Читаем без скачивания Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию. Междукнижие (СИ) - Булаев Вадим

— Ы...ыэ... — спица ворочалась внутри, острием прощупывая путь дальше, вглубь. Дыхание спёрло.

— Жить хочу. Всего лишь… Вот ты мне жизнь отдаёшь, помирая помаленьку, а мне это тяжко, суетно, — мучитель чванливо погладил слипшуюся от слюны бороду привязанного, покровительственно похлопал по щеке. — Научен я отнимать отпущенное, но во всяком деле своя хитрость имеется. Могу либо через умучение долгое собирать, либо по своей воле отданное. С тем проще. Наложил на себя человек руки правильно — мне и радость. Поболе, чем с тебя выгода… Ты, мнится, мне, желаешь вызнать, в чём выгода?

Спица вонзилась под вторую ключицу, мешая в голове сотника день с ночью и тот мир с этим.

— Отвару более не дам... — покачав бурдюк на весу, обронил колдун. — Мало в тебе осталось. Испит ты почти до донца... Но про умения свои, долгим учением нажитые, поделюсь на прощанье. Запоминай, — Ключиме прилетел незлобливый, дурашливый щелчок по челу. — Надобно людям честь по чести сказать, что им помереть лучше, чем расправы лютой дожидаться. И яду дать. И бусину костяную, мелкую, с бисерину. Заговорённую. Дабы проглотили. Она в себя заберёт лишнее человеку. Ему — смерть, мне — новые дни. Стар я... Мне на новый, прожитый годочек более дюжины чужих лет надобно. Нечестный счёт, ну да делать нечего, такова волшба. Меняю, помалу, собранное на своё.

Проговаривая, злодей лучился свежестью. Особо он не помолодел, однако и на ветхого старика походить перестал. Борозды на лице уменьшились, выгладились, шея, выглядывающая из рубахи, сменила кожу с дряблой, гусиной на неновую, но крепкую.

— Не... правда... — сотнику отчего-то казалось важным продолжать говорить, не сдаваться ни воле чужой, ни боли нестерпимой. Пока говорит — считай, жив. Сдерживает вражину. Не даёт себе опозориться.

— Правда. Для того, чтобы народишко сам захотел уйти, брали кого помягче, поладнее, да и забивали у всех на виду. Неспешно, рта не затыкая. Чтобы видели, кто побойчее, а кто отвернулся — слышали. Сумятицу сеяли... Потом человек к ним подбрасывался. Сладкоречивый, на несмышлёныша схожий. Пугал, что слыхивал о новых казнях, к коим их всех приговорят. Предлагал яду в хлебном мякише. Мол, есть у него, не отобрали. Кто про греховность поминал, тех окорачивал, показывал намоленные костяные бисерины, святыми отцами с Афон-горы даденные. Они милость даруют, прощенье последнее.

— Враки! — выкрикнул Ключима, прорвав злобой бессилие.

— Так и я не апостол. А народец-то сам мякиши просил, сбегая от мучений. Матери детворе давали, сами ели. Мужики тоже, не желая под сабли с кистенями попадать. Так-то вот... Бисерины мои, не отпираюсь, сам точил, сам зачаровывал. Кто выпил их с ядом — легко померли, уснули навечно. Волшбе ведь тоже время надобно излишки собрать. Сразу помирать — не управятся яхонты мои костяные, всё втуне пропадёт... Кто не возжелал — тех ватажные убивали. Небось, видывал, по кустам с буераками?

Связанный дёрнул кадыком, процедив ругательство, чем только раззадорил колдуна.

— Как все передохли — с выучнем черева отмывали, выискивая надобное. Много у меня набралось бисерин. Все полные, до краёв. И будет ещё больше. Пока война идёт, только впрок и запастись. На годы грядущие, долгие, не твои... — мучитель, любуясь на Ключимину ненависть, огладил свои собранные шнурком волосы. Зычно велел замершему в почтительности выучню. — Кликни рубить останнюю ногу!

Наши дни

— Кругляш сей жизнь впитывает, — повторил шеф, волевым усилием вернув свою светлость в рабочий настрой. — Ежели кто-то сам решит помереть, то дай ему сожрать эту гнусь, и всё, что не прожил — бисерине достанется. Случалось сталкиваться.

По ёмкой, выверенной характеристике оба инспектора смекнули, что информация идёт не из третьих уст.

— Проглотил, — основываясь на принципе приёма таблеток, вывел Иванов. — Тут же срочненько траванулся или пулю в лоб пустил — и было ваше, стало наше?

— Быстрая смерть не подходит. Не поспеет бисерина заполниться. Медленно надобно… — руководство с воодушевлением перешло в свою пинательную ипостась. — Мыслим скорее, бездельники! Торопимся!!

— Снотворное, — развил мысль друга Антон, игнорируя перемену в начальственном настроении. — Там запас временной есть... У ядов, кстати, тоже. Не все мгновенного действия.

— Как проклятая соль? — у Серёги в одночасье нашлась очевидная аналогия.

— Схоже, — нервным кивком подтвердил Фрол Карпович. — Всё оно схожее, что на отбор жизни сделано. Малоразличное. По-разному создаётся, только конец один.

А логика подчинённого уже мчалась дальше.

— Шарик — умирание — сбор жизни — получаем активный артефакт... Но его надо изъять! На кладбище — опасно. Тем более, придётся несколько могил отработать. Обязательно вскроется, кто исполнил. Что ещё... Трупы расположены в одном районе, однако квартиры разные. При этом, везде свидетели и полиция... Не то, всё проще… Морг? — озарение показалось настолько очевидным, что собравшиеся дружно вздрогнули от неожиданности. — Морг! Там все соберутся, по территориальности. Моргов в городе не так и много, а в данном случае всех свезут в...

Не дослушав разглагольствования Иванова, боярин вскочил, с грохотом отшвырнув кресло куда-то за спину. Сам дикий, страшный.

— Ждать!!! — проревел он, заставляя подчинённых холодеть под безумным огнём, разгорающимся в немолодых зрачках. — Ждать!

1611 год. Начало лета

На сей раз погрязший в злодействах Заруда не пришёл, поленился. За него явился всё тот же мужик с топором. Нехотя зевнул, не забыв по старой памяти перекрестить рот, чем заслужил насмешливо изогнутую бровь колдуна.

Постоял, приноравливаясь, и в два удара отхватил последнюю ногу, повыше колена. Сотник впал в беспамятство.

— Не лезь! — строго одёрнул не-волхв выучня, бросившегося с бечевой к новой культе. — Этому — всё. Отходит... Голову!

Палач, сокрушённо посматривая на кровяное лезвие топора, перешёл, куда сказано. Ему, по прошлой мужицкой запасливости, было жаль добрый инструмент, выкованный для иного.

— Шею, штоль?

— Её.

— Ну, — повторяя по Зарудыному, утёр он нос рукавом. — Отойдь. Брызнет.

Неожиданно, мелко дыша, Ключима пришёл в себя. Мутно, с поволокой, уставился в небо. Молитву читал. Ту, которую нужно, правильную, от сердца. Смог всё-таки обратиться, уж и не чаял...

У мучителя от такого поворота искривилось лицо, дёрнулась щека. Убиваемый стал противен упорством, несгибаемостью, заставляя примеривать на себя выпавшую ему долю. Смог бы сам так же? Вытерпел бы?

В ответах колдун колебался, злясь на выучня, на ватажного за то, что они стали свидетелями его раздумий. Ключима — культяпка, огарок человечий, но прощенья у него не запросил... Глядит снизу-ввысь, а будто сверху получается. Мерещилось, зрит — как конный на падаль придорожную. Это коробило более всего.

Седому захотелось остаться в победителях, сломить напоследок привязанного к щиту. Хоть как, лишь бы поддался. Иначе словно в гнили умоется, прилюдно. Зарудын выкормыш, может, разумом не крепче полена, зато всем разнесёт, как сотник успел молитву сотворить и как волхв-колдун опростоволосился, его душу не подчинил.

Суеверный народишко. Веруют в то, что ещё успеют покаяться и спасутся от Геенны Огненной, ежели душу от колдовства уберегут. «Бог милостив» — брешут друг другу, с надеждой выискивая лазейку туда, где их, беззаконников, никто не ждёт. Дуралеи... Да эти никчёмные душонки никому и даром не сдались! Что в них, кроме грязи да вина? Какая прибыль?!

Но ломать воинский дух надо. Показать, что по его всё устроилось. Ватага бояться должна.

— А ведаешь ли, для чего я тебя живым столько держал? — глумливо, с прощанием сказал сборщик жизней, горделиво распрямив спину. — Хотел, чтобы ты пред смертью ведал: на Смоленск приступ пошёл. Возьмут. Клянусь в том... По твоей, между прочим, милости. Мог ведь меня остановить... Мог. Плохо старался, не догнал со своим воинством... Из-за тебя город падёт, из-за твоей нерадивости да неспешности. Помирай с этим, градоубийца! Прощёлкал ты всё, во что верил. Слаб оказался! — отповеди слышать мучитель не хотел. Последнее слово всегда будет за ним. Последнее и победное. — Руби!!!