Читаем без скачивания Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский

К любви своей потерянной -- лицом.

И грудь -- велосипедным колесом.

А ягодицы -- к морю полуправд.

Какой ни окружай меня ландшафт,

чего бы ни пришлось мне извинять, -

я облик свой не стану изменять.

Мне высота и поза та мила.

Меня туда усталость вознесла.

Ты, Муза, не вини меня за то.

Рассудок мой теперь, как решето,

а не богами налитый сосуд.

Пускай меня низвергнут и снесут,

пускай в самоуправстве обвинят,

пускай меня разрушат, расчленят, -

в стране большой, на радость детворе

из гипсового бюста во дворе

сквозь белые незрячие глаза

струей воды ударю в небеса.

1962

* Стихотворение отсутствует в СИБ. -- С. В.

-----------------

В семейный альбом

Не мы ли здесь, о посмотри,

вон там, окружены песком -

по обе стороны скамьи,

застыв, на берегу морском.

___

Все чудится, что рядом ты.

Все вижу сквозь ненастный вой

вливающийся в цвет воды

колеблющийся локон твой.

___

Как скрученные кем-то в жгут

полотна простыней ночных,

и тучи и валы бегут,

но разные пути у них.

___

Пуст берег, этот край земной,

где каждый деревянный дом

маячит за твоей спиной,

как лодка, что стоит вверх дном.

___

И вот уже как будто страх:

не верится, что дом прирос!

Но, двери распахнув, рыбак

мешает повторить вопрос.

___

А ветер все свистит, крутя

столь жаждущих простых границ,

в сей бредень (или в сеть) дождя

попавшихся прибрежных птиц,

___

Не видно им со стороны -

как спинкою своей скамья

твердит, что мы равны, равны,

что, может быть, и мы семья.

___

Лишь нам здесь -- ни сейчас, ни впредь,

уставившись в пустой песок,

знак тождества не разглядеть,

сколоченный из двух досок.

зима 1962 -- 1963

-----------------

x x x

Вдоль темно-желтых квартир

на неизвестный простор

в какой-то сумрачный мир

ведет меня коридор.

И рукав моего пальто

немного в его грязи.

Теперь я вижу лишь то,

что от меня вблизи.

Еще в зеркалах живет

мой неопрятный вид.

Страшное слово "вперед"

губы мои кривит.

Скопище, сонм теней

спускается на тормозах.

Только всего сильней

электрический свет в глазах.

Словно среди тишины

вдруг заглушает крик

власти теней спины

залитый светом лик,

словно в затылке -- лед

и пламень во лбу горящ,

и тела всего -- перёд

много превосходящ.

Коридор, мой коридор,

закадычный в ранге владык;

залитый светом взор,

залитый тьмой кадык.

Запертый от гостей,

с вечным простясь пером,

в роще своих страстей

я иду с топором.

Так как еще горит

здесь предо мною свет,

взгляд мой еще парит,

минует еще паркет,

по жилам еще бежит

темно-желтая кровь,

и сердце мое дрожит

возле охапки дров.

Так, как в конце весны

звуками полон лес, -

в мире конструкций сны

прежний теряют вес.

Так, впредь былого дыша,

я пред Тобой, Господь,

видимо, весь душа,

да вполовину плоть.

Словно летом в тени

и у любви в конце,

словно в лучшие дни,

пот на моем лице.

Так посреди белья

и у дров на виду

старый и новый я,

Боже, смотри, иду.

Серый на горле шарф,

сзади зеркальный шкаф,

что-то звенит в ушах,

в страшной грязи рукав,

вешалки смотрят вслед,

лампочки светят вдоль.

И если погаснет свет,

зажжет свой фонарик боль.

1962 -- 1963

-----------------

x x x

Черные города,

воображенья грязь.

Сдавленное "когда",

выплюнутое "вчерась",

карканье воронка,

камерный айболит,

вдавливанье позвонка

в стираный неолит.

-- Вот что нас ждет, дружок,

до скончанья времен,

вот в чем твой сапожок

чавкать приговорен,

также как мой штиблет,

хоть и не нов на вид.

Гончую этот след

не воодушевит.

Вот оттого нога,

возраст подметки для,

и не спешит в бега,

хоть велика земля.

Так что через плечо

виден беды рельеф,

где белеет еще

лампочка, перегорев.

Впрочем, итог разрух -

с фениксом схожий смрад.

Счастье -- суть роскошь двух;

горе -- есть демократ.

Что для слезы -- впервой,

то -- лебеда росе.

Вдохновлены травой,

мы делаемся, как все.

То-то идут домой

вдоль большака столбы -

в этом, дружок, прямой

виден расчет судьбы,

чтобы не только бог,

ночь сотворивший с днем,

слиться с пейзажем мог

и раствориться в нем.

1962 -- 63

-----------------

На смерть Роберта Фроста

Значит, и ты уснул.

Должно быть, летя к ручью,

ветер здесь промелькнул,

задув и твою свечу.

Узнав, что смолкла вода,

и сделав над нею круг,

вновь он спешит сюда,

где дым обгоняет дух.

Позволь же, старик, и мне,

средь мертвых финских террас,

звездам в моем окне

сказать, чтоб их свет сейчас,

который блестит окрест,

сошел бы с пустых аллей,

исчез бы из этих мест

и стал бы всего светлей

в кустах, где стоит блондин,

который ловит твой взгляд,

пока ты бредешь один

в потемках... к великим... в ряд.

30 января 1963, Комарово

-----------------

x x x

Деревья окружили пруд,

белеющий средь них, как плешь,

почти уже кольцом, но тут

тропинка пробивает брешь.

В негодованьи на гостей

последняя сосна дрожит.

Но черный ручеек детей

на эту белизну бежит.

Внизу еще свистят, галдят,

вверху -- уже царит тоска.

Вершины, кажется, глядят

в отчаяньи на облака.

Должно быть, просят темноты

вечерней, тьмы ночей, -

чтоб эти капельки воды

забрал назад ручей.

январь 1963

-----------------

Большая элегия Джону Донну

Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.

Уснули стены, пол, постель, картины,

уснули стол, ковры, засовы, крюк,

весь гардероб, буфет, свеча, гардины.

Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы,

хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,

ночник, бельё, шкафы, стекло, часы,

ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду.

Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье,

среди бумаг, в столе, в готовой речи,

в ее словах, в дровах, в щипцах, в угле

остывшего камина, в каждой вещи.

В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях,

за зеркалом, в кровати, в спинке стула,

опять в тазу, в распятьях, в простынях,

в метле у входа, в туфлях. Все уснуло.

Уснуло все. Окно. И снег в окне.

Соседней крыши белый скат. Как скатерть

ее конек. И весь квартал во сне,

разрезанный оконной рамой насмерть.

Уснули арки, стены, окна, всё.

Булыжники, торцы, решетки, клумбы.

Не вспыхнет свет, не скрипнет колесо...

Ограды, украшенья, цепи, тумбы.

Уснули двери, кольца, ручки, крюк,

замки, засовы, их ключи, запоры.

Нигде не слышен шепот, шорох, стук.

Лишь снег скрипит. Все спит. Рассвет не скоро.

Уснули тюрьмы, за'мки. Спят весы

средь рыбной лавки. Спят свиные туши.

Дома, задворки. Спят цепные псы.

В подвалах кошки спят, торчат их уши.

Спят мыши, люди. Лондон крепко спит.

Спит парусник в порту. Вода со снегом

под кузовом его во сне сипит,

сливаясь вдалеке с уснувшим небом.

Джон Донн уснул. И море вместе с ним.

И берег меловой уснул над морем.

Весь остров спит, объятый сном одним.

И каждый сад закрыт тройным запором.

Спят клены, сосны, грабы, пихты, ель.

Спят склоны гор, ручьи на склонах, тропы.

Лисицы, волк. Залез медведь в постель.

Наносит снег у входов нор сугробы.

И птицы спят. Не слышно пенья их.

Вороний крик не слышен, ночь, совиный

не слышен смех. Простор английский тих.

Звезда сверкает. Мышь идет с повинной.

Уснуло всё. Лежат в своих гробах

все мертвецы. Спокойно спят. В кроватях

живые спят в морях своих рубах.

По одиночке. Крепко. Спят в объятьях.

Уснуло всё. Спят реки, горы, лес.

Спят звери, птицы, мертвый мир, живое.

Лишь белый снег летит с ночных небес.

Но спят и там, у всех над головою.

Спят ангелы. Тревожный мир забыт

во сне святыми -- к их стыду святому.

Геенна спит и Рай прекрасный спит.

Никто не выйдет в этот час из дому.

Господь уснул. Земля сейчас чужда.

Глаза не видят, слух не внемлет боле.

И дьявол спит. И вместе с ним вражда

заснула на снегу в английском поле.