Читаем без скачивания Время покупать черные перстни - Александр Борянский

— Сколько, сколько? — выпучил свои голубые глаза самый молодой из нас. — Да у меня жена, может, сегодня рожает уже!..

— Зонов, я вас убью, — решительно поднялся Рипкин, но его сумели усадить на место. Тогда он крикнул: — Это провокация! Все продумано, запасной вариант!

Зонов, кажется, наконец, впервые смутился:

— Уверяю вас, это не так. Я думаю, мне позволят пройти в кабинет позвонить, и я все улажу. Эти дуболомы потому нас сюда и загнали, что растеряны. А когда они растеряны, они начинают метаться.

— Ох, Зонов, ей-богу, ваше счастье, если вы не врете, — сжал кулаки Юра. — Как мне хочется дать вам по роже! Но ничего, вы еще будете публично, перед всеми хлопцами, прощения просить.

Смирный майор-то, оказывается, крут. Представляю, как трудно ему было столько времени разыгрывать перед Зоновым его правую руку.

Зонов поднялся и, сдерживая ярость, с расстановкой произнес:

— Я не требую от вас извинения за эти слова, хотя и имею на это все основания. Я понимаю вас. Но и сам я не считаю нужным извиняться перед кем-либо за все то, что здесь произошло. Как не извиняется хирург за то, что он вас режет. Вы еще будете благодарны мне. Что же касается последнего эпизода, то тут виной — единственно ваша самодеятельность. Вы сами себе навредили. Себе и мне.

— Да как вы смеете! — снова дернулся Борис Яковлевич. — Как вы смеете ставить людям в вину нежелание терпеть унижения?!

Но Зонов не слушал его. Он подошел к двери и принялся колотить в нее. Ему открыли. Мы видели, как он, перекинувшись парой слов с сержантом, пошел, конвоируемый двумя охранниками, к выходу.

— Зря мы его упустили, — огорчился Сан Саныч, — надо было его заложником оставить.

— Лучше наложником, — хохотнул Жора. — Из него сейчас заложник, как из меня балерина: он тут больше не котируется.

Мы ждали полчаса, час… Потом расползлись по койкам. «Если следовать логике Зонова, — думалось мне, — то сейчас каждый из нас должен совершить по великому открытию. Да нет, теперь-то нас может спасти только одно-единственное, зато мощнейшее изобретение человечества — бюрократическая система…»

Следующий день прошел так, будто ночью ничего и не случилось. Хотя нет, изменения были. Во-первых, мы встали только к обеду и обошлись без всяких построений. Во-вторых, двери в лаборатории были заперты на огромные амбарные замки. В-третьих, сначала в столовой, а потом и в расположении за нами постоянно наблюдал теперь молодчик с автоматом.

Мы были озлоблены, мы требовали немедленно выдать нам предателя-Зонова для расправы. Но охранник в разговор не вступал, только смотрел с нескрываемой неприязнью да матерился с акцентом. А когда кто-нибудь подходил к нему ближе, он замахивался прикладом или передергивал затвор. Родом он был явно откуда-то с юга, и мы не сомневались, что, если понадобится, он не задумываясь спустит курок.

Флакончики с растворами были у Сан Саныча при себе, и их содержимого вполне хватило бы на то, чтобы выбраться отсюда. Но при том режиме боевой готовности, в котором находилась сейчас охрана, повторять попытки бегства было небезопасно: нас, безоружных, перестреляли бы как котят. «В целях государственной безопасности».

На ужине мы принялись колотить тарелками по столам, скандируя: «Зо-но-ва, Зо-но-ва!» И моментально получили добрый «урок демократии»: группа солдат, орудуя, как и вчера, дубинками и прикладами, загнала нас назад в спальню.

Если вчера, во время «пресс-конференции» с Зоновым, многие склонились в его сторону, сегодня, пережив новые унижения и побои, все окончательно согласились с Борисом Яковлевичем. Согласились с его яростью и желчью.

Он все-таки появился. Он появился только на следующее утро с дипломатом в руке.

— Все, — сказал он, — отправляетесь домой.

Тем, что именно эту фразу он произнес первой, он спас себя от десятка желающих прикончить его тут же, не сходя с места. Услышав эти слова, майор Юра вновь взял командование в свои руки и объявил построение. Как ни странно, и теперь его послушались, видно, понимая: в последний раз.

— Значит, так, — сказал Зонов, похаживая перед строем, — еле сумел убедить Академию, что эксперимент успешно завершен задолго до планируемого срока. Но, сами понимаете, пока все согласовали с МВД и КГБ, пока оттуда дали кодограмму нашим доблестным защитникам… Короче говоря, вас освобождают. Но, как я уже сказал, только потому, что налицо уже готовый результат. И сейчас каждый из вас, точнее те, кто не потерял здесь времени зря, напишут мне письменное заявление о том, что они здесь изобрели или открыли. Напишете — будете свободны, не напишете — не будете. Ясно?

Мы молчали.

— Что, еще посидеть хотите?

Мы молчали. Тишина длилась долго и становилась тягостной.

— Поймите меня правильно, — снова прервал ее Зонов, — через два дня сюда прибудет комиссия Академии. Чем я перед ней отчитаюсь за истраченную сумму — немаленькую, надо заметить? А ваши заявления послужат основанием тому, чтобы ваши родные институты перевели в НИИ ДУРА деньги на погашение расходов. Механизм этой процедуры уже согласован.

Юра почесал затылок и сказал:

— Не лежит у меня душа это заявление писать. Что же получается? Что вы не просто молодец, а вдвойне молодец — такие результаты, в такой короткий срок. Я вот что думаю: подождем-ка и мы здесь эту комиссию. Жили месяц, еще два дня поживем.

— Ладно, — сказал Зонов, — видно, не провести мне вас. Я с самого начала предполагал, что кто-нибудь заупрямится, но чтобы все — это для меня сюрприз. Вот, — он достал из дипломата небольшую стопочку отпечатанных типографским способом бланков и пустил их по рукам.

— «Под руководством…» — фыркнул Борис Яковлевич.

— Вы можете подать на меня заявление в прокуратуру, а можете заполнить эту бумагу и отправить ее в институт, адрес на обороте, — сказал Зонов, — поступайте как вам подскажет совесть. Я прошу только взять этот бланк, сохранить его и не рвать так демонстративно, как это делает Борис Яковлевич Рипкин, которому, кстати, и пожелай он, нечего туда вписать. Все. А с комиссией я уж как-нибудь сам разберусь. Идите, собирайтесь.

С сумками и портфелями в руках мы гурьбой валили через КПП. Вел нас Зонов с двумя солдатиками. Сначала я думал, они его от нас охраняют, но потом мне стало казаться, что наоборот, его-то они как раз и конвоируют.

Старик-сторож, пропуская нас, сердобольно сипел:

— Счастливенько доехать, дураки. Эх, дома-то, небось, вам трудно будет. Вертайтесь давайте. Мы зла не помним. У нас-то тут с вами как с людьми…