Читаем без скачивания Преступление - Ирвин Уэлш

На одолевавшие тебя вопросы, мольбы и версии ты отреагировал по-своему: поддался старым пристрастиям. Пасмурный ноябрьский день шел на убыль. Поезд привез тебя к границе с Ньюкаслом. Ты поймал такси и через несколько минут был в грязной забегаловке района, в этом городе выполнявшего функции Уэст-Энда; там ты, шотландский полицейский, решился на несколько граммов кокаина, первые за четыре года.

Они были нужны тебе не меньше, чем Корнелл — твоей группе. Кто бы это допустил, чтобы серийный убийца, выродок разгуливал на свободе. Слишком многие юристы и полицейские сделали карьеру на аресте Роберта Эллиса и предъявлении ему обвинения; теперь им грозил крах. Настоящий же преступник остаток дней проведет на Багамах, притом за счет налогоплательщиков. Коллективный разум организации, являющейся порождением бюрократической системы, встал на путь наименьшего сопротивления — и приговорил Корнелла. Ты сделал то же самое, только на свой лад.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

8. Только бы не девочка

Труди Лоу сидит в номере отеля, невидящим взглядом смотрит в телевизор и перебирает в памяти случаи из их «прошлой жизни», так она ее про себя определила. Несколько лет назад Рэй явился пьяный до бесчувствия и для прикрытия своей вины использовал щит из сырых, ничем не обоснованных обвинений. Она знала, где он был. Они поругались, и он выкрикнул: «Да у тебя о мужчинах представления, как у курицы!»

Сейчас «прошлая жизнь» вернулась. «А я-то думала, он изменился». Труди проглатывает далеко не свежую мысль, в висок стучит издевательское «курица».

Однако ярость, готовая перелиться через край, почему-то не переливается. Труди встает, ходит кругами по комнате, выглядывает в окно. Ярость загустела, не выплеснешь. И вот Труди снова в кресле, пропитанная ядом, отяжелевшая от яда, как от воды.

Когда они возобновили отношения, Рэй все прежнее списывал на кокаин. Но ведь «Анонимные наркоманы» подействовали. Их с Рэем новая совместная жизнь тянула на настоящее возрождение, ни больше ни меньше. Они ходили в тренажерный зал и на курсы французского, смотрели фильмы, активно занимались сексом, участвовали в пеших прогулках в горы, даже многодневных. Конечно, Рэева работа никуда не делась, но он вроде в нее с головой не погружался: работа и работа, правда, из тех, что всегда с тобой, и специфическая. А потом он снова стал пить. Все валил на убийство маленькой девочки и, конечно, на смерть отца и последовавшее за ней отчуждение от матери, сестры и брата. Однако, каковы бы ни были причины, пьянство остается пьянством. Оно повлечет за собой кокаин, а кокаин — случайные связи. И тогда их отношениям придет конец.

Да у тебя о мужчинах представления, как у курицы! В пустом номере отеля эта обидная фраза из прошлого отдается гулким, пронзительным эхом. Но ведь ее папа не такой, Труди помнит, как в Толлкроссе он держал ее ладошку в шерстяной перчатке, они стояли в очереди в кино, и все вокруг было серо-голубое от холода. Воспоминание столь объемное, даже запах тогдашнего отцовского одеколона, что, очнувшись, Труди ощущает разлад с собственным «я», словно переместилась в тело своей будущей дочери. Да и Рэев отец — добрый, достойный человек. Труди ковыряет кутикулу вокруг намзникюренных ноготков, сама себе дает по рукам. В голове одна-единственная мысль: предполагается, что у них с Рэем сейчас бурный секс. Они здесь для того, чтобы вернуть интимную жизнь в прежнее русло. У Труди переизбыток гормонов, близятся месячные, ей нужен Рэй. А Рэя нет.

Ей известно, с каким презрением он относится к ее работе; вспомнив о множестве услуг, благодаря которым бьется пульс целой страны, Труди внезапно находит способ превратить парализующий гнев в энергию. Энергия толкает ее в бар, но там пусто, и Труди не задерживается, выходит на улицу. Через несколько шагов ее осеняет: она вольна делать то же самое, что и Рэй, однако желания обходить местные бары ни малейшего, там галдят накачанные пивом мужланы, ни одна категория ей не подходит, от настырных юнцов до лысых любителей клубнички. На Линкольн-авеню Труди острее чувствует свой новый статус свободной женщины, ее внимание привлекают произведения искусства в витрине художественного салона. В салоне почти никого. Оригиналы дорого стоят, но вот репродукция на холсте, цена вполне приемлемая. Труди щурится, прикидывает, одобрит ли репродукцию Рэй. Вряд ли. Вот и повод для покупки. И тут приближается он.

В голове неразбериха голосов. Одним глазом удается зафиксировать белый потолок. Другой глаз не открывается, веки слиплись. Леннокс трет их пальцами; в ребра врезаются пружины видавшего виды дивана. На грудь наброшено покрывало. Он запутался в ночи, он получил несколько часов сна, больше похожего на обморок. Ночные события ломятся в череп. «Ты снова наделал дел», вступает в хор функция самобичевания. Сквозь линялое желтое кружево штор брызжет солнце; в виске пульсирует невралгия.

Труди.

Голоса. Это телевизор. Леннокс приводит себя в сидячее положение. Видит девочку, Тианну — она лежит на полу перед ящиком, пьет пепси из банки. Леннокс пытается встать. Преуспевает. Потягивается, разражается зевком. Сверху вниз смотрит на девочку.

Она поглощена мультиками, но следила за ним, пока он спал. Лицо у него было искаженное, будто он продолжал драться, только в снах. Храпел так громко, что пришлось прибавить звук. Не только чтобы слышать телевизор — ей хотелось разбудить его. Раскусить.

— А где все? — спрашивает Леннокс и отмечает про себя, что на ковре полно осколков журнального столика. Вчера он пытался навести порядок, но убрал далеко не все.

Черт, девочка-то босиком.

Она лежит на животе, уставилась в телевизор. На ней синие шорты и желтая майка. Видимо, оделась не подумавши: вон вся голень в кровоподтеках. На Леннокса даже не смотрит, отбивает ритм правой ногой о левую. Как будто Леннокса вовсе нет. Или вовсе нет, или он тут все время торчит, вот в чем вопрос, думает Леннокс.

— Где Робин?

— Понятия не имею.

Тианна садится, поворачивается к нему. На майке золоченая надпись «СУКА». Окидывает Леннокса взглядом, снова укладывается на живот.

Она не из тех детей, которых хочется приласкать, побаловать, отмечает Леннокс. Обходит квартиру. Никого. Пожимает плечами — дескать, а я что — и направляется к двери. Стоп. Он не оставит девочку одну, по крайней мере пока не выяснит, когда явится Робин. Что как вернется этот скользкий кусок дерьма?

Из головы не идет Труди. Волнуется ли она? Возможно. Вероятно. Вот успокоилась и стала думать: «Где-то сейчас Рэй?» Леннокс почти не в состоянии представить, что кто-то по нему скучает.

Но Труди, конечно, будет скучать. Она ведь его невеста. Он был болен. Он и сейчас болен.

Я на ночь не пришел. Что я наделал, так меня и так?

Моя киска — мои правила. Боже милосердный.

Нет. Труди обиделась. Может, она улетела домой ближайшим рейсом на Эдинбург, может, рассказала его семье — жалким остаткам его семьи, — что с ним снова случился срыв. Может, его уже полиция ищет! Или же Труди поехала к Джинджеру с Долорес.

Но девочку одну оставлять нельзя.

Это неправильно. Ее мать —…

— Ты часто бываешь одна? — Леннокс обращается к распростертой на ковре Тианне. Не дожидаясь ответа, начинает собирать битое стекло. Столик вызывает ассоциации со вчерашней ночью. Голова гудит, как осиное гнездо. Носовые пазухи и горло будто наждачкой почистили.

— Случается. — Она пожимает плечами.

— Когда мама вернется?

— А тебе-то что? — Леннокс готов одернуть девочку, но помимо упрека в ее голосе толика заинтересованности.

Леннокс оставляет стекло в покое, садится на диван. Пора уходить. Но что если Робин сдернула на другую вечеринку и забыла о дочери? Нюхни еще, сам забудешь обо всех и вся. А ведь Робин наверняка нюхнула на дорожку. Леннокс замечает пустую пачку из-под сигарет; ему становится тошно.

Он встает и направляется на кухню. В холодильнике осталось пиво, «Миллер», банок шесть. Ему нужно выпить. Только одну банку. Но пить при ребенке гадко. Гадко, потому что они все именно так и поступали. Топали к холодильнику — все, буквально все, кто бывал в этой квартире, в любое время суток. Леннокс видит их словно наяву. Прослеживает тропу от дивана, как зоолог — медвежий маршрут к реке, куда на нерест приплыл лосось. Леннокс хочет показать девочке, что это ненормально. Ясно же, в ее дом, в ее жизнь чередой входят мужчины с пивной отрыжкой, входят без приглашения. Если она привыкнет считать это нормальным, она и повзрослев будет обречена на мужчин с пивной отрыжкой, круглосуточной, ежедневной. А такие мужчины женщин до добра не доводят. Откуда им знать, где оно, добро?

Какое оно?

Итак, Рэй Леннокс варит себе кофе и ждет.

Ждет долго.

Минуты множатся, группами по пятнадцать наваливаются на звенящие нервы, предел прочности достигнут — и вот мучители упруго отскакивают, и тогда в носовой перегородке, в глазных яблоках бьется, ноет, сводит с ума загнанный пульс. Каждые четверть часа походят на растянутый во времени весельный взмах, Леннокс будто раб на давшей течь галере, тщащийся успеть, пересечь неспокойное море. Это епитимья за спиртное и наркотики, за то, что накануне они играючи разъяли пространство и время. Что теперь делать? Мысли медлят, прячутся друг за дружку.