Читаем без скачивания Грех жаловаться - Максим Осипов

Верочка очень ко мне тянулась. Да и я любил ее, конечно, любил, но сам же и оборвал все, когда она попробовала заговорить, какая я ей пара? «Это у тебя от чтения, Верочка, и лечится тоже – чтением», – вот и все между нами объяснение. Но чай пить у меня не перестала – соседи, все запросто, неструктурированный день. Еще одно, Верочка никого не судила: «Как один человек может судить другого? – такой абсурд!» Ксения, мать ее, ревновала, на собрания посылала отца – коммуниста Жидкова, так мы его называем, он уже с ними не жил. А был когда-то большой человек, второй секретарь райкома. Ксения его бросила, стал болеть, сидел у меня на собраниях какой-то желтый весь, ничего не понимал, говорить с ним было невозможно.

В кого Верочка вышла такой? Скорее всего, в деда, в скульптора, тот прибыл сюда в ссылку, женился на местной, родил Ксению, быстро умер. Верочка мне подарила несколько его фигурок, странные, растерянные персонажи, как будто незаконченные.

Подобно многим хорошим людям, Верочка не любила ни Гоголя, ни Щедрина. Зато какие сочинения писала по Достоевскому! Не без натяжек, конечно, но очень талантливые. Каждый учитель литературы мечтает вырастить филолога, вот я и велел Верочке собираться на филфак. Думал про Москву, но она выбрала Петербург, как ни отговаривал ее: мол, скука, холод и гранит, как ни просил перечитать того же Толстого. Декламировала в ответ, смеялась: Но ни на что не променяем пышный, гранитный город славы и беды… – для Верочки Петербург обернулся только бедой. А какое было сочинение про Порфирия Петровича, про то, что мы удивляемся, когда они оказываются людьми (Верочка всегда говорила — они, другие, я спорил с ней, и напрасно), про то, что Порфирий единственный в романе, у кого нет фамилии, и нигде нет разговора изнутри Порфирия, а вот спас же Раскольникова, он и Соня спасли его, справедливость и милосердие – два действия божества! А Верочкино сочинение по «Грозе» – лучшее, что я об этой пьесе читал: про Катю Кабанову и Анну Каренину и про несостоятельность мужчин. Тут она как-то угадала собственную судьбу.

Верочкина мать филологию не одобряла, хотела сделать дочь юристом: заработок, работа на фирме, замужество с иностранцем, не понравится – разведешься. Верочка, конечно, со мной не обсуждала мать, говорила только, что она другая. Так вот, сразу в университет она не пошла (очень не любила проигрывать), целый год готовилась: по литературе – естественно, со мной, по английскому – с моим папой, на репетиторов денег не получила, обошлись без них, поступила.

Подробностей Верочкиной гибели я не знаю и не хочу знать. Испорченные ленинградские мальчики, так я себе представляю: жестокие, остроумные, общежитие, квартиры, жуть какая-то, письма от нее пошли совсем чужие, не Верочкины, с кем-то она сходилась, расставалась, всего несколько месяцев такой жизни – и связь оборвалась, было, наверное, и насилие. Кто-то говорил: приняла таблетки, кто-то – яд, какой яд, откуда у Верочки яд? Все происходило совсем без меня, и когда ее привезли хоронить, я не пошел, да и Антонова, директриса наша, все сделала, чтобы задержать меня в школе, жалела, наверное, по-своему. Говорят, священник наш был против отпевания, но с ним Ксения справилась. Никому не нужна была Верочкина смерть, никому. Я и на могиле-то ее почти не бываю, нет у меня чувства, что там я тень, священную мне, встречу. Надо было на Верочке жениться, а потом уже отпускать ее в Петербург, куда угодно. Почему я этого не сделал? Хуже, чем случилось, все равно бы не было.

– Жениться… Ишь, – усмехается Ксения, – женилку отрастил. Слабак, – отрывается от чтения, трет руку, темное пятно, поросшее волосами. От волнения рука пульсирует, чешется. Закрывает рукавом.

– Да, что тебе? – Исайкин, высокий, сутулый, – нынешний муж. – Иди, давай, иди открывать, клиенты ждут. – Убогий. Автомагазин тоже ее. «Достойная резина для достойного человека» – вся его работа. Достойные свечи, масла. Пора отпускать Исайкина, не пропадет, но второй развод – нехорошо, венчались. Что Бог соединил… Бог ей и так должен. И за дочь, и за все.

Дочитать гада.

Раз речь зашла о Ксении, надо отозваться и про власть. Ее в нашем городе узурпировали маленькие некрасивые люди. Нервные: не оттого, что нехороши собой, а оттого, что власть им досталась хищением. Но они приняты, приняты, а кто у нас в городе не был бы принят? Коммунист Жидков, теперь Паша Цыцын (глава местного самоуправления), и каждый раз: может, этот дороги сделает?.. Паша, Ксения и судья – они втроем и прихватили все к рукам. Ксения – духовный вождь, аятолла, очень набожна, Паша-дурачок – когда-то выборный, только давно не было у нас никаких выборов, главу теперь депутаты назначают, а судья – он просто самый богатый, фамилия у него смешная – Рукосуев, половина земель вокруг города – рукосуевские, вот такая история. Но он-то как раз, Егор Савич, вроде незлой. То ли дело Ксения: слышал, как она увольняет своих таджиков, ужасно. Трудно поверить, но Ксения, кажется, получает удовольствие от зла, как те подростки, что вешают кошек.

Школьная уборщица крала деньги из наших пальто, мы избавились от нее, с огорчением: она своя, одна из нас, но опустилась, крадет, а вот если бы Паша лазил по карманам, я бы к нему хуже не относился, поскольку Паша — другой. Хищение ли, выборы – велика ли разница, если власть всегда оказывается у других? Так-то оно так, да только узурпаторы непременно интересуются, что мы о них думаем, хотят, чтобы их любили. Вот иеромонах Александр (Ряплов), священник наш, младше меня, его зовут здесь Александром Третьим, до него еще два было, он правильно рукоположен и служит, вероятно, правильно, хотя ни одного слова не разберешь, и пахнет от него капустой (все время «кушает»): Александр – не узурпатор, и бояться его не следует. Или я, учитель, тоже стараюсь служить правильно. Конечно, мне хочется от ребят и уважения, и любви, но, проходя мимо класса, я не остановлюсь послушать под дверью, как обо мне говорят. А достанься мне мое место хищением, непременно слушал бы. И наши скоро будут, если уже не слушают. Ладно, это я все, чтобы заглушить свои мысли о Верочке.

Чего же я все-таки испугался? Боялся ли, женясь на ней, совершить хищение, занять не принадлежащее мне место? Вялые оправдания. Если уж не жалеть себя: испугался любви и сопряженных с любовью страданий.

Ксения Николаевна переворачивает последнюю страницу: чтоб тебе сдохнуть. Прости, Господи. Дочь у нее отняли, страну развалили, «эту страну», так ведь?

Был социализм, и Ксения служила, верила и не верила, как все, и были страна, семья, дочь. Не стало социализма, распалась страна, она все поняла правильно, крестилась и дочь крестила, помогла восстановить храм. По делам их узнаете их. И что? Погибла дочь. Ни дочери, ни страны. Понять невозможно.

Задолжал ей Господь Бог, крепко задолжал. Она-то свой долг знает. Обещала часовню – построит. Кому обещала? Не важно. Городу, всем обещала, в первую очередь – себе. Часовню поставим прямо тут, за домом. А соседа – подвинем. Он городу чужой, с ним еще разберемся. Антонова, интересно, читала? Читала, конечно. Надо осторожнее. Аятолла, во как. «Мадам Хусейн», – говорила в детстве Верочка, наслушалась телевизора.

План часовни согласован с отцом Александром. Тот пожимал плечами: «И так в храме народ не собирается». Снова ходила и снова, пока не застала сцену: ест он свою капусту и смотрит Шварценеггера! Шутить еще пробовал: «Ох, люта смерть грешников!..» Поймала его взгляд, виноватый. Вот вы, значит, батюшка, какими делами по пятницам занимаетесь! Понятненько. А еще Верочку отпевать не хотел. Ездила с подарками – и к благочинному, и к архиерею. Теперь батюшка у нее вот где – сжимает кулак. Опять пятно зачесалось. Заботы, заботы.

Батюшка – мямля. Толком ни на один вопрос ответить не может. «Мы исповедуем Бога распятого…» Еще это любит: «Сила Моя в немощи совершается», – и что, расслабиться и получать удовольствие? Проще всего ничего не делать, разговоры разговаривать. Не на таких, как он, держится жизнь, и не на соседе-учителе – на ней, на Ксении. Все на ней: и город, и дом, и бизнес.

«Пельменная» работает так. С мая по сентябрь – дачники, много, террасу открываем, с октября по апрель – свои, попроще, в основном из района. Восточная еда – шурпа, самса, манты, плов. Есть и постные блюда. Вот сейчас, Великим постом, пожалуйста, постное меню. И пива у них можно попить. Но основа всего – пельмени, с оптового рынка. Если с истекающим сроком годности, дешево отдают.

Постоянных работников два – кассир и повар, русские тетки, исайкинская родня, для всего остального – таджики. Таджики тоже – с истекающей годностью: три месяца поработал, испытательный срок, – не справился, есть нарекания – собирай манатки. Пока испытательный срок, можно не платить, зато жилье, питание – прямо тут, к одному даже «скорую» вызывали. Летом их, таджиков, больше требуется, а зимой – так, один-два. Таджики, между прочим, тоже разные бывают. Одна прижилась, Роксана. Что за имя такое? Верочка бы сказала.