Читаем без скачивания Куда боятся ступить ангелы - Эдвард Морган Форстер

-   О мире между нами не может быть и речи, - мрачно отозвалась Генриетта.

-    Значит, ты успела...

-    О, далеко не все, что хотела. Она ушла, не дав мне кончить, - типичная уловка трусливых людей. Ушла в церковь.

-   К Святой Деодате?

-   Да. Ей как раз туда и надо. Более нехристианского...

Вскоре Филип тоже отправился в церковь; сестра несколько успо­коилась и даже была склонна прислушаться к его совету. Что нашло на мисс Эббот? Он всегда считал ее уравновешенной и искренней. Правда, разговор, который произошел у них на прошлое Рождество в поезде между Состоном и Черинг-Кроссом, должен был послу­жить ему первым предупреждением. Должно быть, Монтериано вто­рично вскружил ей голову. Филип не сердился на нее, так как был безразличен к исходу экспедиции, только испытывал любопытство.

Был уже почти полдень, улицы пустели. Но жара вдруг несколько спала, появились приятные предвестия дождя. Пьяцца с ее тремя до­стопримечательностями - Палаццо Публико, коллегиальной церко­вью и кафе «Гарибальди» (мозг, душа и тело города) - выглядела оча­ровательнее, чем когда-либо. Филип с минуту постоял посредине площади, поддавшись мечтательности, размышляя о том, как, долж­но быть, восхитительно чувствовать этот город своим, каким бы он ни был захудалым. Однако сейчас Филип был посланцем цивилиза­ции и исследователем характеров, поэтому он со вздохом вошел в Церковь Святой Деодаты, чтобы дальше выполнять свою миссию.

Два дня назад прошел праздник, и в церкви все еще стоял запах чеснока и ладана. Малолетний сын ризничего подметал пол придела больше для собственного развлечения, чем из соображений чистоты, и поднимаемые им клубы пыли оседали на фресках и на прихожа­нах. Прихожан было немного. Сам ризничий, приставив лестницу к центру «Всемирного потопа», украшавшего одну из пазух свода, снимал с колонны окутывавшее ее роскошное одеяние из алого ко­ленкора. Кипы алого коленкора уже лежали на полу (церковь, если захочет, не уступит по великолепию любому театру), и дочка ризни­чего пыталась сложить материю. На голове у нее красовалась ми­шурная корона в блестках. Вообще-то корона принадлежала святому Августину, но была ему велика и проваливалась на шею, обхватывая ее воротником. Зрелище получалось смехотворное. Один из канони­ков снял корону со святого перед началом праздника и отдал дочке ризничего.

-   Скажите, пожалуйста, - прокричал Филип, обращаясь к ризни­чему, - здесь нет английской леди?

Рот у ризничего был набит гвоздиками, поэтому он только кивнул в сторону коленопреклоненной фигуры. Посреди всей этой сутолоки мисс Эббот молилась.

Филип не очень удивился: сейчас как раз и следовало ожидать от нее душевного упадка. Несмотря на то что Филип стал милосерднее относиться к человечеству, самоуверенность его не совсем прошла, и он чересчур решительно брался предсказывать путь, которым после­дует раненая душа. Он, однако, не ожидал, что мисс Эббот будет дер­жаться так естественно - никакой неловкости и кислого вида, какой бывает у людей, только что молившихся на коленях. Таково уж влия­ние церкви Святой Деодаты, где помолиться Богу - все равно что пе­ремолвиться с соседом, и молитва от этого ничуть не страдает.

-    Мне это было совершенно необходимо, - заметила она, и Фи­лип, думавший застать ее пристыженной, смутился и не нашел что ответить. - Мне нечего вам сказать, - продолжала она. - Просто я полностью переменила мнение. Я понимаю, что обошлась с вами как нельзя хуже, хотя и не нарочно. Я готова поговорить с вами. Только поверьте, что я сейчас плакала.

-   А вы поверьте, что я пришел не затем, чтобы бранить вас, - до­бавил Филип. - Я знаю, что случилось.

-   Что же? - спросила мисс Эббот. Она инстинктивно повела его к знаменитому приделу, пятому справа, где Джованни из Эмполи изо­бразил смерть и погребение святой. Здесь они могли укрыться от пыли и шума и продолжить объяснение, обещавшее быть таким важ­ным.

-   А то, что могло случиться и со мной: он вас убедил, будто лю­бит ребенка.

-    Он действительно его любит. И не расстанется с ним.

-    Это пока еще не решено.

-    И никогда не будет решено.

-    Возможно. Так или иначе, я знаю, что произошло, и не браню вас. Но хочу попросить вас пока отстраниться. Генриетта бушует. Она утихомирится, когда поймет, что вы не нанесли и не нанесете нам никакого вреда.

-    И не могу нанести, - ответила она. - Но я прямо предупреж­даю - я перешла на сторону противника.

-   Если вы не сделаете больше того, что уже сделали, нас это уст­раивает. Обещаете не вредить нашему делу и не говорить с синьором Кареллой?

-   Ну конечно. Я и не собираюсь с ним говорить, я больше никог­да его не увижу.

-    Он очень мил, не правда ли?

-    Очень.

-   Прекрасно. Вот все, в чем я хотел удостовериться. Пойду пора­дую Генриетту вашим обещанием. Думаю, что теперь она успокоится.

Тем не менее он не двинулся с места, так как испытывал все рас­тущее удовольствие от ее общества и сегодня больше, чем когда-ли­бо, находил ее очаровательной. Он уже не размышлял о женской психологии и о женском поведении. Волна чувствительности, кото­рая захлестнула ее, придала ей еще больше обаяния. Ему радостно было созерцать ее красоту, приобщаться к нежности и мудрости, ко­торые таились в ней.

-   Почему вы не сердитесь на меня? - спросила она после некото­рого молчания.

-   Потому что понимаю вас. Я всех понимаю - Генриетту, синьо­ра Кареллу, даже мою мать.

-   Вы изумительно все понимаете. Вы - единственный среди нас, кто может охватить взглядом весь этот хаос.

Он польщенно улыбнулся. Впервые она его похвалила. Он благо­желательно рассматривал святую Деодату, которая умирала в зените своей святости, лежа на спине. В распахнутом окне за ней виднелся точно такой пейзаж, каким Филип любовался утром; на туалете ее вдовой матери стоял такой же, как у Джино, медный чайник. Святая не обращала внимания ни на пейзаж, ни на чайник, ни, тем более, на вдовую мать. Ибо - о чудо! - в этот миг ей предстало видение: голо­ва и плечи святого Августина в виде некоего чудотворного святого пятна скользили вдоль оштукатуренной стены. Какой нужно быть кроткой святой, чтобы удовольствоваться тем, что кончину твою на­блюдает только один зритель, и тот - половина другого святого. Не­многого же достигла святая Деодата как в жизни, так и в смерти.

-    Что вы собираетесь делать? - спросила мисс Эббот.

Филип вздрогнул, на него неприятно подействовал не столько смысл слов, сколько изменившийся тон.

-   Делать? - повторил он, нахмурившись. - Днем у меня еще одно свидание.

-    Оно ни к чему не приведет. А дальше?

-    Ну, так еще одно. Если и тогда ничего не выйдет, пошлю домой телеграмму, попрошу указаний. Допускаю, что мы проиграем, но проиграем с честью.

Она часто проявляла решительность. Но сейчас за ее решитель­ностью проглядывала страстность. Она стала не то что другой, а какой-то более значительной, и он очень огорчился, когда она сказала:

-    Но это все равно что не сделать ничего! Сделать - это украсть ребенка или немедленно уехать. А так!.. «Проиграть с честью»! Ре­шить проблему, постаравшись отделаться от нее, - такова ваша цель?

-   Д-да, пожалуй, - запинаясь, выговорил он. - Раз уж мы говорим откровенно, именно к этому я сейчас и стремлюсь. А что еще мож­но поделать? Если я смогу уговорить синьора Кареллу - тем лучше. Если нет, то сообщу матери о неудаче и отправлюсь домой. Поми­луйте, мисс Эббот, не думаете же вы, что я буду следовать за вами во всех поворотах ваших настроений?

-    Я не думаю! Но должны же вы избрать какую-то одну, с вашей точки зрения, правильную линию и следовать ей? Хотите вы, чтобы ребенок остался с отцом, который его любит и воспитает скверно, или хотите увезти ребенка в Состон, где его никто не будет любить, но воспитают как надо? По-моему, вопрос поставлен достаточно беспристрастно даже для вас. Решите его. Выбирайте, чью сторону принять. Но только перестаньте твердить про «поражение с честью», эти слова сводятся к полному бездумью и бездеятельности.

-    Если я способен понять точку зрения синьора Кареллы и вашу, это еще не означает...

-   Не означает еще ровно ничего. Боритесь так, будто мы не пра­вы. Ну какой толк от вашего беспристрастия, если вы никогда не принимаете самостоятельного решения? Любой может вас оседлать и заставить делать что захочет. А вы всех видите насквозь, смеетесь над всеми - и делаете то, что они хотят. Недостаточно быть прони­цательным. Я бестолкова и глупа и не стою вашего мизинца, но я пы­таюсь делать то, что мне кажется правильным. А вы... вы обладаете блестящим умом, проницательностью, но, даже прекрасно понимая, что правильно, вы ленитесь действовать. Вы как-то сказали мне: су­дить о нас будут по нашим намерениям, а не по делам. Я тогда вос­хитилась вашим остроумием. Но все-таки чего стоят наши намере­ния, если мы не стремимся их выполнить, а твердим о них, сидя на стуле?