Читаем без скачивания До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать - Тимур Литовченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этими словами серебристый старец отступил — и исчез. Похороненный моментально взвился на ноги, однако из мрака перед его лицом выдвинулась серебряная рука и так хлопнула Доводова по плечу, что он тут же очутился на прежнем месте.
Из белого полумесяца выступила Катерина, с поклоном повторила по-украински:
— Ласкаво просимо, Йосипе Олексійовичу! — однако тут же спохватилась и улыбнувшись добавила: — Впрочем, я забыла, что вы желаете разговаривать лишь на великом и могучем. Прошу прощения, Осип Алексеевич. Добро пожаловать!
Свеча задрожала в руке Доводова, однако он нашел в себе силы кивнуть в ответ.
— Я сегодня также не главное встречающее вас лицо, — продолжала женщина. — Я из Бабьего Яра, и они оттуда же.
Люди белого полумесяца с достоинством поклонились, и многие десятки тысяч душ, образовавшие на склоне земляного пола как бы белое море голов заволновались, пришли в движение. И стоявшая за спиной юноши Соня надвинув почти на самые глаза широкий капюшон также поклонилась.
— Посмотрите на нас, Осип Алексеевич, посмотрите внимательно. Вы разрешили, более того — решили строить дома там, где нас убивали. Смотрите внимательно: вот мы здесь все, такие, как были и есть. При жизни вы очень любили делить людей по национальности. Многие из нас, чего скрывать, также любили, многие наоборот не любили. Но все мы умерли одинаково, смерть все это стерла и подравняла. Здесь свои законы, Осип Алексеевич, и всем пришлось подстраиваться под них. Мне тоже пришлось в свое время. Тем не менее мы не можем не удовлетворить самых сокровенных желаний такого высокого гостя оттуда, как вы. И вот догадываясь о ваших вкусах, уважаемый Осип Алексеевич, мы решили выделить для встречи с вами по одному человеку каждой национальности, какую он имел наверху. Например, я была украинкой. Специально для вас уточню: чистокровной украинкой.
— Я был евреем, — сказал Старый Сема.
— Я русским.
— Я наполовину украинкой, наполовину еврейкой.
— Я цыганкой.
— Я белорусом.
— Я на четверть евреем, на четверть чехом и наполовину украинцем...
Покуда каждый из белого полумесяца называл бывшую свою национальность, порой невероятно сложную, похороненный все шире раскрывал глаза, так что под конец они едва не выскакивали из орбит.
— Надеюсь, ваше честолюбие, чувство пролетарского интернационализма и национальное самосознание хоть немного удовлетворены? — слегка ироничным тоном спросила Катерина. Доводов дико посмотрел на нее, неожиданно резко рванул красиво завязанный галстук и едва сумел расстегнуть непослушными пальцами ворот белой рубахи.
— Вижу, что удовлетворены, — сказала довольная эффектом этого нелепого фарса Катерина. — Однако повторяю, Осип Алексеевич, что дело не совсем в нас... Да, чуть не забыла: не меньше раскопок по нацвопросу вы обожаете почести. Вы уж простите меня, темную. Прошу эскорт!
Люди белого полумесяца медленно обогнули пышный гроб с ожившим покойником и выстроились позади него точно в таком же порядке. А из толпы вышли солдаты и матросы с пергаментно-желтыми изможденными лицами, одетые кое-как (некоторые голые до пояса, остальные в изодранных гимнастерках и тельняшках и все без исключения босые, со сбитыми до крови ногами). Юноша удивился было, почему среди них нет ни одного белого, но вспомнил преображение к прежнему виду Боруха Пинхусовича.
Чубик был среди матросов и, правду сказать, смотрелся в сравнении с другими щеголем. Он с удовольствием подкрутил усы, оказавшись прямо за спиной Доводова.
— Ну вот, теперь все в полном порядке. Правда, Осип Алексеевич? — спросила Катерина.
— Чего вы от меня хотите, — прохрипел сидящий на гробе, и это были его первые слова, сказанные здесь.
— Я же сказала: дело не совсем в нас. Раз все готово, настало время вам увидеть, кого вы убили. Миша!
Гитарист отделился от толпы, наигрывая знакомую мелодию.
— Привет, дядя, — сказал он весело, устраиваясь на полу по правую руку от Доводова. — Я тут был записан в сумасшедшие...
Явно не поняв намека, похороненный заерзал на крышке гроба, словно она сделалась вдруг горячей.
— Да ты не нервничай, дядя, — успокоил его Миша. — Я был политическим сумасшедшим, вот и все. Так что не кусаюсь, не бойся. Мне-то от тебя ничегошеньки и не надо, никакого такого зуба у меня на тебя нету. Хорошая психушка, и кормят в ней что надо. Меня и не лечили даже, просто слишком долго держали на обследовании. Правда, знаю я одного, которого лечили от антисоветизма. Вот он тебе может сегодня сказать... А я что? Я ничего. Попеть только хочу.
Миша улыбнулся от уха до уха, потянулся, зажмурился и со смаком процедил сквозь зубы:
— Давненько я уже не играл на моей шестиструночке! Но сейчас, ради праздника я исполню специально для большого дяди... — он выдержал паузу и зловеще изрек: — ...самую свою аполитичную песенку. Никита Сергеевич обещал коммунизм через три семилетки. Как вы относитесь к сему прожекту, дядя?
Доводов с ненавистью и презрением смотрел на Мишу. Парень же изображал саму невинность, бренчал на гитаре и улыбался. Только брови его взметнулись подозрительно высоко.
— Кстати, вы не вспотели? — вдруг спохватился он и бойко крикнул: — Мышка, платочек городскому голове! А то знаете, тут некоторых поначалу то в жар, то в холод бросает, — добавил виновато.
Девица выглядела потрясающе: сбросив рваное пальтишко, платье и негодные туфельки, осталась в прозрачной рубашке, под которой виднелись кружевные трусики и лифчик.
— Бедненький товарищ Осип Алексеевич, — сказала она самым серьезным тоном, протягивая к правому виску Доводова руку с миленьким вышитым платочком. — И никто ему лобик не вытрет, не позаботится...
Доводов вскрикнул и хотел было удержать девицу, но Мышка ловко увернулась и коснулась платочком его виска. Грим начал шелушиться и с тихим шелестом опал на крышку гроба, открыв всеобщему обозрению небольшую дыру с почерневшими краями. Доводов был взбешен.
— Ой, что это?! — взвизгнула девица и закатила глаза, изображая обморок.
— Это у товарища Доводова инфаркт, — раздался голос Катерины.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});