Читаем без скачивания Честь самурая - Эйдзи Ёсикава

Истинный героизм на поле боя в те времена встречался чаще всего, если сходились друг с другом копьеносцы. Более того, именно действия копьеносцев предопределяли исход боя.

В схватке воинам под командой Ии удалось сразить несколько сотен врагов. Но и Алые Плащи вышли из боя не без потерь: немало приверженцев Ии осталось лежать бездыханными на поле брани.

В то же время Икэда Сёню еще раз продумывал общий план сражения. Он увидел, что корпус под командованием его сыновей ввязался врукопашную с Алыми Плащами и что сражение с каждой минутой становится ожесточеннее.

— Покажите доблесть! — обернувшись, скомандовал Сёню.

Двести воинов, полные решимости победить или умереть, давно томились в засаде, держа копья наперевес и дожидаясь, когда их бросят в атаку. Едва услышав приказ, они в едином порыве устремились на Нагакутэ. Сёню было свойственно избирать непривычный для противника способ ведения боя даже в таком сложном положении, как нынешнее. Его воины в наступлении окружили Нагакутэ и вражеских воинов, оставшихся там после того, как слева Токугава прорвался далеко вперед. Замысел Сёню заключался в том, чтобы поразить вражеские порядки в самое сердце — туда, где менее всего ожидали нападения и готовились отразить его. Его целью было убить или взять в плен вражеского главнокомандующего — князя Токугаву Иэясу.

Однако замысел не увенчался успехом. Замеченные воинами Токугавы, прежде чем им удалось добраться до места, отборные отряды Сёню наткнулись на сильный мушкетный огонь и были остановлены в заболоченной местности, откуда трудно было и отступить, и двинуться вперед. Обреченные оставаться на месте, они несли под ружейным огнем невероятные и неизбежные потери.

Нагаёси, наблюдая с вершины Гифугадакэ за событиями на поле сражения, прищелкнул языком.

— Их бросили в бой слишком рано, — посетовал он. — Откуда такое нетерпение у моего тестя? Это совсем на него не похоже.

В нынешней битве младший из двух военачальников раз за разом оказывался осторожней и дальновидней, чем старший. Строго говоря, Нагаёси был в этот день готов умереть. Не отвлекаясь на другое, он неотрывно следил за человеком под знаменем с золотым веером, что реяло на холме прямо перед ним.

«Если бы мне только удалось убить Иэясу», — думал он. Иэясу в свою очередь пристально следил за Гифугадакэ — пристальней, чем за другим, — понимая, что боевой дух Нагаёси и его воинов чрезвычайно высок. Узнав из донесения лазутчика, что Нагаёси облачился в доспехи смертника, Иэясу предупредил приверженцев, что необходима величайшая осторожность.

— Сегодня Нагаёси в доспехах смертника. Для самурая это равно решимости умереть. Будьте во всеоружии бдительности — сам бог смерти может встать за спиной Нагаёси.

Начало битвы для обеих сторон оказалось тяжелым испытанием. Нагаёси следил за малейшими перемещениями войск противника, чувствуя, что если сражение под Танодзири разгорится во всю мощь, то Иэясу наверняка не останется в стороне. Он бросит в бой подкрепления, а возможно, возглавит их сам. Этим мгновением и воспользуется Нагаёси для смертельного удара.

Но Иэясу было нелегко обвести вокруг пальца.

— Нагаёси — самый яростный из наших противников. Если его не видно и не слышно, значит, он что-то затевает.

Положение дел под Танодзири обмануло надежды Нагаёси. С поразительной быстротой обозначились признаки поражения братьев Икэда. В конце концов Нагаёси решил: больше ждать нельзя. Как раз в это мгновение знамя с золотым веером, остававшееся до сих пор невидимым, взметнулось ввысь у подножия холма, где была ставка Иэясу. Половина его войска устремилась к Танодзири, тогда как вторая половина с устрашающими криками рванулась в сторону Гифугадакэ.

Корпус Нагаёси встретил их упорным сопротивлением. Едва завязалось сражение, низина Карасухадзамы окрасилась кровью.

Непрерывно гремела пальба из мушкетов. Отчаянная схватка кипела в узком ущелье между двумя холмами. Ржание лошадей, лязг длинных мечей и стук копий доносились с обеих сторон теснины. Воины перед началом поединка выкрикивали свои имена, и их грозные голоса сотрясали землю и небо.

Вскоре на всем пространстве, где шло сражение, не осталось ни одного не вступившего в бой отряда, ни одного военачальника или воина, который не бился бы не на жизнь, а на смерть. Едва казалось, что победа клонится на одну сторону, как начала одолевать другая. Попавшие в безнадежное положение отряды в едином порыве наверстывали упущенное и брали верх над врагом. Никто не знал, чьей будет победа, — долгое время битва шла вслепую.

Убитые падали наземь, тогда как другие победно провозглашали над ними свои имена. Немногих покинувших поле битвы раненых одни проклинали трусами, другие хвалили за отвагу. Видевший сражение со стороны понял бы, что каждый воин, устремляясь навстречу вечности, огнем и мечом кует собственную судьбу, не похожую на другую.

Стыд не давал Нагаёси помыслить о том, чтобы живым и невредимым выйти из пламени сражения и возвратиться в повседневный мир. Вот почему он облачился в доспехи смертника.

— Я сражусь с Иэясу! — поклялся он себе.

Когда в битве боевые порядки расстроились, Нагаёси призвал сорок или пятьдесят самураев и с ними попытался прорваться к знамени с золотым веером.

— Назад!

Так встретил его один из самураев Токугавы.

— Это Нагаёси! Хватайте его!

— Он в белой повязке! Он мчится на всем скаку!

Живая волна тяжеловооруженных воинов нахлынула на Нагаёси, пытаясь остановить его, но была отброшена, смята, затоптана конскими копытами, захлебнулась собственной кровью.

За нею — другая.

Но вот пуля, выпущенная из мушкета — а во всадника в белой повязке палили из сотни мушкетов, — попала ему между глаз.

Белая повязка, окутывающая голову Нагаёси, от крови стала ярко-алой. Вывалившись из седла, падая на спину, он успел окинуть последним взглядом синее небо четвертого месяца и горы — и вот двадцатишестилетний герой рухнул наземь, не выпуская из рук поводьев. Хякудан, любимый конь Нагаёси, взвился на дыбы и издал пронзительно-горестное ржание.

Единым вздохом отозвались самураи Нагаёси на гибель своего военачальника. Бросившись к нему и подняв тело себе на плечи, они отступили на вершину Гифугадакэ. Воины Токугавы устремились вдогонку, стремясь раздобыть доказательство своего успеха и яростно крича:

— Голову! Добудем его голову!

Воины, лишившиеся предводителя, с трудом удерживались от слез. Но печальное выражение на их лицах сменилось ожесточением. Развернувшись лицом к противнику, они встретили его частоколом копий. Им удалось уберечь от самураев Токугавы тело Нагаёси. Весть о том, что он пал смертью храбрых, подобно ледяному ветру пронеслась по полю битвы. Победы и поражения, особенно частные, естественным образом сменяют друг друга, но эта потеря означала невосполнимый урон для воинства Сёню.

Выглядело это так, словно муравейник ошпарили кипятком: сотни воинов бросились врассыпную.

— И этих людишек мы называли своими союзниками! — презрительно крикнул Сёню, выбравшись на высокое место. Хотя никому из окружающих было сейчас не до противоборства с врагом, он яростно обрушился на немногих, кто мчался, спасаясь бегством, ему навстречу. — Я здесь! Не покрывайте себя позором! Не сметь отступать! Воины, чему вас учили? Назад! Назад! Назад! Надо сражаться!

Но воины в черных повязках, потеряв голову от страха, бежали и мчались мимо него, не думая останавливаться. О самом Сёню позаботился только невзрачный оруженосец не то шестнадцати, не то пятнадцати лет. Размахивая руками, он пробивался туда, где Сёню стоял, крича на бегущих воинов.

Оруженосец поймал оставшуюся без седока лошадь и подвел ее военачальнику.

— Конь мне больше не понадобится. Подай сюда мой походный стул.

Оруженосец выполнил приказ, и Сёню сел.

— Сорок восемь лет я прожил на свете, а теперь мне пришел конец, — пробормотал он под нос. Глянув на юного оруженосца, Сёню обратился к нему: — Ты ведь сын Сираи Тангэ, верно? Думаю, твои отец и мать ждут тебя не дождутся. Беги отсюда со всех ног! Беги в Инуяму! Смотри, пули свистят все ближе! Беги отсюда! Да побыстрее!

Прогнав рыдающего оруженосца, Сёню остался в полном одиночестве и обрел долгожданный покой. Хладнокровным взглядом он окинул в последний раз этот мир.

Вскоре до него донесся шум, напоминающий схватку хищников, и ветви деревьев прямо над головой затряслись. Похоже, кто-то из его самураев еще был жив и бился с врагом.

Сёню чувствовал ломоту во всем теле. Речь шла не о победе или о поражении. Печаль расставания с миром заставила его вспомнить прошлое, на миг ему почудился на губах вкус материнского молока.

Внезапно густые кусты, растущие напротив того места, где он сидел, зашевелились.