Читаем без скачивания Слеза Шамаханской царицы - Вера Колочкова

– Нет, не хочу... Мам, а можно тебя... спросить?

– Ну, тогда с булочкой! Я, знаешь, сегодня в супермаркете такие замечательные булочки купила, Сонечка аж две за ужином уплела! – сделала она неловкую попытку увильнуть от потенциальных сыновних вопросов. Будто внутри догадливая сирена завыла, предупреждая, о чем эти вопросы будут. Нет, не надо ей никаких вопросов, хватит с нее на сегодня...

– Мам, послушай меня!

– А с маслом давай булочку! Знаешь, как вкусно с маслом! Погоди, я сейчас из холодильника масленку достану... И варенье, твое любимое, малиновое...

– Да не хочу я ни с маслом, ни без масла! Я просто спросить хочу... Мам, а что, отец у нас все-таки загулял, да?

– Да как... Да с чего ты... Что за дурацкие предположения, Максим! И что значит – загулял? Ты думай, чего говоришь...

– Да ладно, знаю я все. Весь день с этой проблемой в голове хожу и думаю: спросить тебя, не спросить?..

– Что ты знаешь? Откуда ты...

– Да оттуда! Я вчера Мишку Колесниченко встретил, помнишь, увалень такой, в параллельном классе учился... Он сейчас в архитектурном, Мишка-то. Ну, вот он мне и рассказал, что каждое утро около института отца видит, он на машине какую-то рыжую телку привозит... И вечером ее тоже встречает... Мишка говорил, ее Эльзой зовут, она на факультете дизайна учится, на втором курсе.

– Ой, Максим, да мало ли... Может, он обознался...

– Да как он после пятого раза обознается, мам! Нет, это точно, точно он! Да и сама посуди... Раньше вы и на работу, и с работы вместе, а теперь... Мишка еще говорил, они в машине обнимаются, мам! И он ее по голове гладит, как ребенка... Мам, мам... Ты куда?

Что она могла ему сказать? Да ничего, только махнула от двери рукой, убегая. Слишком уж больно слезы по голове ударили. Ничего, ничего, сейчас... Нужно выпустить их наружу, самые первые, самые больные, унять противную дрожь, холодной водой умыться... Ну, вот, уже лучше. Надо идти, надо продолжать горькую задушевную беседу. Вот, решила с сыночком чайком побаловаться...

Максим сидел за кухонным столом вялый, пришибленный собственным неуклюжим откровением. Увидев ее, дрогнул виновато губами:

– Прости, мам, дурак я. Не нужно мне было...

– Да все нормально, сынок. Ну, сказал и сказал, подумаешь. Было бы хуже, если б в себе носил да маялся.

– А ты... знала?

– Да, сынок, знала.

– А почему молчишь? Почему ты ему... Ну, я не знаю... Скандал не закатишь?

– Так надо, сынок. И ты тоже молчи, никому не говори ничего.

– Да почему?!

– Тихо, не кричи, пожалуйста, там Сонечка спит... Надо так, понимаешь? Надо просто перетерпеть, понять... Ну, накрыло вдруг нашего отца, так бывает, всякое в мужской жизни бывает! Он не виноват, сынок... Нужно понять и простить как бы... заранее. Ну, авансом, что ли.

– Простить?!

– Ну да, простить... Когда любишь, Максим, прощать не стыдно. Стыдно не прощать, понимаешь?

– Ну... Ну я не знаю... Как-то это все... Фигово слишком. Не понимаю я... Нет, ну а ты-то как? Ты сама? Нельзя же совсем себя не уважать, мам!

– А я себя уважаю, Максим. Стараюсь, по крайней мере. Не каждая может то, что случилось, терпеть с достоинством, понимаешь? А я попробую. Терпеть сложнее и труднее, чем не терпеть.

– Ой, вот ненавижу всякую такую философию, мам! Это философия унижения, философия слабости!

– Пусть. Пусть будет так. Но я эту философию для себя сама выбрала, имею право. Согласен?

– Ну, в общем... Твое дело, конечно...

– Вот именно – мое дело. И уважай мой выбор, пожалуйста. И я тебя прошу – пусть все остается как всегда... Помоги мне, Максим. Просто помоги, и все. Ведь поможешь, правда?

– Ну, если так надо... Только все равно не понимаю: зачем?..

– Зачем, зачем... А ты, к примеру, о Ленке в этой ситуации подумал? Что с ней будет? Она только привыкать начала, ежиться перестала, а мы ей – скандал за скандалом... Как она себя в такой обстановке чувствовать будет, ты подумал? Она и без того вон какая нервная!

– Ну да... Да, в общем...

– А Сонечка? Она тоже должна в такой обстановке детскую психику надрывать? Нет уж... Пусть все идет как идет...

– Да понял я, понял. Хорошо, мам. Наверное, ты права. Только все равно у меня в голове не укладывается... Вот если б я узнал, к примеру, что Машка мне изменяет... Да я бы ни на секунду... Да я бы... Какое там терпение, блин!

Он вдруг с силой сжал в кулаки лежащие на столе ладони, задумался на секунду, но тут же будто и обмяк, глянул на нее с грустной усмешкой:

– Хотя чего я – про Машку... У нас ни детей, ни тем более нервных падчериц в загашнике не имеется... Ладно, мам, я буду молчать. Наверное, ты права...

– Главное – Ленке ни слова, я тебя умоляю!

– Ну сказал же...

– Спасибо, сынок. Я всегда знала, что ты способен поддержать меня в трудную минуту.

– Да какая это поддержка, мам? Это, по сути, издевательство, а не поддержка... Вот если б я и в самом деле мог тебе хоть как-то помочь...

– А ты мне уже помог! Пониманием, добрым словом! Я очень, очень тебя люблю, Максимушка!

– И я тебя люблю, мам. Очень люблю. Теперь даже еще больше, наверное. И еще – мне тебя так в этой дурацкой ситуации жалко... И так за тебя обидно...

Снова сжав кулаки, он резко отвернулся к окну, дернул кадыком, сглотнул нервно, втянул с трудом воздух через нос. Она потянулась было к нему с жалостливым объятием, но тут же себя и одернула – еще чего не хватало! Нет, не надо ему от нее сейчас жалости... Жалость на жалость – уже перебор получится, кисельно-слезливое разгильдяйство. Ну что они, сядут в обнимку рыдать, что ли? Нет уж... Достоинство нужно включать, самой же ею провозглашенное достоинство терпения!

– Ну все, сынок, все! – произнесла бодро, даже слегка насмешливо. – Все, сынок, давай к этой теме больше не будем возвращаться, хорошо? Давай-ка лучше снова чайник поставим, в моей кружке, например, давно уже чай остыл!

– Да...вай... – кивнул, не поворачиваясь, с силой тряхнул головой, смахивая слезу.

– А булочку с маслом будешь?

– Бу... Буду, мам, буду...

– И с вареньем?

– И с вареньем...

Потом, позже, когда смотрела в окно, как он бежит по заснеженному двору в сторону трамвайной остановки, чтобы встретить припозднившуюся Ленку, дала волю слезам. Может, зря она его во все это вовлекла? Хотя как не вовлечь – других вариантов не было... Нет, черт бы побрал одноклассника Мишку Колесниченко, который в архитектурном учится. Ишь, какой востроглазый сплетник нашелся! Не мог, что ли, этот словоохотливый да востроглазый увалень в другой институт поступить?!

Какой длинный, какой маетный нынче январь... Днем – беспросветное серое небо над головой, вечером – стылые неуютные сумерки. И на душе так же – беспросветно, стыло и неуютно. И квартира встречает по вечерам их с Сонечкой гулкой тишиной, замешанной на испуганном беспокойстве – где ж твои домочадцы, Лиза, почему домой не спешат? Хватаешься за телефон, кликаешь родные имена – Лена, Максим, где вы? Ах, ну да, у подружки, да помню, предупреждала... Да, Максимушка, да, батарея садится, что ж, понимаю...