Читаем без скачивания Дyxless 21 века. Селфи - Сергей Минаев

– «У тебя самая лучшая подруга на свете». Так пойдет?

– Ага.

– Теперь кладем на грудь. Вот. Попал я в кадр? Фотай. Черт! – В тот момент, когда срабатывает вспышка айфона, я теряю сигаретный уголь, который сначала прожигает лист бумаги, потом, кажется, кожу на груди.

– Ой-ой-ой! – Айгуль дует мне на грудь. – Может, водой?

– Не надо, – в порыве дешевого геройства я прикуриваю остаток сигареты.

– А может, не водой? – блядским движением она облизывает губы и целует меня в грудь. Спустя некоторое время отрывается и, положив подбородок мне на грудь, смотрит прямо в глаза и шепчет:

– А ты никогда не думал, что будет, если рассказать все как есть?

– В каком смысле? – искренне не понимаю я. Слова «как есть» вызывают легкий велопробег мурашек по спине, будто мне есть что скрывать. Будто бы существует это мифическое «как есть».

– Ты же врешь всем, вот как с дочерью. Попробовать не врать, а однажды сказать правду.

– Пробовал. Еще хуже будет. Представляешь, что будет, если с завтрашнего дня все друг другу начнут правду говорить?

– Что?

– Все рухнет как карточный домик. Сначала миллионы разводов по всему миру, потом гражданская война, потом Третья мировая, потом – все… конец…

– Откуда ты знаешь?

– Я предполагаю. – Делаю глоток шампанского. – Вот ты мне сказала про «правду», и я начал конструировать мир, в котором никто не врет. Теперь буду о нем думать всю ночь. Не усну.

– Да ну тебя! – Она приподнимается на локте и игриво щелкает меня по животу. – Не можешь нормально ответить, все время придуриваешься.

– Я не придуриваюсь, я честно тебе отвечаю. – Я в самом деле почти начал думать о мире условной правды. – Я пытаюсь придумать такой мир, но у него нет точки опоры…

– А у нашего мира есть?

– Конечно.

– Что?

– Страх.

– Я серьезно, – капризно надувает она губы.

– И я серьезно. Всеми движет страх.

– Какой страх?

– Страх быть раскрытым. Страх, что кто-то разоблачит нас и поймет наши истинные намерения. Мы же все совсем не те, кем хотим казаться, врубаешься?

– Кажется да. Слушай, – прихлебывает она шампанское, слегка обливается, поспешно меняет тему разговора, – а ты, когда пишешь, перевоплощаешься в своих героев?

– Не то слово. Дашь мне свой телефон, я выберу фотки, которые твоей подруге послать, а стремные сотру, ок?

– Ну, постоянно думаешь как они, – тянется она за телефоном, а я смотрю на изгиб ее спины, на раскиданные по плечам волосы и думаю о том, какого черта ее пробило на этот нелепый, неуместный диалог. – Живешь как они. Говоришь как они.

– Да я даже в туалет хожу как они и с девушками знакомлюсь так, как они бы знакомились… Какой код?

– Я сама наберу, – скользит она пальцами по экрану. – Вот, например, ты сегодня со мной знакомился как герой своей новой книги или… как кто?

– Как Кокто.

– Кто-кто?

– Жан Морис Эжен Клеман Кокто. Французский писатель, поэт. Глянь в «Вики» на досуге. – Я стираю свои фотки с выпученными глазами, сделанные в момент ожога, оставляю одну, показываю ей. – Пошлешь?

– Пошлю. Скажи, а ты с ума не сходишь от вечного театра в твоей голове? – Она садится на колени, берет телефон двумя руками, как дети берут игрушку, и начинает перебирать пальцами по стеклу.

– Как известно, ни один сумасшедший никогда не признает, что он сумасшедший.

– Я просто пытаюсь это представить. Жизнь как кино. Вот пишешь ты книгу и ведешь себя по жизни как ее герой. Говоришь его фразами. Думаешь его мыслями. Получается, что тебя вроде как и нет. Есть только набор придуманных тобой образов.

– И… что?

– Как ты не путаешь себя и своих героев? Где в этот момент ты настоящий, а где тот, в кого ты играл весь день, и… – Она не договаривает, пытается сделать глоток шампанского, но бокал пуст. Смотрит на меня вопросительно.

– Что-то ты меня запутала. Я перестал понимать где я, а где-е-е-е, – театрально, с рыком набрасываюсь на нее, – тот парень-маньяк, о котором я сейчас пишу. Он отгрызал девушкам соски, а потом…

– Подожди! – Она колотит меня ладонями по спине, пытаясь освободиться. – Вот только серьезно мне ответь, хорошо? Обещаешь?

– Обещаю.

– А в баб ты тоже перевоплощаешься?

– Я практически не пишу от лица женщин, – притягиваю ее к себе, укладываю на грудь.

– Почему?

– Для того чтобы писать от лица женщины, нужно думать как женщина. Нужно чувствовать как женщина. А я даже не знаю, где болит, когда месячные начинаются.

– О! Это я тебе расскажу, – оживляется она.

– Давай ты мне чуть позже расскажешь! А я сяду и запишу.

– Слушай, ну я тебе все прямо в красках расскажу! – заливисто хохочет она. – В деталях!

– Конечно, – улыбаюсь я, поглаживаю ее по плечу, потом слегка надавливаю на него, – конечно…

Конечно, что и где болит во время месячных, я знаю, наверное, так же, как ты, бейби. Знаю, как болит у блондинок, у брюнеток, у рыжих. И ты ведь даже не двадцатая, кто рассказывает мне об этом (вам всем почему-то искренне нравится посвящать меня в эти детали – видимо, в надежде однажды найти себя в одной из моих героинь).

Но ничего между нами, возможно бы, не было, скажи я тебе эту самую правду. «Such a little thing makes such a big difference», – как пел товарищ Моррисси. По другому поводу, но тем не менее.

А сейчас твоя голова скользит ниже моего пупка и ты уже настолько пьяная, что Саша Грей, увидев эту страсть, завтра выйдет на пенсию. А я лежу и думаю про это твое «попробовать не врать, а однажды сказать правду». Интересно, с чего мне стоило бы начать свою исповедь? Наверняка со страха.

Страх, душа моя… Вероятно, ты подумала, что когда я говорил про «страх быть раскрытым», я имел в виду боязнь того, что завтра поутру, в холле гостиницы меня жена встретит?

Нет, бейби, я имел в виду совсем другое. Мне страшно оттого, что в последнее время меня, как ты метко выразилась, «вроде как и нет». Вместо меня какой-то бесконечный набор штампованных образов. Фальшивых, пустых, бессмысленных ролей писателя, ведущего, отца, друга, любовника. Все происходит как в плохом ситкоме с дешевыми декорациями, где герой ходит по поезду, переодеваясь в каждом вагоне то в кондуктора, то в проводника, то в пассажира. Из тех, что всегда безупречны в своей пустоте.

При переходе в следующий вагон в предыдущем он каждый раз оставляет позади эту чертову недосказанность, грозящую перейти в конфликт. Как с Оксаной, к примеру. И не понятно, куда этот поезд едет и когда остановится, а главное – можно ли с него сойти.

В отсутствие стоп-крана, в реальной жизни, приходится энергичней перепрыгивать из одного вагона имени себя в другой вагон имени другого себя. Бывает, не успеешь, и дверьми прищемит кончик отброшенной минуту назад сущности. А это, сука, больно так, что приходится неделями бухать, чтобы заглушить.

Тем не менее ты продолжаешь. Продолжаешь играть в «душу компании», котика и рубаху-парня, когда никакой ты, сука, не котик и даже не зайчик – ты конченый эгоист и социопат.

И самое острое желание теперь – исчезнуть, спрятаться под стол, как в финале «8 ½». Взять паузу, чтобы за время твоего отсутствия все внезапно само собой устроилось.

Чтобы полная анонимность, никаких навязчивых журналистов и коротких фотосессий с неизвестными людьми в ресторанах. Чтобы никаких тебе встреч с читателями и еженедельного изрезанного морщинами лба в попытке сыграть сопереживание на голубом экране.

Чтобы раз в пять лет издавать книжку, а все остальное время – европейские столицы, азиатские острова и путевые заметки в блог, уютные кафешки и фоточки в инстаграме, а еще лучше – дурь и круглосуточный просмотр любимых музыкантов на ютьюбе.

С другой стороны, как подумаешь о таком развитии событий, сразу задаешь себе вопрос: стоило ли пять лет так пахать, чтобы закончить упоротым дрочиловом в ютьюбе? В общем, как любил говорить один мой герой, как-то сложно все…

Тебе, Айгуль, кажется, что я произвожу впечатление человека, чья жизнь как кино, с легкой пеной над бокалом в компании лучших людей этого города. Ночи, принадлежащие самым красивым женщинам, и полный позитив по поводу будущего. Ты бы сама снялась в таком фильме, с удовольствием. Я уверен. Потому что я и сам так хотел.

Мне обещали, что главными героями будут шампанское, беспричинная радость и океанские горизонты, а оказалось, что их зовут виски, подслеповатые московские рассветы и депрессия.

Изредка случаются незначительные сюжетные повороты, как у нас с тобой сегодня. В кадре ровные белые зубы, аккуратный макияж, приклеенные улыбки, наивные диалоги, бокалы со следами помады по краям. И тебе кажется, что началось новое кино, хотя на самом деле это всего лишь рекламная пауза.

Как-то так выглядела бы моя исповедь, решись я на нее, Айгуль. Но я не решусь. Во-первых, как уже было замечено, страшно. Во-вторых, публичные исповеди – как героин. Дешево и быстро подсесть, а еще быстрей – сторчаться…