Читаем без скачивания Юсуф из Куюджака - Сабахаттин Али

По мере того, как текло время, ей становилось все страшнее. Саляхаттин-бей все не приходил. Она сойдет с ума, если он сегодня опять придет поздно. «Пойти, что ли, спать к соседям?» - подумала она. Но кому-то нужно было остаться в доме, чтобы открыть бею, когда он придет, и объяснить ему, что произошло. Как бы там ни было, он был мужчина в этом доме, и Шахенде не осмеливалась оставить его на улице. К тому же она чувствовала, что только Саляхаттин-бей может развеять ее тревогу и все ей объяснить. Закрыв глаза, с замирающим сердцем она ждала его появления каждую минуту. Наступил вечер, стало темнеть. Она встала и поднялась в комнату, выходившую на улицу, чтобы зажечь лампу. Но потом забыла, зачем пришла сюда, и, встав у окна, принялась глядеть. После жаркого дня на улице появилось много людей. Они сновали взад и вперед. Кто нес под мышкой каравай хлеба, кто возвращался домой, держа в руках миску с едой. Прислонившись лбом к решетке, Шахенде ждала, что вот-вот из-за угла покажется муж. В эти минуты она ничего больше не хотела. Она забыла обо всем на свете. Душу ее переполняли только жуткий страх и бесконечное нетерпение. Чтобы избавиться от этого бремени, Шахенде, не привыкшая ни о чем задумываться, нуждалась в другом человеке. И, сама того не замечая, она ждала Саляхаттина-бея только для того, чтобы избавиться от необходимости самой 6 чем-то думать.

Старики, перебирая четки, возвращались с вечернего намаза. Шахенде, съежившись, сидела на тюфяке, не догадываясь подозвать кого-нибудь из квартальных мальчишек и послать в управу за Саляхаттином-беем.

Она облокотилась на подоконник и в изнеможении положила голову на руки. У нее рябило в глазах, в голове шумело.

Наконец у двери послышались медленные усталые шаги. Шахенде вскочила и выбежала из комнаты. Пришел Саляхаттин-бей. Он еще не успел снять обувь, как жена схватила его за колени.

- Бей, ты не видел Юсуфа и Муаззез?

- Откуда? Юсуф ко мне сегодня не заходил… А Муаззез должна быть дома.

- О Господи, бей, и не спрашивай!

- Что случилось? Не пугай меня!

- Детей нет… И эта баба с дочкой своей взяли узел и ушли!

- Кюбра?

- Да, обе… И даже ничего не сказали. Кто знает, может, они дом ограбили и ушли. Я от волнения ничего не успела посмотреть… Тебя ждала!

- Где Юсуф?! Где Муаззез?

- Я же тебе объясняю, дорогой… Муаззез пошла со мной!..

Шахенде вдруг остановилась. Она вспомнила, что не может сказать Саляхаттину-бею, куда она ходила сегодня с Муаззез. Не найдя, что соврать, она стала заикаться. К счастью, каймакам не обращал на нее внимания. Опустив голову на грудь, он часто дышал и не сразу заметил, что она умолкла.

- Рассказывай же, душа моя! - проговорил Саляхаттин-бей.

Он все еще стоял в прихожей и слушал, полузакрыв глаза

- Почем я знаю, беи? - глухо откликнулась Шахенде. - Я вместе с Муаззез пошла к приятельнице в Дженнетаягы. Юсуф приехал в коляске и увез Муаззез. Я сначала подумала, что тебе стало плохо, но, придя домой, никого не застала. Эти бабы оставили ключ на окне и скрылись…

Только теперь до каймакама дошло, что дело нешуточное.

- Когда Юсуф приехал на виноградник Хильми-бея за Муаззез?

- Ко времени третьей молитвы, - быстро ответила Шахенде и, пораженная внезапным страхом, не удержавшись, спросила его умоляющим голосом:

- А откуда ты знаешь, бей, что мы ходили к Хильми-бею?

Каймакам пожал плечами. Он и сам не знал. Когда до его слуха долетали слова «Дженнетаягы, Юсуф, Муаззез, Кюбра», ему невольно пришло в голову, что сегодня они ходили на виноградник Хильми-бея. Это вышло так естественно, что он не подумал даже сердиться на жену и только спрашивал со все возрастающей тревогой:

- Куда они уехали?.. Да как же ты этого не знаешь? И что только ты за создание, Господи?

Но добиться толкового ответа от жены было невозможно. Она говорила бессвязно, и слова ее еще больше сбивали Саляхаттина-бея с толку. Каймакам помолчал, раздумывая, что предпринять. И тут царившее в доме безмолвие словно бы сорвало пелену с глаз: он вскочил, огляделся, кроме растерянной, дрожав^-шей от страха жены, он не увидел никого. Белый свет падал в темную прихожую из садовой двери. Значит, уже взошла луна, а дети все еще не вернулись.

Мысль о том, что они могут совсем не вернуться, словно ножом резанула его грудь и остановилась где-то у горла. Жить в этом доме без них, наедине с этим толстым, жалким созданием! От этой мысли он подскочил на месте.

- Куда они подевались? - в гневе заорал каймакам. - Где они?

Жена в ответ испуганно всхлипнула.

Тогда Саляхаттин-бей быстро натянул сапоги и вышел на улицу. Он шел по темной разбитой мостовой, громко стуча каблуками. Придя в управу, он сразу же послал за жандармским начальником.

II

В ту ночь конные жандармы, отправленные во все стороны на розыски детей каймаками, первым делом хорошенько поужинали в деревнях, расположенных в получасе езды от города. Двое из них решили заночевать в этой же деревне, остальные четверо, поужинав, вскочили на коней, проехали еще немного и улеглись спать там, где их застала глухая ночь.

Жандарм, отправившийся в сторону Бюрхание, проведя ночь в деревне Френк, в получасе езды от Эдремита, подождал, когда солнце поднимется повыше, и к полудню прибыл в Бюрхание. Там в кофейне рядом с мечетью, он узнал, что вечером какая-то коляска проехала в сторону Айвалыка.

Не желая утомлять ни себя, ни лошадь, он с полчаса отдыхал в кофейне, поручив присмотр за своим конем одному из слуг соседнего караван-сарая. Жандарм снял сапоги, расправил пальцы ног и блаженствовал в покое, облокотившись на железный столик; только почувствовав, что его клонит ко сну, он потянулся и крикнул слуге:

- Эй, приведи лошадь!

Обувшись, он потрепал лошадь по шее, подтянул подпругу и, поймав поводья, прыгнул в высокое черкесское седло. Его обычно норовистая белая кобыла присмирела в жару. Вытянув шею, она звонко зацокала подковами по мостовой.

Жандарм прибыл в Айвалык под вечер. Почти всю дорогу он дремал в седле, а теперь пел, положив ружье за спину и обхватив его руками.

В деревнях он допытывался у старост, не видели ли они парня с девушкой, и всюду получал отрицательный ответ. Теперь, удобно устроившись, он лежал в комнате жандармского участка Айвалыка со спокойной совестью человека, сделавшего свое дело, и размышлял о том, как, отдохнув немного, выйдет побродить и устроит смотр девушкам городка, население которого целиком состояло из греков.

Рессорная коляска, попавшаяся ему навстречу, когда он медленно ехал в сторону моря, не привлекла его внимания. Это было естественно: ведь в ней не было никого, а лошадью управлял молодой крестьянин в рыжевато-коричневой одежде. Этот крестьянин гнал лошадей довольно быстро и вскоре прибыл в Эдремит. Когда он уже почти проехал Нижний рынок, из мастерской кузнеца выскочил какой-то человек, схватил лошадей под уздцы и завопил благим матом:

- А ну, слезай, скотина! Куда ты гонишь моих лошадей?

Парень сразу же спрыгнул на землю.

- Значит, это твоя коляска? Бери ее. Я приехал, чтобы найти тебя и вернуть твое добро. Меня послал Юсуф-ага. Прости, говорит, если мало.

Он вытащил из патронташа мешочек, достал оттуда лиру и протянул ее владельцу коляски.

- Бог с ним! - сказал тот и уехал.

Но тут, откуда ни возьмись, появились два жандарма и, схватив парня, повели его в управу. Но даже во время этой прогулки, страшней которой для крестьянина и быть ничего не может, он все улыбался. Не оробел он и когда его привели к самому каймакаму, а только сказал:

- В жандармах нет нужды, мой бей. Я ведь и так шел к вам.

Саляхаттин-бей вскочил из-за стола и подошел к нему.

- Откуда ты приехал?

Паренек взглянул на него ясными карими глазами.

- Зачем тебе знать это, бей? Меня послали Юсуф-ага и твоя дочь. Сегодня утром наш имам совершил обручение. Они целуют ваши руки и послали меня сюда, чтобы сказать вам об этом.

Каймакам опешил, потом на лице его появилась улыбка:

- Юсуф обручился с нашей дочерью…

- Дай им Аллах того, что сердце их просит, бей. Твоя дочь вышла за джигита!

- Больше они ничего не сказали?

- Нет. Не сказали! Они послали меня, чтобы вы не волновались. Я и коляску передал хозяину!

- Они не вернутся?

- Не похоже. Но Бог его знает.

Несмотря на все настояния каймакама, крестьянин, которого, как выяснилось, звали Исмаилом, так и не сказал, из какой он деревни. Он уверял, что он едет на две-три недели в Хавран к своему зятю и клятвенно утверждал, что Юсуфа и Муаззез в их деревне нет.

Наконец каймакам, словно переменив решение, перестал допытываться и, усадив Исмаила напротив себя, долго с ним беседовал.

С превеликими клятвами - «ради нашей веры и Аллаха» - он стал втолковывать ему, что если Юсуф и Муаззез не вернутся в Эдремит, дела их будут плохи, что сами они не смогут себя обеспечить, а Юсуф не чужой ему человек, и он не возражает против их женитьбы. Как можно яснее постарался он объяснить Исмаилу, что лучше всего будет, если они оба, никому не сказавшись, поедут в его деревню, и что дети наверняка не станут упрямиться после того, как отец сам приедет к ним. Хотя Исмаил немногое пойял из его слов, он почувствовал все же, что у этого человека нет никаких дурных намерений. Если такой большой начальник сам хочет отправиться к ним в деревню, то возражать тут нечего.