Читаем без скачивания Психотерапевтические истории. Хроники исцеления - Ирвин Ялом

Следующее занятие после удачного занятия всегда кажется не тем. Потому что я знаю, что предыдущее занятие придало мне новые силы и указало цель. Тогда как в прошлый раз я просто пришла, да так и просидела без каких-либо изменений — как бабочка под стеклом. И думаю, это уловка — разговор о моей музе (нет!), нет, о моем письменном задании. Если и есть что-то хуже, чем возвращение в мое прошлое, что, судя по вашим отчетам, вы не любите, так это углубление в мое будущее. Было бы правильно, если бы я писала или если бы я могла постоять за себя и не стыдилась противостоять другим людям путем суждений или эмоций. Это сделало бы лучше и меня, и процесс терапии. Например, я считаю, что в Карле есть то, что мне действительно не нравится. Слабые скрытые черты, которые совсем его не красят. Но я останавливаюсь перед этими дурными чертами, печалюсь, немею и вместо них начинаю говорить о собственных недостатках. Почему я не могу просто сказать ему и себе о том, что мне не нравится, что, по моему мнению, неправильно, от чего следует избавиться, что отдать на волю божью? Ведь тогда мы могли бы реалистично идти вперед, а я бы не испытывала стыда и не чувствовала себя обвинительницей. Я бы просто росла — и он тоже. Если бы я только могла признать, что некоторые черты Карла мне нравятся, а другие — нет, я вообще не пыталась бы положить этому конец.

Точно так же, как вы хотите, чтобы отчеты были о том, что происходит во время занятий, я полагаю, что темой занятия должно быть то, чем я занимаюсь. Выглядит так, что во время терапии я как бы живу в придаточном предложении, которое начинается с «если». Моя жизнь болтается на этом «если». Когда мы говорим о письменном задании или о том, что я могу написать, я вся свечусь и парю на крыльях оптимизма. И это состояние длится, пока я не добираюсь домой, не наступает 10 часов, я не начинаю себя подкалывать и не превращаюсь в г-жу Слотман.[11] И только после этого я понимаю, что это не я, а моя имитация приехала в Пало-Альто и в течение часа трепалась с кем-то похожим на моего отца, который знает, что со мной было бы все в порядке, если б я просто писала.

Конечно, я слишком затянула с этим отчетом, так что от занятия и обо мне остались только общие впечатления или умозаключения.

Я действительно хотела на прошлой неделе почитать вам то, что я записала в своем дневнике предыдущим вечером и на что постоянно ссылалась. По крайней мере, тогда вы могли бы услышать другую мою сторону. И, возможно, поняли бы, какой самоублажающей и легкомысленной она является.

30 июня

Доктор Ялом

В общем, полагаю, я потерял час, а Джинни несколько часов. Ей нужно три-четыре часа, чтобы добраться сюда, сначала автобусом, потом от автостанции пешком и затем обратно. Хотя я, конечно, стараюсь рационализировать мое чувство потерянного времени. Что я говорю студентам? Ах да, это время, потраченное на «укрепление взаимоотношений». Терапия — это проект медленного строительства, требующий месяцы и годы. Нельзя ожидать чего-то ощутимого от каждого часа — есть периоды разочарований, которые ты с пациентом вынужден проживать вместе. Если врач требует и ожидает личной благодарности от каждого сеанса психотерапии, он либо сам сойдет с ума, либо перейдет к программе ударной терапии, похожей на лечение, вызывающей резкую боль, которая сама по себе является формой сумасшествия. Опытный врач продвигается обдуманно и терпеливо, именно это я и говорю своим студентам, именно это я говорю себе и сейчас. Но бывают времена, когда трудно поддерживать веру.

Занятие началось с ее заявления, что у нее очень плохое настроение, пару дней назад она потеряла кошелек, а обнаружила это только сегодня. Ее поездка сюда была неудачной. Когда она, лежа, отдыхала в парке перед занятием, к ней стал приставать пятнадцатилетний парень — и она даже не смогла отругать его! Она проиграла 30 долларов в покер за первый час игры, надулась и в плохом настроении ушла в спальню, а игра продолжалась еще, по крайней мере, часа четыре. Она ходила на несколько собеседований по поводу работы, но без особого успеха и так далее.

Я даже не знал, с чего начать. Красной нитью сквозь ее рассказ проходило смутное ощущение гнева. На мгновение я дал волю своей фантазии, и в моем мозгу нарисовался ужасный образ дымящейся лавы, пузырями поднимающейся кверху и выбрасывающей облака гнева на поверхность, а также все то смущение, что переполняло Джинни. Я решил рассмотреть все эти случаи, чтобы Джинни опознала и по возможности вновь пережила гнев по этой цепочке.

Меня также очень интересовало, возымела ли какой-нибудь эффект моя записка «В 10.00 утра писать отчет». Джинни сказала, что вчера и позавчера она писала (без упоминания остальной части недели). Она склонялась к тому, чтобы принизить свои результаты, подчеркнув, что смогла поработать всего полтора часа, хотя за это время написала семь страниц. Я стал изводить ее вопросами по отчетам. Почему она не писала на прошлой неделе? Почему она не пишет постоянно? Подозреваю, что если бы я достал ее полностью, то весь гнев вышел бы на поверхность.

Затем мы стали говорить о разном, например, об игре в покер и о том, как она разозлилась на опоздавшую подругу. Джинни публично защищала ее, говоря, что та печет печенье, и в результате выглядела дурой, так как подруга пришли без печенья. О том, как она разозлилась, потому что столько проиграла. Затем — как она разозлилась на одного своего друга, который выломал дверь, и Джинни испугалась, что теперь хозяйка выгонит ее. Потом она стала злиться на всех за то, что они торчат тут всю ночь, и хозяйке не понравится, что она привечает стольких пьяниц. После этого она вспомнила, как разозлилась на пацана, который приставал к ней, и пришла в ярость от самой себя, потому что не смогла ему сказать что-нибудь типа «исчезни» или «пошел вон, подонок». Вместо этого она покорно поднялась и ушла, сказав «до свидания», размышляя над вопросом, что могли бы ему сказать ее подруги. Конечно, потом она рассмотрела и обратную сторону и подумала, как бы плохо себя почувствовал этот пятнадцатилетний парень после подобных слов. Затем она стала рассказывать, как злится на меня, особенно в конце занятия. Я попытался заставить ее представить, что сейчас конец занятия, четыре часа, а не полчетвертого. Что бы она тогда хотела мне сказать? Она сделала лишь символическую попытку. Затем я продолжил тему ее письменного задания, она почти вспыхнула, но сказала лишь: «Хорошо, хорошо, я буду писать». Она не сказала: «Да отвяжитесь вы от меня наконец». Это сказал за нее я, и она грустно улыбнулась. Похоже, ее терпение, наконец, опробовано, и это, думаю, хорошо — сколько времени я все заставляю ее прочувствовать и выразить гнев?

В любом случае у нас обоих осталось смутное чувство неудовлетворения. Я потратил какое-то время, уговаривая ее взглянуть на светлые, положительные аспекты своей жизни. Хотя сейчас она все видит в черном свете, ситуация с Карлом явно улучшилась. Теперь она вполне уверена, что он действительно ее любит. В некоторых ситуациях она способна дать ему отпор. В сексуальном отношении Джинни тоже немного раскрепостилась. Она пишет, она не одинока, у нее несколько друзей, и я настаивал на том, что все это гораздо ближе к сути Джинни, чем те пустяки, о которых она уже упоминала. В ответ она заявила, что в начале занятия уже говорила мне — именно это и было для нее пустяками. Здесь опять она была близка к тому, чтобы разозлиться на меня, и я выразил за нее этот гнев. «Было глупо с моей стороны говорить об этом, раз уж в начале занятия вы уже об этом сказали». В знак молчаливого признания Джинни снова улыбнулась. По мере того, как я надиктовываю эту беседу, она начинает звучать лучше, чем я воспринимал ее в течение занятия.

30 июня

Джинни

Я чувствовала себя самонадеянной и легкомысленной, а хотелось ощущения печали и честности. (Вы бы сказали — Джинни, найдите другие слова, светлые аспекты самонадеянности и легкомысленности.) Мой гнев дает мне двойственное ощущение — как энергичности, так и смертельной усталости. А я нахожусь посредине в расстроенных чувствах. Чем больше во мне нарастает гнев, тем больше я набираюсь храбрости. Затем что-то внутри меня набрасывает мне одеяло на голову. И я снова хожу, как заторможенная.

В конце занятия, когда вы сказали, что вам лучше заниматься со мной в 16.20, вы проявили достаточно мирской самоуверенности, чтобы дать мне пример человека, добивающегося желаемого. Мне нравится видеть вас сильным и реагирующим как обычный человек. Как бы то ни было, я учусь на таких столкновениях, независимо от их тривиальности.

Мне опять сегодня было интересно (хотя я поленилась задать вопрос), а не хотели бы развлечься и вы? Мне следует спрашивать, если мы этим чего-то добьемся, а не будем просто нестись вперед под влиянием моей нервозности.