Читаем без скачивания Призрачный мир. Сборник фантастики - Мария Великанова

Отстал я, выходит. А Черный отряд вперед ускакал – весь. Вон белолилейное знамя лежит, с перебитым древком и многажды простреленное, уже не белое вовсе.

Кто-то (Господь, конечно: больше вроде как и некому) сдвинул по небу солнце, только не как для Иисуса Навина, а в другую сторону. Длинные тени лежат, предвечерние.

«…если не будет иного способа, устранить ваши зломерзкие суеверия, исторгнув или ересь из вас, или самую жизнь».

А бой дотлевает. И наша взяла. Да как может быть иначе, ведь с нами – Дева! Вот она, на вершине той башни, и стяг в ее руках – королевские лилии, без пробоин, без крови, всегда береженные Тем, Кто Над Нами.

Забрало поднято, но лица ее с такого расстояния не узнать. Да и не нужно. По воинскому облачению Деву узнают, по знамени…

Человека рядом с ней тоже можно узнать только по облачению – епископскому. И по посоху, на который он тяжело опирается. Стар он уже совсем, пастырь Хряк, его, наверное, на эту башню под руки взнесли – ну да ведь не может он упустить такого: всю свою жизнь шел к тому, чтобы благословить воинство Верных, одолевших последних еретиков в последней из битв… кому он нужен без этого…

А после этого – кому нужен?

«…Но ежели желаете раскаяться и обратиться к свету истины – то отправьте ко мне своих послов, и я научу их, как вам надлежит искупить содеянное. Если же…»

А мы – кому нужны теперь? Провоевавшие две дюжины лет подряд, больше полжизни, и половину этого срока – в чужих краях? Шкуродеры, свежеватели, в крови собственной и чужой, до края мира прорубившиеся, дальше только леса да схизматы с песьими головами…

Все мы легли здесь. Даже те, кто стоят под знаменем.

«…предпочтете закусить удила и противиться шпоре, то ведайте: приду я по ваши головы с силами людскими и небесными, чтобы взыскать…»

…Он, этот, стоял даже не возле передвижной башни, но в самой башне, на первом ярусе. Там сбоку был пролом от ядра, высадившего два щита обшивки, потому я и увидел. Давно, наверное, видел, только не понял: ну, стоит человек и стоит, мало ли кто он, может, один из тех, кто епископу взобраться помогали. Только теперь понял – он в сермяге, от крови черной, и подреберье у него глубоко разрублено, так что стоит он на петлях своих кишок. А в руках у него – стреляющая палица.

Пиксида, вот как это называется у богемцев. Четыре коротеньких, в полторы ладони, стволика, собранные вокруг древка так, что получается словно бы головка тяжеленной булавы. Свинец мечет или отрезки толстых стрел навроде арбалетных. Ну а после четверного выстрела – как палица, да.

И вот он приподнимает свою пиксиду последним живым усилием… вверх ему оружие не направить, да и толку бы разить через перекрытия башни – но еретик ведет ее куда-то перед собой. Что или кто там – мне не видно, часть щитов уцелела. А вот что может быть…

«…чтобы взыскать с вас сразу за все!»

Пушечное зелье. Бочонок, причем не один. Свинец или тем паче стрела – ерунда, но ведь пиксида вблизи не только убойный снаряд мечет, но прямо-таки плюется огнем, мне ли не знать!

Только подумать о том успеваю, а сделать хоть что-то – куда там. Харкнули пламенем два из четырех стволов пиксиды – и мгновенно, словно бы в тишине, вся башня превращается в огненный столб.

«…чтобы взыскать с вас сразу за все!» – доканчивает она. – Надиктовано в замке Сюлли двадцать третьего марта миновавшего года. Жан Паскурель записывал, мой секретарь и духовник. Не совсем так, как я ему диктовала, конечно, – но он сказал, что на церковной латыни слова «задница» не существует и многих других слов тоже.

Я сижу как пришибленный. Но понемногу начинаю соображать: не было. Не миновало двадцать лет и еще четыре, не потеряли мы Малыша в бою за мост через эту реку, как ее… не выговорить… И не поглотило пламя Деву вместе с епископом…

Вместо этого Дева продолжает мне что-то говорить – даже не очень важно что. На разговоры все равно времени нет, а скоро совсем не будет.

Прикрикнуть, что ли, на нее? Ага, тут прикрикнешь: на такое даже прозванный Ла Гиром не отваживался.

Он-то не отваживался, а я, по старой памяти, наверное, и мог бы. Аж три раза у меня это получалось. «Сиди уж, младшая!» – и я опускаю забрало (доспехи-то у нас по одним лекалам деланы, надоспешная котта тоже одних цветов), беру у нее из рук укороченное по-пехотному копье и, как бы ее шагом, стараясь не перепутать ногу, на которую надо прихрамывать, иду к рядам наших, перестраивающихся под обстрелом со стен Турели; а на исходе того дня сеньор де Виньоль сказал привселюдно, что в бою Дева ему ровня; небось старый душегуб Реми гордо усмехнулся из пекла, хотя и устояла тогда проклятая бастида. День же спустя, седьмого мая: «Лежи уж, младшая!» – и Малыш, Пьер то есть, помогает мне приладить ее латное оплечье, чтобы все видели дыру от стрелы – и пала пред Девой дважды пролившая ее кровь Турель, и воспрял Орлеан…

А последний раз, собственно, не прикрикнул – прошептал испуганно: мол, да ты чего, близняшка, на ногах ведь едва стоишь! Стены же Жаржо тверды, осадная лестница крута, отпор бешен – уже на третьем «Отче наше» так садануло меня по темени, что рой светящихся пчел закружился перед глазами, жужжанием своим заглушая лязг железа, да орудийный грохот, да все прочие звуки тоже. Шлем выдержал, ага; но об этом я узнал уже ближе к вечеру.

Говорят, в тот день Дева покрыла себя неувядаемой славой, проявив отвагу даже бóльшую, чем при освобождении Орлеана. В помятом шлеме и броне, сброшенная с высоты пятнадцать локтей, не дала унести себя с места сражения, подбадривала солдат, вплоть до победы продолжала командовать штурмом – а потом удержала войско от расправы с горожанами… в смысле – от полной и всеконечной расправы.

Не знаю, им видней. Тем, кто рассказывает. Не могут же они все разом ошибаться или выдумывать: так, нет?

Сбоку сверху, где стена и окошко под самым потолком, вдруг донесся стук. Я чуть ли не в испуге поднял глаза – но это всего лишь черный дрозд с разлету уселся на оконную решетку. Вот же дрянь, птах поганый: комок перьев – а, по звуку судя, словно конь прикопытился. Нашел время!

…И все я вру. То есть прикрикнуть, в голос или шепотом, у меня вправду получалось – но лишь после того, как она прикрикнет. На нас на всех, на войско свое и вражеское, на весь мир… может быть, даже на НИХ… Когда мы, от простых солдатишек до наирыцарственнейших полководцев графской крови и немеряной смелости с превеликим опытом вместе, вдруг начинаем озираться, где же Дева и ведет ли она все еще нас – она встанет и поведет. Даже со cтупней, насквозь пропоротой противопехотным шипом (годои не только из длинных луков разить горазды, они и в осадном деле толк знают: страшная штука – такой вот четырехжальник, когда наступаешь на него с бега, всем весом). Даже получив стрелу между плечом и шеей… в два пальца шириной была дырища, глубиной же – в полторы ладони… И пару недель спустя, шатающаяся от слабости после конного марша на рысях, с двумя едва затянувшимися ранами, в ногу и над ключицей – встанет и поведет.

Потому-то и шел вместо нее я, что иначе она пойдет, хоть бы небо обрушилось. Собственно, это она ведь и шла, пускай даже в моем теле. Я рыцарь (ну, почти), нам с Пьером и папаней дворянский герб жалован, себе я цену очень знаю, и она высока – но дрогнуло бы мое мясо, а кости в воду превратились, доведись мне самому идти в такой бой. А уж чтоб вести за собой хоть малый отрядец, о королевском войске даже речи нет – это и вовсе дудки: ищи себе, щука, иного пескаришку.

После Жаржо наши мясо и кости лежали пластом: у нее стрельная рана открылась, у меня же на башке гуля размером с гусиное яйцо, да огненные пчелки перед глазами все еще хоровод кружат. А война вела нас дальше, вела в конном строю – и хотя, конечно, при всяком войске есть обоз, но все еще грозны годои, страшен в открытом поле их строй-«борона», кусающий дальним боем оперенной смерти, вблизи же грызущий мечевыми жвалами, ибо на диво ладят в бою годойский лучник с рыцарем. У нас по-прежнему каждый, от обозника до графа, знает: ни разу еще не биты они нами при сколько-то равном числе сил. Да и так, как получается, треплем мы их, лишь пока хранимы Девой.

В общем, отлеживаться на госпитальной телеге может лишь один из нас, «брат Девы». Деве же – вести войско.

Я не встал бы. То есть без «бы», именно что не встал. Она – встала. Но с двумя такими ранами человечье мясо и кости не позволяют обрести упор в стремя, нижé упор в повод. И то, что ранее делалось мной, теперь совершил Малыш. Лицо его в мельканье пчелиных крыл я видел плохо, но голос сквозь их жужжание долетел: звонкий, мальчишеский, даже не собирающийся еще ломаться. С этакой вот ехидцей. «Что ж, старшенькие, Жанна с Жаном, лежите себе, набирайтесь сил!».