Читаем без скачивания Тот, кто убьет - Салли Грин

Бабушка

После Освидетельствования проходит несколько месяцев; режим дня все тот же, что и всегда. Приходит осень, ночи становятся длиннее, и это хорошо. Зима. Снег. Ветер. Я сильнее, чем всегда. Дождь мне не помеха. Мороз я обожаю. Кожа на ступнях моих ног ороговела.

Снег тает, но кое-где в лощинах еще лежит. Солнце уже понемногу греет, хотя приходится долго стоять на одном месте, чтобы это почувствовать.

До моего семнадцатого дня рождения остались месяцы, не годы.

Селия никогда не заговаривает о моем семнадцатилетии. Я часто спрашиваю ее об этом, но она не отвечает.

Как-то днем я в доме пеку хлеб. Селия сидит за кухонным столом и пишет.

Я снова задаю ей все тот же надоевший вопрос:

— На день рождения я получу три подарка или нет?

Селия не отвечает.

— Если вы хотите, чтобы я убил Маркуса, мне нужен мой Дар.

Она продолжала писать.

— Кто даст мне подарки, бабушка?

Я знаю, что меня к ней и близко не подпустят, ни за что на свете.

Селия поднимает голову, открывает рот, как будто хочет сказать что-то, и снова закрывает.

— Что?

Она кладет ручку на стол.

— Твоя бабушка.

— Что?

— Месяц назад она умерла.

Что? Месяц назад!

— И вы забыли мне об этом рассказать?

Они говорят мне только то, что считают нужным, так откуда мне знать, правда это или нет?

Я швыряю тесто на пол.

— Я вообще не должна была тебе об этом говорить.

Значит, Селия обо мне позаботилась, а откуда мне знать, что это не очередная ложь? Но бабушка точно умерла. Это-то правда. Ее убили или заставили покончить с собой, и с остальными так же расправятся, когда только захотят.

— А Арран?

Бессмысленный взгляд.

Я пинаю стул, хватаю его и грохаю им об пол.

Они всегда будут делать, что захотят, и убивать, кого захотят, и я ненавижу их за это, ненавижу, ненавижу. И я еще раз с грохотом опускаю стул на пол.

— Будешь продолжать в том же духе, придется мне тебя запереть.

Я швыряю стул и с воплем кидаюсь на Селию. В себя я прихожу уже в клетке, скованный по рукам и ногам.

Визитеры

Несколько недель спустя я собираю в курятнике яйца. Вспоминаю бабушку, ее цыплят, и как они норовили забрести в дом, и ее саму в шляпе с сеткой, как она стояла возле улья и вынимала соты…

Я ставлю корзинку с яйцами на пол и прислушиваюсь.

Слушаю долго и внимательно.

Тихий, едва различимый звук далеко, в горах.

В кухне гремит посуда.

Я подбегаю к изгороди и по ней вскарабкиваюсь на крышу клетки, чтобы посмотреть на юго-запад, откуда в моих фантазиях появляется Маркус.

Но в холмах все как всегда, и ничего особенного не видно. Я поворачиваюсь кругом, смотрю в другую сторону и слушаю затаив дыхание.

Это не ветер.

Это гром, далекий гром.

Селия стоит у окна в кухне и наблюдает за мной. Она ничего не слышит, но знает: что-то не так, раз я сижу на клетке. Она отходит от окна и появляется у двери. Теперь уже звук слышен хорошо, и понятно, что он значит.

Это не отец. Это машина.

— Зайди в дом! — кричит мне Селия.

Вдалеке появляется полноприводный джип, он ползет по дороге, точно тяжелый черный жук.

— Слезай с клетки!

Но если в машине люди — настоящие люди, фейны, туристы, путешественники, — то я должен что-нибудь сделать. Я скажу им, что меня держат здесь в клетке. Ошейник — может, они его снимут. Может быть, я подожду, пока Селия их спровадит и тогда… тресну ее чем-нибудь по башке…

Но тут ее поведение меняется. Напряженность исчезает. Она говорит:

— Возвращайся в клетку, Натан. — Ее голос ровен, как всегда. Она знает, кто это.

Я еще пару секунд слежу за джипом, потом спрыгиваю на землю и захожу в клетку.

— Запрись на замок.

Она идет к дороге.

Я закрываю дверь, но замок не запираю. Вместо этого я подхожу к задней стенке и нахожу припрятанный в земле гвоздь. Я прячу его в рот, вогнав на всю длину в щеку, и тут же заживляюсь.

Джип подъезжает ближе, рев становится громче. У дальней стены дома он останавливается. Селия подходит к нему.

Она говорит с водителем через окно. Размахивает руками, мне кажется, что она расстроена. Слишком она выразительно жестикулирует.

Водителя я не вижу.

Двери джипа открываются, и Селия раскидывает руки, как будто хочет их остановить. Они почти такие же здоровенные, как она. Все, разумеется, в черном. Лица шофера я не вижу до тех пор, пока Селия не отходит в сторону, но я и так знаю, кто он.

Что, они приехали убить меня? Какая еще может быть причина? Хотят дать Селии инструкции, как это сделать? Может, все же запереть клетку? Ладно, какой теперь в этом прок.

Клей идет ко мне.

Селия, на шаг позади, говорит:

— Но я никаких указаний не получала.

За Селией идут две Охотницы.

— Выводите его из клетки.

Селия молча распахивает двери.

Теперь я точно знаю: они приехали меня убить. Наверное, отведут куда-нибудь в поле и там прикончат, а может, и беспокоиться не станут — сделают это прямо здесь, рядом с клеткой. И закопают среди картошки. Значит, они убили Маркуса. Мой отец мертв. И я им больше не нужен.

— Выходи. — Голос Селии звучит спокойно.

Я пячусь и трясу головой. Пусть убивают прямо здесь. И я не могу поверить в то, что мой отец мертв.

И тут у меня в голове начинается какой-то зуд — это не Селия, это мобильник. И звенит он не у Охотниц за спиной Селии; ближе. Я чувствую, как что-то вцепляется мне в плечо, соскальзывает на запястье, и за моей спиной материализуется четвертый Охотник. Он такой же здоровый и страшный, каким я его помню. Киеран держит мою руку, наручники становятся видимыми. Свободной рукой я пытаюсь дать ему по морде, но он пригибается, пригибая меня за наручник к земле, тем временем в клетку вбегает Охотница и хватает меня за левую руку. Я успеваю пнуть ее, но тут меня подтягивают к прутьям, замыкают руки за спиной в наручники и два раза сильно ударяют.

— Попробуй еще, я тебе руки вырву, — рычит Киеран мне в ухо.

Великая штука ненависть: когда она есть, все остальное просто перестает существовать. Так что старые уловки работают легко. Я не обращаю внимания на то, что он выкручивает мне руки, на боль, ни на что вообще. Резко запрокинув голову, я бью Киерана затылком в лицо и слышу, как хрустит его нос.

Он взвизгивает, но хватки не ослабляет.

Он заводит мне руки наверх так, что я не могу больше пошевелиться, но все же не вывихивает, так что я поневоле спрашиваю себя, серьезно ли Киеран собирался оторвать мне руки.

Киеран выволакивает меня из клетки и швыряет на землю, но я изворачиваюсь и выбрасываю ногу вверх так, что подошва моего ботинка ударяет его в лицо. Снова перекатываюсь и вскакиваю, но поздно: Охотницы уже оседлали меня, и удар в почку оказывается очень чувствительным.

Я стою на коленях, уткнувшись носом в тропу.

Селия кричит на Клея:

— Это неприемлемо! Я его наставник!

Клей отвечает спокойно. Он говорит:

— У нас есть приказ забрать его отсюда.

Чей-то ботинок опускается мне на затылок и вдавливает меня лицом в землю.

Селия жалуется, спорит, говорит, что она должна поехать тоже, но Клея не уговорить. Он отвечает «нет», и все.

В конце концов Селия говорит, что надо снять с меня ошейник. Просит разрешения сделать это.

Когда она снимает его с меня, ее руки очень ласковы, и она говорит:

— Я поеду за тобой.

Клей отвечает:

— Нет. Нам придется позаимствовать ваш фургон. Он слишком опасен, нельзя везти его в джипе.

— Тогда я поведу ваш джип.

— Нет, джип поведет Меган. Если вы так настаиваете, вам придется поехать с ней.

Теперь в его голосе угроза; Селия наверняка ее тоже слышит. Навредить Селии Меган не сможет, но она заблудится, поедет не той дорогой, у нее кончится бензин. Селия не рискнет ссориться с Охотниками; она останется здесь. Она сделает все, как они скажут.

— Ах да, я же должен передать вам это. — Голос Клея снова становится обычным.

— Уведомление! Когда оно принято?

Он молчит.

— Два дня назад? Почему мне не сказали? Я же за него отвечаю.

Клей по-прежнему не отвечает.

— Здесь сказано, что всех носителей половинных кодов надлежит «кодифицировать». Что это означает? — Я знаю, что Селия говорит все это ради меня.

— Селия, в мою задачу входит только транспортировать его отсюда.

— Я поеду…

Но Клей перебивает ее:

— Я же объяснил ситуацию, Селия. Теперь он наш.

— И когда вы его вернете?

— На этот счет у меня никаких указаний нет.

Кодификация

Я в фургоне Селии, лежу, уткнувшись лицом в металлический пол. Почти два года прошло с тех пор, как я лежал так на этом же полу, но облупившаяся краска все еще кажется знакомой.