Читаем без скачивания Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский

предо мною горят

ослепительно тысячи окон.

Возвышаю свой крик,

чтоб с домами ему не столкнуться:

это наша зима все не может обратно вернуться.

Не до смерти ли, нет,

мы ее не найдем, не находим.

От рожденья на свет

ежедневно куда-то уходим,

словно кто-то вдали

в новостройках прекрасно играет.

Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.

Значит, нету разлук.

Существует громадная встреча.

Значит, кто-то нас вдруг

в темноте обнимает за плечи,

и полны темноты,

и полны темноты и покоя,

мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.

Как легко нам дышать,

оттого, что подобно растенью

в чьей-то жизни чужой

мы становимся светом и тенью

или больше того -

оттого, что мы все потеряем,

отбегая навек, мы становимся смертью и раем.

Вот я вновь прохожу

в том же светлом раю -- с остановки налево,

предо мною бежит,

закрываясь ладонями, новая Ева,

ярко-красный Адам

вдалеке появляется в арках,

невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.

Как стремительна жизнь

в черно-белом раю новостроек.

Обвивается змей,

и безмолвствует небо героик,

ледяная гора

неподвижно блестит у фонтана,

вьется утренний снег, и машины летят неустанно.

Неужели не я,

освещенный тремя фонарями,

столько лет в темноте

по осколкам бежал пустырями,

и сиянье небес

у подъемного крана клубилось?

Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.

Кто-то новый царит,

безымянный, прекрасный, всесильный,

над отчизной горит,

разливается свет темно-синий,

и в глазах у борзых

шелестят фонари -- по цветочку,

кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.

Значит, нету разлук.

Значит, зря мы просили прощенья

у своих мертвецов.

Значит, нет для зимы возвращенья.

Остается одно:

по земле проходить бестревожно.

Невозможно отстать. Обгонять -- только это возможно.

То, куда мы спешим,

этот ад или райское место,

или попросту мрак,

темнота, это все неизвестно,

дорогая страна,

постоянный предмет воспеванья,

не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.

Это -- вечная жизнь:

поразительный мост, неумолчное слово,

проплыванье баржи,

оживленье любви, убиванье былого,

пароходов огни

и сиянье витрин, звон трамваев далеких,

плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.

Поздравляю себя

с этой ранней находкой, с тобою,

поздравляю себя

с удивительно горькой судьбою,

с этой вечной рекой,

с этим небом в прекрасных осинах,

с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.

Не жилец этих мест,

не мертвец, а какой-то посредник,

совершенно один,

ты кричишь о себе напоследок:

никого не узнал,

обознался, забыл, обманулся,

слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

Слава Богу, чужой.

Никого я здесь не обвиняю.

Ничего не узнать.

Я иду, тороплюсь, обгоняю.

Как легко мне теперь,

оттого, что ни с кем не расстался.

Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.

Поздравляю себя!

Сколько лет проживу, ничего мне не надо.

Сколько лет проживу,

сколько дам на стакан лимонада.

Сколько раз я вернусь -

но уже не вернусь -- словно дом запираю,

сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.

1962

-----------------

Притча

"Пусть дым совьется в виде той петли,

которая согнать его сумела

своим кивком с холмов родной земли".

Должно быть, в мщеньи выше нет предела.

Конечно, достигая до небес,

начнет гулять, дымить противоборство.

Не стоит крыш снимать, чтоб видел лес

сей быстрый труд, настойчивость, упорство.

Все в ход пойдет: смола, навоз, трава,

должно быть, в виде той петли разложат

в горящем очаге свои дрова.

Пусть ветер им поможет. Пусть поможет.

Нет, никогда ничья на свете власть

и всех стихий внезапное движенье

не явит ту, что просто родилась

и вот живет в их злом воображеньи.

Лес по краям. Блестящий снег хрустит,

никак не различить теней нерезких,

свидетелей того, как слабый мстит.

И он пошел во тьму с холмов еврейских.

1962

-----------------

Сонет

Великий Гектор стрелами убит.

Его душа плывет по темным водам,

шуршат кусты и гаснут облака,

вдали невнятно плачет Андромаха.

Теперь печальным вечером Аякс

бредет в ручье прозрачном по колено,

а жизнь бежит из глаз его раскрытых

за Гектором, а теплая вода

уже по грудь, но мрак переполняет

бездонный взгляд сквозь волны и кустарник,

потом вода опять ему по пояс,

тяжелый меч, подхваченный потоком,

плывет вперед

и увлекает за собой Аякса.

1962

* Датировано 1961 в SP. -- С. В.

-----------------

Сонет

Прошел январь за окнами тюрьмы,

и я услышал пенье заключенных,

звучащее в кирпичном сонме камер:

"Один из наших братьев на свободе".

Еще ты слышишь пенье заключенных

и топот надзирателей безгласных,

еще ты сам поешь, поешь безмолвно:

"Прощай, январь".

Лицом поворотясь к окну,

еще ты пьешь глотками теплый воздух,

а я опять задумчиво бреду

с допроса на допрос по коридору

в ту дальнюю страну, где больше нет

ни января, ни февраля, ни марта.

1962

-----------------

Сонет

Я снова слышу голос твой тоскливый

на пустырях -- сквозь хриплый лай бульдогов,

и след родной ищу в толпе окраин,

и вижу вновь рождественскую хвою

и огоньки, шипящие в сугробах.

Ничто верней твой адрес не укажет,

чем этот крик, блуждающий во мраке

прозрачною, хрустальной каплей яда.

Теперь и я встречаю новый год

на пустыре, в бесшумном хороводе,

и гаснут свечи старые во мне,

а по устам бежит вино Тристана,

я в первый раз на зов не отвечаю.

С недавних пор я вижу и во мраке.

1962

-----------------

Стансы

Е. В., А. Д.

Ни страны, ни погоста

не хочу выбирать.

На Васильевский остров

я приду умирать.

Твой фасад темно-синий

я впотьмах не найду,

между выцветших линий

на асфальт упаду.

И душа, неустанно

поспешая во тьму,

промелькнет над мостами

в петроградском дыму,

и апрельская морось,

под затылком снежок,

и услышу я голос:

-- До свиданья, дружок.

И увижу две жизни

далеко за рекой,

к равнодушной отчизне

прижимаясь щекой,

-- словно девочки-сестры

из непрожитых лет,

выбегая на остров,

машут мальчику вслед.

1962

-----------------

x x x

Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам,

вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,

вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,

освещенный луной, и ее замечая одну.

Гулкий топот копыт по застывшим холмам -- это не с чем сравнить,

это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,

там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей,

где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.

Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах,

возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,

мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,

говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.

Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, -- не отыщется след,

даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,

все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.

Кто там скачет в холмах... я хочу это знать, я хочу это знать.

Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,

одиноким лицом обернувшись к лесному царю, -

обращаюсь к природе от лица треугольных домов:

кто там скачет один, освещенный царицей холмов?

Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,

из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,

кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,

по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.

Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд.

Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,

кто глядит на себя, отраженного в черной воде,

тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте.

Нет, не думай, что жизнь -- это замкнутый круг небылиц,

ибо сотни холмов -- поразительных круп кобылиц,

из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,