Читаем без скачивания Эзотерическое подполье Британии - Дэвид Кинан

После ухода Фозергилла бразды правления United Dairies взял на себя Стэплтон, заручившись поддержкой Джима Тирлвелла и Тревора Рейди из The Truth Club, и записал четвертый альбом Nurse With Wound Insect & Individual Silenced. «Мы трудились там же, в лондонском Вест-энде, — говорит Тирлвелл. — Тогда я работал в Virgin на Оксфорд-уолк — это такая торговая улица, где возле магазинов стояли колонки. Мне всегда нравилось завлекать публику танцевальной музыкой, а потом оглушать их нойзом. Когда вышел первый альбом Nurse, Стэплтон поинтересовался, нравится ли мне диск, не сказав, что это его пластинка. Я знал эту музыку, и тогда он признался, что диск его. Мы подружились, начав вместе путешествовать тайными тропами. Стэплтон очень увлекался краут-роком, авангардным нойзом, классикой ХХ века и познакомил меня с отличной музыкой. На ранних пластинках Foetus приводится адрес, по которому жила мама Стива — я скитался по сквотам и не мог гарантировать, что все время буду на том же месте, если кто-то решит мне написать. Через него я познакомился с Уильямом Беннетом, которого видел в Essential Logic, в то время одной из моих любимых групп. Беннет обожал маркиза де Сада, постоянно всё испытывал на прочность — был настоящим нарушителем, хотя довольно забавным и обаятельным. Иногда мы вместе с Беннетом и Стэплтоном шли в паб пообедать и пообщаться». Но все же Тирлвелл мало что помнит о записи Insect & Individual Silenced. «Дни записи сливаются воедино, — говорит он. — Если мы работали над чем-то конкретным, то когда Стив заканчивал, это было неотличимо от того, с чего начиналось. Я не мог понять, какой трек мы записываем. Думаю, это определялось позже, но, возможно, я ошибаюсь. Работая в Virgin, я познакомился с Тревором Рейди; мы оба стояли за прилавками с синглами. У него были совершенно иные вкусы. Он увлекался танцевальной музыкой, импортными синглами и всякой всячиной. Тревор отличный парень, очень веселый, и к тому же хороший ударник».

«Пластинка просто ужасная, — стонет Стэплтон. — Куча дерьма. Тирлвелл — парень хороший, но эта пластинка — самая большая ошибка в моей жизни. Завершив ее, я сжег мастер-записи. Никогда не выпущу ее на CD». Впрочем, бутлеги существуют, и диск совсем не так ужасен, как утверждает Стэплтон. Название перекликается с записью композитора Альвина Люсьера 1975 года Bird & Person Dyning, Insect & Individual Silenced. Эта запись с фрагментами обработанного звука и ревущими горнами, то и дело нарушающими стену ударных, звучит грязнее трех предыдущих; на ней не хватает обычного для Стэплтона динамизма и контроля.

Своей первой настоящей записью Стэплтон называет Homotopy To Marie 1982 года. Работая над этим альбомом, он впервые понял, как надо монтировать и динамически оформлять звук. Вместе с эксцентричным изобретательным звукорежиссером Питом Макги он трудился тогда на IPS в маленькой простой студии в Шефердс-буш. В течение года каждый пятничный вечер с шести до полуночи Стэплтон проводил в студии — можно сказать, приходил развеяться после работы. Все сбережения он вкладывал в оплату времени записи, за исключением денег на еду и счета. «Это самое счастливое время, какое я когда-либо проводил в студии, — улыбается он. — Было очень весело; каждую неделю я приглашал разных людей, все казалось просто замечательным. И из этого получился Homotopy To Marie».

На черной обложке изображалась расчлененная кукла — ссылка на пластинку Джули Круз Floating Into The Night, любимый диск Стэплтона и Тибета. Homotopy To Marie получился тревожной пластинкой. Название и большую часть вдохновения Стэплтон почерпнул из записей композитора Франца Камина 1980 года Behavioral Drift 2 & Rugugmool. Она менее «музыкальная», чем ее предшественники — резкий монтаж фрагментов, жутковатые стыки. Детские голоса блуждают в тумане; эхо гонгов и металлических ударных сгущает атмосферу. Тишина способна вызвать мурашки по коже, особенно когда в нее вплывают далекие стоны и долгий неровный гул. Композициями Стэплтона руководит неумолимая логика. Иногда он выстраивает части на основании едва уловимой тембровой схожести, а где-то одним-единственным словом или неясным звуком запускает цепь музыкальных событий. Стэплтон называет это «автоматизацией» — эвфемизм мастурбации, заимствованный из романа Твиггса Джеймсона 1968 года Billy & Betty, и ссылка на автоматическое письмо, изобретенное Андре Бретоном.

«Nurse With Wound — группа, говоря о которой невозможно быть объективным, — настаивает Тирлвелл. — Они могут быть фигней, а могут быть гениями, и то, что один воспринимает как фигню, другой считает гениальным. Как это можно сравнивать? Здесь работает извращенная стэплтоновская антилогика, которую я периодически наблюдаю. У кошки есть чувство юмора».

4. Равноденствие псов

«Иногда следует совершать странные, необычные действия, чтобы выбить ум из привычной колеи. Тогда вы увидите великий мир».

«Магия любит голодных».

«Равноденствие» каждый вспоминает по своему: современные примитивисты, нацистские фанаты, комнатные оккультисты, гопники, аутические нойзовые рокеры, пиво со вкусом мочи. В причудливом движении обратной логики или просто глупой ошибки событие под названием «Равноденствие», наиболее значимое собрание пост-индустриальной сцены, происходило в ночь летнего солнцестояния, 21 июня 1983 года, в Лондонском кооперативе музыкантов в Камдене, пропустив весеннее и осеннее равноденствие. Казалось, они боролись с восходом солнца ночным лунным ритуалом, представив происходящее как оккультную операцию ради тьмы. Действительно, начало восьмидесятых стало временем третьего великого современного магического возрождения после конца 19 столетия и конца 1960-х годов — тогда совпало множество способствующих этому культурных событий. Сочетание растущего ощущения беспомощности и разочарования политическим процессом периода правления Тэтчер, сужение доступных выборов стиля жизни, разрушение социальных связей и повсеместное использование легких наркотиков, скрашивавших бесконечно жалкую природу реальности, привели к тому, что часть населения пожелала «запрограммированного изменения сознания в условиях группы», как описали бы это в ОТО. В результате энергия, которая могла бы распылиться на саморазрушение, оказалась направлена на сосредоточенное неприятие через панковские ритуалы. Тайные общества и подпольные ячейки возродились как стратегии ухода от глаз государственной цензуры, становившейся все более жесткой, а также как альтернативные способы организации опыта и интерпретации информации.