Читаем без скачивания Мир Александра Галича. В будни и в праздники - Елена П. Бестужева

Скажите, что здесь изображено? Говорят, что нарисован вид с моста на город. Как ни смотри, ничего не увидишь, кроме полосок разного цвета. И эта мазня называется картиной!

Н.С. Хрущёв – «били, бьём и будем бить». Даже не заметил, что безоружен: сандалета-то на ноге. Но он, если надо, пойдёт на врага и с голыми руками

Еще один такой “шедевр”. Видны четыре глаза, а может быть, их и больше. Говорят, что здесь изображен ужас, страх. До какого уродства доводят искусство абстракционисты! Это образцы американской живописи.

А вот несколько случаев из области нашего архитектурного искусства. В Москве, в Сокольниках, существует клуб имени Русакова, построенный по проекту архитектора товарища Мельникова. Это уродливое неудобное сооружение, похожее на всех чертей (Оживление в зале). Но в свое время оно преподносилось как прогрессивное новшество.

Образцом неразумного увлечения формой в архитектуре служит и театр Советской Армии в Москве, сооруженный по проекту архитекторов Алабяна и Симбирцева. Архитекторам была навязана Кагановичем глупая идея построить театр в виде пятиконечной звезды. Одно дело пятиконечная звезда как символ, как эмблема, а другое – сооружение в виде звезды здания практического назначения. Сколько там ненужных углов, бесполезной площади!»

Театр Советской Армии, чудовищное порождение казённой фантазии

Здравое и не без колючих блёсток юмора прямое заявление, между делом – игра словами (художники известные или неизвестные, сказал бы – вучетичи и сидуры, было бы даже смешнее), отсылка к фольклору (четыре глаза – известно у кого), точная оценка и клуба имени Русакова (дурно понятый и ещё хуже воплощённый в материале авангард) и театра Советской Армии (недурно понятый и отвратительно трактованный псевдо-ампир). А поскольку Хрущёв говорил без бумажки, точнее – клал подготовленный текст выступления на трибуну и начинал импровизировать, то понятно – это его собственное мнение, его понимание сути проблемы. Импровизации, кстати, бывали необычайно пространными, изложение речи по тому или иному поводу занимало в центральной газете несколько полос, иногда с дополнительной вкладкой, отсюда анекдот. Армянское радио спрашивают: «Можно ли в газету завернуть слона?». Армянское радио отвечает: «Можно, если в газете напечатана речь Хрущёва». (Армянское радио – тоже символ эпохи, воплощение насмешливого здравомыслия, армянское радио закончилось в то же время, когда глушилки, попирающие «вражеские голоса» на радио нешуточном, отключили. Насмешка ещё оставалась, а вот здравомыслие было исчерпано до самого дна.)

Понимание вещи или проблемы у Хрущёва бывало очень наивным, но оно – своё, незаёмное, порой какое-то трогательное, что ли. Вот он рассказывает художникам и писателям о недавних впечатлениях: «В канун Нового года я возвращался в Москву из-за города. Весь день 31 декабря с самого утра я провел в лесу. Это был поэтический день, красивейший день русской зимы, именно русской зимы, потому что не везде такие зимы, как у нас в России. Это, конечно, не национальное, а климатическое, природное явление, так что прошу правильно меня понять. (Смех в зале. Аплодисменты.)

Очень красив был лес в тот день. Красота его заключалась в том, что лес был покрыт пушистым инеем». Замечательно уточнение насчёт климата, иной бы причислил снег и мороз с позёмкой к приоритетам национальной культуры, а то и отнёс к геополитическому фактору, помогающему справиться с превосходящим по численности врагом – так в снегах и поляжет, отморозив нижнюю подвеску.

И характерен поворот мысли, почти вираж, более подходящий для эссе, жанра, выстроенного на телеологическом посыле: «Я сказал моим спутникам: вы посмотрите на эти ели, на их убранство, на эти снежинки, которые играли и блестели в солнечных лучах, как это удивительно красиво! А вот модернисты, абстракционисты хотят эти ели вверх корнями рисовать и говорят, что это новое, прогрессивное в искусстве.

Невозможно, чтобы такое искусство когда-нибудь могло получить признание нормальных людей, чтобы люди были лишены возможности любоваться живописными картинами природы, воспроизведенными в,… творениях художников, украшающих залы наших клубов, домов культуры, жилищ».

И вновь от ворот поворот мысли, меняющий движение интеллектуального сюжета: «Может быть, некоторые скажут, что Хрущев призывает к фотографизму, натурализму в искусстве. Нет, товарищи! Мы зовем к яркому художественному творчеству, правдиво отображающему реальный мир во всем многообразии его красок. Только такое искусство будет приносить людям радость и наслаждение. Человек никогда не утратит способности художественного дара и не допустит, чтобы ему под видом произведений искусства преподносили грязную мазню, которую может намалевать любой осел своим хвостом (аплодисменты)» (концовка, возможно, отсылает опять к истории с подарками, сделанными Хрущёву американскими художниками).

Это такие естественность и наивность, против которых не подобрать аргументов, возразить можно только естественностью и наивностью (тем, что за неё можно принять) – вот Эрнст Неизвестный, как рассказывают мемуаристы, взял да не пустил Хрущёва и сопровождающих его начальников самого верхнего ранга в зал, где были выставлены его работы. И Хрущёв стерпел, принял, и не отдавая, может быть, себе в том отчёт.

Это было достойно. Но, увы, не каждый это мог оценить по достоинству, требовалось недюжинное эстетическое чутьё. Психофизические данные, которыми наделила его природа, данные, определившие амплуа, противоречили тем предлагаемым обстоятельствам, где разыгрывалось действо.

Хрущёв по механике своей, то есть поведению, внешности, да и физике, телесной организации, которая действия и диктует, – фигура комическая, однако силою обстоятельств, − вот исторический камуфлет, − играющая не в комедии, а в драме, хотя ни способностей, ни данных, чтобы играть в драме, он не имел.

Несоответствие его амплуа общей тональности исторического спектакля очевидно и наиболее заметно в его монологах и в диалогах с его участием. Комику доставался текст резонёра. И, произнося этот текст, он действовал как настоящий комик – стучал по трибуне сандалетой. Даже не ботинком, – это миф, устная традиция превратила обувь государственного лидера в ботинок. Сандалета и актуальнее, и психологически точнее. И много смешней.

Обувь в мелкую дырочку, на ремешке, с плоской гладкой подошвой, может быть, и без каблука. Белый чесучовый костюм, шляпа из жёлтой соломки − какая там «панама», отнюдь, рубашка-вышиванка, в народе прозванная ласково «антисемиткой». Если добавить к перечисленному таинственную «кузькину мать», которую никто и никогда в глаза не видел, но каковая внушает неподдельный ужас, зрелище будет не из приятных. И за спиной этого деятеля − одна из самых больших армий в мире, атомные бомбы, огромные пространства, бесчисленные ресурсы, неисчислимый тогда мобилизационный потенциал.

Тут и шапками закидывать не след – в достатке единой сандалии. А говорите – обезьяна