Читаем без скачивания «Если», 2010 № 04 - Журнал «Если»

И тут миссис Романофф вдруг осознала, что диалог корреспондентки с ее актером Ричардом Бёрбеджем не записан на пленку, а ведется прямо отсюда же, из ее театра! Она швырнула в пепельницу сигарету, помчалась на актерскую половину и — о, ужас! Она увидела, что возле гримуборной Бёрбеджа столпился театральный народ, внутри пылает яркий свет, а по полу тянутся телевизионные кабели! Репортаж шел действительно из театра!

Миссис Романофф не сдержала бег. Она ринулась к толпе, прорвалась в уборную — и перед ней открылась любезничающая парочка, два голубка. Ричард сидел на своем месте, в кресле перед зеркалом, а журналисточка примостилась сбоку, под самым юпитером, и то и дело взглядывала на себя в зеркальный разлет, чтобы оценить, как она смотрится.

— С семьей тут полный порядок, — говорил Ричард. — Я им уже натаскал из Падуи золотых нитей, цепей, бриллиантов, разных камней столько, что им до конца жизни хватит. Конечно, скучаю по внукам, но, знаете, Падуя мне теперь всего дороже. Я не хочу оттуда уезжать. Мне там нравится. Это мой выбор.

— Но позволите один неделикатный вопрос? — спросила корреспондентка, глядя на себя в трельяж несколько загадочно.

— Спрашивайте, что хотите, — непринужденно отвечал Ричард.

— Вы сказали, что принесли немало драгоценностей оттуда:.. Из Падуи, я имею в виду. Там что, много… всего такого? — и корреспондентка рассмеялась.

— Я же работаю с драгоценностями, — ответил Ричард Бёрбедж, падуанский портной. — В то время платья были не из одной материи, пуговиц и молний, как у нас. Их надо расшивать камнями, золотыми нитями, цепями. Это очень нелегкая работа. Мы же шьем платья вручную, машинок еще нет. Зингеровскую изобретут, дай бог, в девятнадцатом веке. Мы работаем иглами. Камни идут вот так — по корсажу, по лифу, вниз по куполу… ну, по юбке по-нашему, и, наконец, по подолу вкруговую. Обшиты камнями и золотом обязательно и мужские костюмы. Обязательно! Ни один порядочный человек, независимо от возраста и звания, не посмеет показаться людям на глаза в платье, не отделанном камнями. В дело идут рубин, сердолик, хризопраз, гелиотроп, сардер, моховик, сапфирин, ну и разумеется, агат, оникс… В общем, кремни, халцедоны. Бриллианты, алмазы, естественно… Это моя работа!

— Ваш рассказ столь необычен, Ричард! — сказала корреспондентка, сраженная простотой и непосредственностью актера.

И вдруг ей пришла в голову озорная идея.

— А вы позволите, Ричард, нашей съемочной группе заснять вас в тот момент, когда вы будете уходить домой в Падую? После спектакля? Это будет так интересно!

— Ну, если вам интересно, пожалуйста! — отвечал, рассмеявшись, обрюзгший актер, которому до пенсии надо было трудиться еще шесть лет. — Только я сам не знаю, как это выглядит со стороны и что в этом интересного. Я в образе — вот и все! Вы лучше покажите наш спектакль. Актер интересен только на сцене. А после спектакля до него никому нет дела.

И эта серость, эта посредственность еще смела посягать на афоризмы! Миссис Романофф вырвалась из толпы и побежала в мужскую костюмерную.

— Рич Бёрбедж возвращает вам костюм после спектакля? — вопросила она костюмершу миссис Энджи. — Возвращает, я спрашиваю, Рич тебе костюм после спектакля, дрянь? — завопила сквозь стиснутые зубы режиссер, слету поняв ответ костюмерши, — той нечего было ответить. — Ты уволена! Уволена, дрянь!

И миссис Романофф полетела к себе в кабинет.

С этой-то минуты в театре и поднялся переполох. Известие об увольнении старухи Лоры Энджи разошлось за кулисами тотчас. Но миссис Романофф еще не докончила начатого. Она вылетела из кабинета и помчалась в реквизиторскую.

— Ты принимаешь от Бёрбеджа реквизит после спектакля? — вопросила она реквизиторшу Мэлли Скотт.

— А у мистера Рича нет никакого реквизита, — отвечала бойкая женщина, привыкшая иметь дело со всякой мелочевкой.

— А кольцо? А эти… как их?..

— Никаких колец у мистера Рича нет. Я разве не знаю, у кого что есть? Ничего у мистера Бёрбеджа нет и не было с первого спектакля! Рич — портной! Он выходит с платьем для Катарины — какие там кольца, господи помилуй!

— А подушечка с иголками! — возопила режиссер. — На локте у него подушечка на резинке!

— Подушечка? — каменея, произнесла Мэлли.

— Ты уволена, дрянь! — сказала зловеще миссис Романофф и пошла прочь.

Как раз начался антракт, и за кулисами было людно. Радио транслировало шум зрительного зала. И вдруг за спиной режиссера раздался крик:

— За что уволена-то? За подушечку? Да я тебе таких подушечек сто нашью, если надо!

Анна Романофф остолбенела. Оглянулась. Дрянь-реквизиторша стояла у себя в дверях и кричала ей, главному режиссеру, вдогонку свои проклятья.

— Да чтоб я провалилась, если позволю себя уволить всякой там режиссерше! Да будь ты проклята со своей подушечкой! Не было у нас в реквизиторской никаких подушечек! Ему, может, кто подушечку сшил, а увольнять будут меня? Я не старуха Энджи! За меня вступятся!

Реквизиторша смеялась. Она была, оказывается, еще и пьяна! Во время спектакля… Анна Романофф почувствовала, что остывает — сейчас ее опрокинут на носилки и хладную увезут.

— Не брал он у меня никакой подушечки! За ним не записано! — кричала бравая Мэлли Скотт, потрясая ветхим журналом. — Ничего у меня за ним не числится и никогда не числилось, что ж я, не знаю, за кем у меня что записано? А так просто себя увольнять не дам! Стоит, смотрит! Да смотри, сколько хочешь, я тебя не боюсь, я же не артистка бесправная! Мне режиссеры не указ! Мне вон пьесу положили — что в ней написано, то я актеру и обязана дать!..

Миссис Романофф продолжила путь под крик:

— Владычица проклятая!

Видит бог, она хотела, как тише, как интеллигентнее. Не ее вина, что в этот момент в театре оказалось телевидение. Оно не заглядывало к ним уже лет пять или даже больше.

И вот это самое телевидение вдруг живо заинтересовалось мнением главного режиссера. Оппозиция Анны Романофф ко всему происходящему с Ричардом Бёрбеджем стала очевидной. Телегруппа направилась к ее кабинету.

Однако дверь оказалась запертой. Корреспондентка попросила у студии еще мгновение, его ей дали, и она повела прямой репортаж, стоя возле запертой двери. Она говорила, что поведение главного режиссера Анны Романофф непонятно всем, кто работает в театре. В самом деле, почему она не общается с Ричардом Бёрбеджем, который отказывается выходить из образа настолько, что оставил семью в двадцать первом веке и удалился в конец шестнадцатого? Что об этом думает Анна Романофф? И вот мы стучим в ее дверь, мы в нее даже колошматим, но дверь не отпирается. Однако нам доподлинно известно, что Анна театра не покидала…

— Миссис Романофф, отоприте, пожалуйста, замок! Скажите несколько слов нашим и вашим зрителям! Имейте уважение, если хотите, чтобы уважали вас! — барабанила в дверь обнаглевшая представительница электронного средства массовой дезинформации, раздувая скандал до сенсации.

Сцену за собственной дверью миссис Анна Романофф наблюдала по своему кабинетному телевизору, запершись ото всех, потрясенная грубостью, невоспитанностью Мэлли Скотт, которую она сама, лично, принимала в театр на работу не долее как лет семь назад, тогда еще ставили «Дурочку» Лопе де Вега. И вот, стоя подле двери, корреспондентка мило вещала о том, что, по слухам, из-за Ричарда Бёрбеджа уже уволены полтеатра. С подробностями она обещала выйти в эфир попозже, когда главный режиссер соизволит отпереть дверь. Она так и выразилась: "соизволит".

Начался второй акт. Не отрываясь, смотрела свой телевизор Анна Романофф. Неужели телевизионщики такие дураки, думала она, привычно быстро остывая от правдиво разыгранных страстей в костюмерной и реквизиторской, что не покажут зрителям сцену с портным? Это была бы прекрасная реклама театру!

Но по телевизору шли наскучившие новости из Ирака, где взорвался склад с оружием. Однако творческое чутье режиссера не обмануло. Действительно, к приезду Петруччо с Катариной в загородный дом телекамера была уже нацелена на сцену, и корреспондентка верещала: "Обратите внимание на портного! Обратите внимание на гениальную игру Ричарда Бёрбеджа!".

Петруччо

Как наше платье? Покажи, портной.

Помилуй бог! Оно для маскарада?

А это что? Рукав? Да нет, мортира!

Изрезан весь, как яблочный пирог, —

Надрез, прореха, вырез и прорез!

Как будто бы курильница в цирюльне!

Черт побери! Да что ж это такое?

Гортензио

Ей не видать ни шапочки, ни платья.

Портной

Вы приказали сшить его красиво

И в соответствии с последней модой.

"Великолепно играет! — призналась себе Анна Романофф, следя за сценой по телевизору. — Играть-то нечего, а играет, дьявол!"