Читаем без скачивания Грех жаловаться - Максим Осипов

Постоянных работников два – кассир и повар, русские тетки, исайкинская родня, для всего остального – таджики. Таджики тоже – с истекающей годностью: три месяца поработал, испытательный срок, – не справился, есть нарекания – собирай манатки. Пока испытательный срок, можно не платить, зато жилье, питание – прямо тут, к одному даже «скорую» вызывали. Летом их, таджиков, больше требуется, а зимой – так, один-два. Таджики, между прочим, тоже разные бывают. Одна прижилась, Роксана. Что за имя такое? Верочка бы сказала.

Роксана Ибрагимова, тридцать пять лет. Голос низкий: «По-вашему – Роксана», – больше от нее ничего и не слышали. «Роксана», «Оксана», «Ксана» – надо же, почти тезки. Черная, худая, аккуратная, не такая, как все, совсем не такая. Очень красивая. Сказала ей: «Старайся, мужа себе найдешь из дачников. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок». Из дачников, из кого же еще? Сама засмеялась и тут же затихла: так эта Роксана взглянула. Зажгла огонек в глазах и потушила.

Что значит этот огонек, поняла позже: парень, тоже нерусский, с бензоколонки, пиво пил на террасе, Роксана ему подавала. Попробовал руку протянуть, потрогать: «Де-эшка…» Как-то дернулась, и уж огонь зажегся, так огонь, будьте-нате. Что-то вырвалось у нее, быстро, горлом, несколько звуков. Сник парень, пиво не допил, ушел. Стояла возле двери, все видела, тогда же решила: пусть работает, буду ей платить. Так что Роксана у нее – с августа, живет в подсобке, за кухней, там тепло, места свободного метра четыре, да у нее и вещей немного.

Несет Роксане новые папки прозрачные – меню все захватанные, надо менять.

– Листочки переложить. Справишься? – Роксана поднимает глаза, чуть движет ресницами, молча. Конечно, справится, она со всем справится. Надо ей прибавить. Тянет ее к Роксане. Слово такое – «грациозная». Жалко, не поговоришь.

– С праздником тебя, Роксаночка! – Не удивляется, не кивает, просто не отзывается никак.

Больница – администрация – суд. Все близко, все пешком.

В больнице Жидков, ее бывший. Некому за ним приглядеть, дом не отапливается, он уже полгода тут, так проще. Летом, если доживет, – домой. А какие варианты? Инвалидность оформлять, в интернат устраивать? Да он помрет, того гляди.

Жидков опять начудил: пробрался ночью в ординаторскую, вызвал «скорую»: плохо мне, задыхаюсь, не лечат! А «скорая» тут же на первом этаже. Смех да и только.

Появляется главврач, рот вытирает, уже празднуют:

– Ксения Николаевна, хотите послушать? – Все разговоры на «скорой» записываются. Зачем ей это слушать? Пошли к Жидкову. Все такое обшарпанное, когда ремонт-то делать будем, а?

Главврач остается сзади: «Я у себя». Жидков сидит в коридоре, желтый весь, высох. Давно не видела. Ну что, живой? Сколько весишь? Килограмм пятьдесят, не больше. Захватила ему поесть. «А ты, Ксюха, все восемьдесят?» Да нет, меньше, давно не взвешивалась. Семьдесят пять – семьдесят семь, все в той же поре. Жидков смотрит просяще, чего-то задумал. Жалко его, конечно, но всем помирать придется. Лишь бы Верочку не вспоминал, хватит уже на сегодня.

– Не лечат меня, Ксюха, другим вон капельницы ставят…

По коридору идет медсестра. Движение головой: «Пригласите, пожалуйста, лечащего врача».

Молодой какой-то, новый, чистенький не по-нашему:

– Я уже все объяснил вашему мужу, простите, вашему бывшему мужу. Нет, только операция. Да, в Москву, здесь операций на сердце мы не делаем. В области тоже не делают. Да, риск есть. Скажем… десять процентов. А вероятность умереть от болезни – сто процентов. Понимаете?

Ишь ты, какой говорок. Снова рука чешется. Спокойно:

– А областные специалисты придерживаются иного мнения. Да и какая операция в шестьдесят шесть лет? – Жидкову: – Выписку старую принеси.

Жидков и ходить-то толком не может, два шага – и задыхается. Обгоняет его, идет в палату, двухместная, еще какой-то гниющий старик. Не могли дать отдельную? Все-таки – второй секретарь, надо уважать историю. Роется в тумбочке, жуткий смрад, это не от старика: остатки пельменей, которые посылала. Жидков наконец доплелся:

– Слушай, Ксюха, пасеку у меня купи, а?

Да иди ты со своей пасекой! Ага, вот: «…консервативное лечение по месту жительства». Врач кривится: кто писал? Да не разбираются они там в пороках. А ты, значит, разбираешься? Принимается объяснять, отводит в сторону. Она не понимает и не слушает. Вдруг включается:

– …С операцией он может дожить и до ста лет. Я его почти уговорил. А вы, простите, должны быть частью решения проблемы, а не частью проблемы.

Это уж слишком! К главврачу: так, чтобы каждый день капельницы, дважды в день. Говнюка этого к Жидкову не подпускать. Женщин ваших с праздником.

– И вас с наступающим, Ксения Николаевна, здоровья вам, счастья, благополучия!

– Павел Андреевич на месте? – на месте он, на месте, для вас, Ксения Николаевна, всегда на месте. Что за глупая улыбка? А потому что – знает.

Пять лет назад она пришла к Паше, только вступившему в должность, – его и привела сюда Ксения, простой парень, главное, что из местных (из местных и внук солдата, дед воевал, вот и все Пашины козыри), – поздравить, пожелать многих лет работы на благо города. Поговорили о том о сем, и вдруг – стал толкать ее в заднюю комнатку: «Кино про меня посмотрим». Кино? Какое еще кино? «Увидишь, Ксения Николаевна, интересное».

В комнатке диван, занавешены окна. Паша навалился сзади, как учили: женщины любят силу. «Ты что творишь, Паша?» – «Ухаживаю». – «Сдурел на радостях, да? Я же почти бабушка. Девок мало в городе?» Паша чуть отодвинулся, покрутил головой: «Мне статус нужен, понимаешь?» Опять принялся за нее. Ладно, будет тебе статус, подожди, отвернись, сокол ясный. Паша – выпускник летного училища, низенький, шеи нет совсем, голова только большая, а все остальное – маленькое-маленькое. Смех и грех. Любовь длится сорок секунд и с тех пор не возобновляется, но городу известно: Ксения с Пашей – любовники.

Паша подписывает открытки к Восьмому марта, не лень? – существует же ксерокс. Нет, все сам, трудоголик. «Не бережете себя, Паландреич», – дурак ты, а не трудоголик. Зачем пожаловали? Да так, пошептаться надо.

Излагает: часовня, вот планы, дело за малым – земля. Давай, Паша, порешаем вопрос. А что тут думать? Вспоминает: КОКЯХБИ.

– Он ничего вроде, – вдруг заявляет Паша. – Кристинка моя у него. И потом – программа: духовное возрождение, славянская письменность, как там? – С каких пор мы стали разбираться в письменности, Павел? Муниципальное жилье учителю дадим, тем более – программа. До него доходит, как до жирафа. «Дома горят, ты ведь пожарником работал!» – хочется крикнуть Ксении Николаевне, но о таких вещах нельзя даже с Пашей.

– Я думала, ты мужчина. Поговори с Савельичем, – Савельич – деловой человек, бизнес в Пскове, но родной город не забывает. – Ты же на той неделе обещал!

– Извини меня, Ксения Николаевна, та неделя – это та неделя, а эта неделя – это эта неделя.

– Разница в чем, Паша?

Паша не знает. Он слышал эту фразу от областного начальника. Тому тогда никто не возразил.

Край какой-то. Тупик. Он хоть знает, что такое часовня? Думает, наверное, время узнавать, так ведь? Чего-то бурчит: лучше боулинг. Вдруг – озарение:

– У учителя знаешь какие дела творятся? – вдохновенно рассказывает. Прямо позади ее дома – гнездо разврата. – За дочь не страшно?.. – еще говорит и еще.

– Ладно, разберемся с этим чмо, – произносит Паша. Давно бы так. – Разрулим ситуацию. Будет тебе часовня! Давай по маленькой, Ксения Николаевна, с наступающим, здоровья, сил, удачи!

Офицеры пьют стоя. Господи, блин, достал.

Суд – больше для радости, чем для дела. Егор Савич, судья, – веселый, петь любит и служит хорошо, музыкально: процесс ведет плавно, без пауз. Сдавать только стал Егор Савич, облез как-то, в область ездит лечиться. Томографию сделал: «Атрофические изменения головного мозга». Ксения смеется: «Адвокатам не показывай».

Если о чем-то в жизни жалела, то об этом – что не стала судьей. Каждый раз мурашки по коже, когда приговор: все стоят, судья зачитывает, хорошо. Сам только что напечатал, и – вжик – три, пять, десять лет.

Сегодня судят двух ее таджиков. В сентябре еще их выгнала, строят чего-то теперь, вернее – строили. Преступная нация.

Утро было пасмурное, а тут и солнышко выглянуло. Пока шла до суда, совсем развеселилась, Пашин коньяк подействовал. А вот и они, красавцы, возле задней двери – с ментами курят. Издалека узнает. Неудобно небось двумя руками сигарету держать? Да, похудели вы без Ксении Николаевны, то-то же. Ничего, на казенном отъедитесь.

Выходит Рукосуев, уже облачился: – Давайте начинать процесс. – Здесь по-домашнему. – Что, ребята, щекочет жопу воздух свободы? – все у него «ребята». Эти, похоже, и русского не знают. – Давай, Ксюша, заходи.

Как обычно, она идет в заднюю комнату, дверь туда открыта, все видно и слышно. Адвокаты – оба по пятьдесят первой, обеспечивают право на защиту, прокурор, секретарь – все на месте.