Читаем без скачивания Год Иова - Хансен Джозеф

Фургон гремел, скрипели колёсные спицы, шумел мотор. Сквозь шум, Джой сказал:

— Можешь не говорить мне ничего такого. У тебя всё получается лучше, чем у меня. Ну и ладно. Зачем извиняться за то, что ты лучше?

— Опять ты за своё, — говорит Джуит. — Это всё твои чёртовы уроки по психологии.

Он несдержанно засмеялся.

— Почему, когда ты меня хвалишь, это нормально, а когда я… — Подожди. Слушай.

Джой оторвал руки от шишковатого руля и на секунду поднял их вверх, как плохой парень, взятый на мушку, в вестерне. Правда, на лице Джоя отражалось лишь удивление. Он снова схватился за руль, иначе фургон мог бы врезаться в эвкалипты, но продолжал вести кое-как. Он чуть пригнулся, и его лицо напряглось. Он сосредоточенно вслушивался в то, что объявляли по радио. Джуит удивился, куда это подевалась музыка. По радио говорили: «…блок новостей. А сейчас вернёмся к воскресному выступлению симфонического оркестра Нью-Йоркской Филармании». На середине этой фразы музыка заиграла снова.

Джуит засмеялся.

— Ты слышал? Он сказал «филармании»!

Джой выключил радио. Он уставился на Джуита. Он был бледен и, казалось, зол.

— Какая разница, как он сказал? Кому это важно? Господи, ты слышал, что он сказал?

— Он сказал «филармании», — сказал Джуит.

— Он сказал, что японцы разбомбили Перл-Харбор.

Джуит поморгал.

— А что это — Перл-Харбор?

Джой откинул голову назад, издав возмущённый стон. Фургон снова отклонился, теперь уже влево. Джой вовремя вывернул руль. Сзади им просигналила чья-то машина.

— Чёрт возьми, это на Гавайях, — сказал Джой. — Это наша военно-морская база. Кораблики, Оливер. Понял? Вроде тех, с которыми ты в ванной играешь.

Джуит усмехнулся.

— Я играю там не с корабликами.

Джой посмотрел на него с отвращением.

— Это не смешно, Оливер. Ты ведёшь себя, как дебил. Знаешь, что это значит? Это значит, что мы будем воевать. Америка будет воевать на этой проклятой войне.

Он уже был не просто бледен. Казалось, он слегка позеленел. Он вырулил фургон на обочину. Под колёсами раздался сухой треск опавших листьев. Мотор фургона замер. Джой кое-как, чуть не падая, выбрался из фургона, пробежал несколько шагов, и его начало рвать. Джуит застыл на месте. Он не мог этого понять. Казалось, день был таким прекрасным. Он тупо выбрался из кабины и подошёл к Джою. Он не знал, что делать. Он дотронулся до вздрагивающих плеч Джоя. Джой неистово тряхнул головой, и его вырвало ещё. Потом он отбрёл от Джуита в сторону, вытирая рот тылом кисти. Он прислонился к толстому шероховатому стволу дерева, обхватил лицо руками. Джуит наблюдал за ним. Он не мог понять, что происходило с Джоем. Потом он услышал. Джой плакал. Джуит подошёл к нему и несмело погладил его по спине.

— Не плачь, Джой, — сказал он. — Не плачь.

Джой обернулся к нему. Лицо его было заплакано, из носа текло, а на подбородке желтела рвота.

— Я не пойду туда, Оливер. Я не пойду.

— Но мы подписались, — сказал Джуит. — Помнишь? Прошлым летом.

Он достал из кармана аккуратно сложенный носовой платок, развернул его и вытер лицо Джоя. От него пахло рвотой, но Джуиту было всё равно. Это была возможность проявить нежность к Джою — Джой, правда, терпеть этого не мог. Но в этот раз Джой не отвергал нежности. Сердце Джуита переполняли разные чувства. Он был ошеломлён словами Джоя и сказал:

— Они заставили нас подписаться. Они заставят нас пойти. — Только не меня, — упрямо сказал Джой. — Я не собираюсь никого убивать. Да, они творят зло. Но лично мне они ничего не сделали.

Он взял из рук Джуита носовой платок. Он вертел его в руках, стараясь найти чистое место. Он запачкал свой галстук.

— Смотри, во что я превратил мой новый костюм.

Он вытер свой пиджак Держась за Джуита, чтобы не упасть, он вытер свои ботинки. Он протянул ему платок обратно.

— Спасибо.

Джуит слабо усмехнулся.

— Что мне теперь с ним делать? — Он скорчил гримасу. — Выбрось его.

Джой пожал плечами и выронил платок. Он пошёл обратно к фургону. Шёл он, словно старик, ссутулясь и волоча ноги. В молчании он завёл мотор, вырулил фургон обратно на дорогу, длинную узкую полосу асфальта, и повёл его домой. Джуит прервал тишину.

— Что ты собираешься делать? Сядешь в тюрьму, как Ганди?

В представлении Джуита Ганди был маленьким смешным тощим старикашкой в больших очках и огромной детской пелёнке. Но для Джоя он был Богом. У Джоя была фотография Ганди. Он вырвал её из журнала «Лайф» и приклеил в спальне над пекарней. На фотографии Ганди сидел в грязи на выжженной солнцем земле где-то в Индии и вращал колесо смешной маленькой швейной машинки. Джой часто цитировал Ганди Джуиту. Но Джуит помнил только, что Ганди называл швейную машинку единственной доброй машиной, что очень часто его сажали в тюрьму, где он отказывался от еды, пока его не отпускали на свободу, и что однажды он сел на рельсы перед идущим поездом. И, конечно же, что он был против насилия. Джуит сказал:

— Может, я и дебил, как ты говоришь, но я хорошо помню, почему прошлым летом мы пошли и стали на учёт. Если ты не делаешь того, что они говорят, они сажают тебя в тюрьму. Это закон. Если, конечно, ты не отказываешься по политическим или религиозным убеждениям. Есть они у тебя?

Ты можешь сказать, что веришь в Бога. Я в него не верю. — Тогда тебе надо бежать. Куда ты отправишься?

— Никуда. Я скажу им, что я голубой.

Теперь Джуит уставился на него.

— Ты не можешь!

— Почему это? Ведь это правда, разве нет? — Джой издал хриплый и несчастный смешок. — Голубых в армию не берут.

— Но все узнают. Твои родители…

Джой помотал головой.

— Это незаконно. Они не имеют права сообщать родителям. Никто не будет знать. Кроме тебя. — Он нахмурился. — Что с тобой? Чего ты споришь? Хочешь, чтобы я пошёл убивать людей?

— Мне придётся пойти, — холодно сказал Джуит.

— Ты можешь сказать им тоже самое.

На перекрёстке, свободном от машин, как и во всякое другое воскресенье, Джой приостановил фургон, а затем повернул на дорогу, ведущую к подножью.

— Останься со мной. — Он посмотрел Джуиту в глаза. — Я не хочу, чтобы ты уходил.

Впервые Джой говорил с Джуитом в таком духе, и Джуита это тронуло. Глаза его наполнили слёзы, и он отвернулся. Только страх смерти заставил Джоя признать, что Джуит ему небезразличен. Почему это случилось только сейчас, когда уже слишком поздно?

— Я не могу этого сделать, — сказал Джуит.

Теперь он стоит вместе с Молодым Джоем на кухне в пекарне. Кажется, что кухня стала меньше, чем была тогда, счастливым летом сорок первого, меньше, но просторнее и гораздо ярче. Не изменились только горячий воздух и вкусные запахи. Когда он работал здесь вместе с Джоем, длинные столы, на которых тесто заливали в формы, были оцинкованными. Дверцы духовки были тёмными. В них были вставлены небольшие толстые двойные стёкла, края которых стали бурыми от жара, шедшего изнутри. Полки, на которых остывал хлеб, были деревянными, а их подпорки — эмалированными.

Теперь всё из нержавеющей стали. Рядом с духовкой ряды разноцветных кнопок, с помощью которых можно регулировать температуру и время выпечки. Мигают электронные табло с красными цифрами. Пищат сигнальные устройства. Молодому Джою не приходится так забивать себе голову, как приходилось ворчливому Герману — что, в какой духовке и когда испечётся. Не нужно помнить рецептов. Сколько нужно муки, дрожжей, сахара, молока, ванили и сахарной пудры рассчитывает компьютер. Если бы Джуит мог сейчас что-нибудь чувствовать, он бы ощутил разочарование. Он же мечтал делать что-то своими рукам, не так ли? Однако на этот счёт он не испытывал особенных чувств. Ему не давали покоя те чувства, которые он испытывал сорок лет назад.

Пердидос помешался на войне. Случались затемнения. По ночам толстые бизнесмены в касках обходили своих соседей и распекали домохозяев, которые забыли зашторить окна. Японцы могли оказаться здесь в любую минуту. Звучали сирены, и дети в школьных коридорах репетировали, как надо себя вести во время бомбардировки. Прошли слухи, что зенитная батарея на крыше одного из домов в Лос-Анджелесе засекла японский самолёт, попавший в луч прожектора, открыла огонь, но мишень улизнула. Кто-то говорил, что в канале Каталины видели японскую подводную лодку. Все вывешивали флаги. Однажды ночью всех жизнерадостных смуглолицых японцев, которые торговали на ярмарке фруктами и овощами, депортировали из города в гетто, ограждённое колючей проволокой. Туда же отправили пятерых его тихонь-одноклассников с японскими именами. Трижды за ночь на экране «Фиесты» Кейт Смит исполняла «Боже, храни Америку».