Читаем без скачивания Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 - Саша Токсик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Если за десять лет ничего не выучил, то один день ситуацию не спасёт, — говорит Подосинкина, — Do you agree with me?
— A woman’s sword is her tongue, and she does not let it rust, — отвечаю ей.
"Меч женщины — это её язык, и она не позволяет ему заржаветь", — примерно так это переводится. Старина Тони из "Таймс" в прошлой жизни обожал выдавать подобные фразы. Жаль, что акцент я подцепил не от него.
Оставляю редакторшу в задумчивости, и возвращаюсь к пробежке. Мои пять километров кажутся мне сейчас самым простым, из того, что предстоит на день.
Проблема, которая встает передо мной во весь рост, не нова и знакома любому фотографу. У меня элементарно не хватает времени. Хочется отрастить еще несколько пар рук, словно Шиве. Одними — снимать, другими проявлять, третьими печатать. В современности обработка съедает не меньше времени, чем сами фото, а вот удовольствие от неё, скажем так, сомнительное.
Раньше я без особых сожалений скидывал этот процесс на аутсорс и заморачивался только с отдельными работами. Хороший фотограф со временем обрастает командой. Ассистенты таскают сумки и выставляют типовой свет. Это не отменяет твоей способности закинуть кофр на плечо и сорваться с ним в любую точку планеты. В одиночку.
— Засунь себе эту треху знаешь куда?! Три рубля он мне суёт!
Митрич не хочет брать деньги. Это оказывается главной сложностью. Товарно-денежные отношения в Союзе считаются чем то стыдным, недостойным. Митрич еще мирился с необходимостью брать оплату с клиентов.
Но вести презренные рассчеты между знакомыми?! Поставить "могарыч", "накрыть поляну", или сказать совсем уже мутное "свои люди — сочтемся", вот это по-нашему. По-советски!
Я надеюсь поставить нашу работу на поток. Этим плох вариант с могарычём. Пожилой фотограф может элементарно спиться.
— Ну не продают мне алкоголь, — не выдерживаю я, — Мне ещё восемнадцати нет!
— Затак сделаю, — Митрич невозмутимо гладит усы, — эвон мне всё равно заняться нечем.
— Вы реактивы тратите…
— Так они казенные!
— Время…
— Милаай… — смеётся Митрич, — чего-чего, а времени у меня дохрена.
— Получается, я вас эксплуатирую? — пускаю я в ход коварный аргумент, — наживаюсь на вас? Как капиталист проклятый?!
— С чего это?! — мои слова задевают его за живое.
— Мне за эти снимки в редакции заплатят, — говорю. — Мне совести должно хватить, чтоб за вашу работу деньги себе забрать?
— Да, уж… — Митрич хмыкает, — и то верно…
— Выручайте, у меня ж экзамены… — прошу. — А редакторша сегодня снова на съемку гонит!
—По ней видно, что стервь! — заявляет Митрич. — Сегодняшние тоже мне занесёшь?
— Если не откажете?
— Тащи ужо, — расплывается в улыбке фотограф, — щегол. Всё успеть хочешь. Прям как я в твои годы…
Отказываюсь от чая и оставляю Митрича наедине со своими воспоминаниями. Внутри с облегчением выдыхаю. Риск запороть пленку при проявке теперь близок к нулю. Творчества в этом процессе никакого, а времени убивается достаточно.
— Нам к двум, — Таша сидит на подоконнике и ест бутерброд, — тебе разве Берёза не сказала?
В бутерброде между двумя слоями булки заложена сочная домашняя котлета. Таша ест постоянно. Мне уже объяснили, что на столах в редакции опасно оставлять что-то съедобное. Таша сметает всё, пользуясь коммунистическим принципом "каждому по потребности".
— Как вкусно пахнет, — говорю, — сама котлеты жарила?
Позавтракать я сегодня не успел. Шашлык оставил матери, а приготовить что-то себе не хватило времени.
— Неа, — не ведётся Таша. — Угостили. Больше нет.
— Иди ко мне, бедняжка, — зовёт меня Степановна. — Сейчас я тебя накормлю.
Она выставляет на стол эмалированную миску с отварным картофелем, малосольные огурчики и кусок пирога с мясной начинкой.
Степановна — женщина исключительной доброты. Она беззаветно подкармливает недостаточно упитанную часть редакции, которая включает Ташу, меня и ветерана журналистики Уколова. Она "обвязывает" двоих своих взрослых сыновей их жен и четверых внуков, про которых она может рассказыват часами. Время от времени она приносит в редакцию умопомрачительно ароматное варенье.
Единственное, что может испортить Степановне настроение — это необходимость работать. Тогда она становится сердитой и требовательной. Поэтому Степановна старается работать на работе как можно меньше.
— Ты же нас подбросишь? — стреляет глазами Таша.
Понятно, Нинель уже поделилась впечатлениями от поездки на раскопки. Её, кстати, на месте нет. Для редакции это нормально. Репортеры разлетаются днем как птички и возвращаются в родное гнездо, принося в клювиках материалы.
— А машину нам не дадут?
— Обнаглели! — удостаиваюсь гневного взгляда от Ивахнюка, — тут пешком сорок минут! И хватит чавкать! Устроили харчевню!
Хрррум! Таша демонстративно разрызает огурец.
Ивахнюка в редакции недолюбливают. Как многие "сбитые лётчики" так и не получившие вовремя желанное повышение, он не стал для коллектива своим. Меня Ивахнюк считает человеком Подосинкиной и недоверяет. Жаль, у него можно узнать много интересного.
— Посмотрим, — отвечаю Таше уклончиво.
Мотик я пообещал Жендосу. С другой стороны, вряд ли он воспользуется им так быстро. Завтра английский. Предпоследний экзамен на пути к взрослой жизни.
По дороге в администрацию забегаю магазин и покупаю полкило ирисок "кис-кис". В твердом состоянии об это лакомство можно сломать зуб, а в мягком они способны выдернуть пломбу. В капиталистическом обществе их производство должны спонсировать стоматологи. В советском — ненавидеть, ведь ириски прибавляют им работы.
Бухгалтерия встречает меня с восторгом, требует остаться на чай и всячески привечает.
Они сообщают мне, что Люська из архива уходит в декрет, и это удивительно, так как с её свадьбы минуло всего три месяца, что на центральной площади собирались по осени высадить кусты роз, но денег хватает только на гладиолусы, и что новая полукопченая "Краковская" на выставке в столице получила медаль, которую пьяные в дым главный инженер и технолог забыли в поезде, так что за ней пришлось ехать в сам Адлер, но ни про какие конкурсы категорически не знают.
— Может Светка в курсе? — размышляет блондинистая Катя
Остальные две прелестницы кривятся, словно от неспелого крыжовника.
— А кто у нас Светка? — интересуюсь.
— Секретарша у Молчанова, — с неохотой поясняет, Катя Раньше у нас работала, а потом Любовь Степановна на пенсию ушла, Светку и назначили.
— Не ушла, а ушли! — перебивает Рыжая,
