Читаем без скачивания Дyxless 21 века. Селфи - Сергей Минаев

Отель

Иду по коридору. В наушниках Земфира хочет, чтобы «во рту оставался честный дым сигарет». А во рту на самом деле сигаретный дым, перебродившее шампанское и кислота прошедшей ночи. Но во всем этом никакой честности. Сплошная пошлость.

Прохожу мимо номера Жанны, замечаю, что дверь приоткрыта. А до прессухи еще минут сорок. Вспоминаю, что вчера мы вроде как с ней не договорили. Неизвестно почему, но я чувствую себя несколько виноватым перед ней.

Тактично стучу костяшками в «глазок». Жанна не откликается. Стучу еще раз – снова тишина. Кажется, женщины в такое время не особенно склонны к разговорам. Чужая постель, недосып. Мешки под глазами. «Интересно, – думаю, – как она выглядит с утра? Еще ведь не укушена возрастом настолько, чтобы с момента пробуждения до момента выхода тратить на туалет часа два». Стучу в третий раз. Без толку. Первое желание – немедленно уйти, но все же заставляю себя толкнуть дверь номера.

Жанна лежит, откинувшись навзничь. Ее широко раскрытые глаза вместо обычного зеленого теперь цвета серого стекла.

Битого бутылочного стекла.

Смотрят в потолок с таким выражением, будто нечто прыгнуло на нее откуда-то сверху.

Лицо тоже зеленовато-серое, со сморщенной кожей, из-под которой, кажется, резко выпустили воздух. Местами кожа обвисла, местами неестественно натянулась, как на лежалом яблоке. Нижняя губа, прежде выдававшаяся вперед, отчего вид у нее был слегка насмешливый, теперь запала внутрь, создавая впечатление вынутой на ночь челюсти. И фиолетово-черный кровоподтек на шее, больше похожий на глубокий шрам, только без следов крови.

Я никогда не понимал, почему люди боятся покойников. Я хоронил прабабушку и деда, и мать тоже хоронил. Это было горько, но не страшно. В этом была какая-то логика окончания жизненного цикла. В лежащем передо мной теле никакой логики не было.

Вчера у выхода из магазина я попрощался с двадцатисемилетней в меру симпатичной розовощекой девушкой. И вот сейчас передо мной лежит мертвая женщина, возраст которой трудно определить с первого взгляда. Она изменилась до неузнаваемости. Постарела за одну ночь лет на двадцать.

Все, что осталось от вчерашней Жанны, – это цвет волос и фиолетовый маникюр, который сейчас практически не выделялся на фоне посеревшей кожи.

Мне впервые в жизни стало как-то по-особенному страшно. Этот страх не гнал прочь, не заставлял отворачиваться, наоборот. Так бывает, когда видишь что-то из ряда вон выходящее. Что-то непотребное.

Внезапно натыкаешься на телепрограмму, показывающую расчлененку, или видишь уродливого, покрытого струпьями бомжа на улице. Тебе бы переключить, отвернуться, но что-то не дает тебе отвести взгляд, и ты сначала украдкой, потом во все глаза таращишься. Будто с каждым кадром или с каждой новой черточкой на этом лице тебе откроется какая-то еще более ужасная, отталкивающая деталь.

Вот и сейчас это чувство держало меня своей ледяной клешней и не давало отвести глаз от ее тела. Звуки вокруг затихли, воздух моментально пропах формалином, как накануне в больнице. А я стоял, обездвиженный, прислонившись спиной к платяному шкафу, и отрешенно рассматривал проступившие венки на ее запястьях.

Сердце изредка бухало где-то в ногах, потом пропадало, чтобы резко объявиться уже в области шеи. А пространство наполнилось тишиной, будто комнату ватой укутали. И только противный нарастающий звон, который издает лампочка перед тем как взорваться.

Я не знаю, сколько я так простоял, пять, десять минут? Из ледяной анемии меня вырвал звонок стоявшего на тумбочке телефона. Я вздрогнул, протер рукой глаза и выбежал прочь.

Спускаюсь по лестнице, пробегаю гостиничный холл и на выходе, у вращающихся дверей, буквально врезаюсь в человека.

– Ой, простите! – Человек отстраняется от меня. – Чуть не разбил.

У него в руках пустая чашка, из которой при столкновении выплеснулся кофе, – половина на пол, половина на его черную кожаную куртку.

– Черт! – Он вертит чашку в руке, будто пытается понять, не прилипло ли что-то ко дну. Откидывает со лба занавесь из спутанных волос, смотрит на меня. Подведенные, лихорадочно блестящие глаза, синие впалые щеки. – А мы тут… кофе… пьем, – указывает он рукой в сторону дивана, на котором умостились двое с фотоаппаратами, которые синхронно машут мне руками.

– Кофе? Кофе… это… хорошо… кофе… с утра. – Пока я жую слова, сознание опознает в объекте гримера из «Останкино» и фотографов, которые готовятся снимать мою пресс-конференцию.

– Нормально вышло? – Гример склоняет голову набок, отчего волосы опять закрывают его лицо.

– Нормально? Мне? – «Я не знаю, что ты имеешь в виду, правда. Пожалуйста, отпусти меня». Я судорожно сглатываю. – Наверное, да.

– Мне тоже так кажется, – снова отбрасывает он рукой волосы. – Когда начнем-то?

– Скоро. – Я отодвигаю его и практически прыгаю во вращающиеся двери, которые выносят меня на улицу.

Я бежал довольно долго. Бежал в беспамятстве. Теперь страх гнал меня прочь от гостиницы. От места преступления, как теперь это предлагал называть рассудок.

Очнулся я в двух кварталах от «Мариотта», за столиком неизвестного кафе, одной рукой вцепившись в сумку, в другой судорожно сжимая телефон. Нужно было немедленно с кем-то поговорить. Спросить совета. Спрятаться. Не попадая в клавиши, с третьей попытки, я набрал Оксану.

– Где ты? – Губы ссохлись, еле разлепил, чтобы сказать: – Ты можешь приехать? Сейчас. Это важно. Как куда? Ах… да… Молодой человек, – подзываю официанта, а сам руку не могу согнуть, чтобы помахать ему. – Какой у вас адрес?

Оксана едет долго, час или два. Во всяком случае, мне так кажется. Часам кажется, что сорок минут. В квартале отсюда, на первом этаже отеля, уже должна была начаться пресс-конференция. А на этаже уже менты, понятые и… кто там еще в таких случаях появляется? Еще через полчаса новость про убийство распространится, журналисты побегут с первого этажа на пятый. И дальше сто звонков в час и тысячи сообщений в сети с одним рефреном: «Подозреваемый, подозреваемый, подозреваемый»…

– Возьми себя в руки, – выслушав мой сбивчивый рассказ, Оксана делает глубокую затяжку. – Прекрати панику!

А как ее прекратить? Бросает то в жар, то в холод, пот катится по вискам, по волосам, стекает за воротник рубашки, вызывая отвратительные ощущения. Кажется, я весь состою из паники. Проще прекратить меня, чем ее.

– Тебе нужно быстро уехать, – железным тоном заключает Оксана.

– К-куда? – Стучу зубами по кофейной чашке.

– Не важно. За город, за границу. В общем, из Москвы. Пока все не рассосется. Убийцу ведь найдут, рано или поздно.

– Как уехать? У меня с-с-сегодня эфир… это пресс-конференцию можно отменить, а федеральный эфир… лучше сразу застрелиться!

– Какой тебе сегодня эфир?! Господи! – Оксана закрывает ладонью лицо. Опускает голову. Замолкает. Слышно, как где-то тикают часы. Джамироквай поет «Seven days in sunny june», а вокруг снуют улыбчивые официанты, и улицу освещает яркое солнце. Меня колотит такой озноб, будто сейчас зима, а я в мороз вышел покурить в одной футболке.

– Не молчи! – трясу Оксану за плечо. – Слышишь? Скажи мне что-нибудь! Я прошу тебя.

Оксана убирает руку от лица, поднимает на меня моментально воспалившиеся, больные глаза и тихо говорит:

– Я позвоню адвокату. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно. – Берет меня за запястье, но ее рука холоднее моей, я опять вспоминаю о трупе и вскрикиваю:

– А мне-то что со всем этим делать?!

– Сейчас нужно уехать. Пока все не образуется. Ключи от квартиры! – Она ныряет в свою сумочку. – Здесь. Я поеду за твоим загранпаспортом. Где он лежит?

– В спальне… в шкафу… или в кабинете… А может, в машине, в бардачке… Машина у отеля припаркована, вот ключи. – Обхватываю руками голову. – Я ничего не помню!

– Значит так, поедешь на вокзал, возьмешь билет на электричку до Волоколамска. Я сейчас за твоим загранпаспортом, потом на вокзал. Встретимся на платформе, – она смотрит на часы, – в три. Телефон тоже давай.

– Зачем?

– Тебе начнут звонить журналисты, знакомые, коллеги. Потом менты. Ты сможешь с ними говорить в таком состоянии?

– Нет. Нет-нет, – мотаю я головой. – А почему Волоколамск?

– У меня там подруга живет, она в туристической компании работает. Поговорим с ней, куда тебя лучше отправить.

– А может, мы вместе, сразу на вокзал, вдвоем? – обреченно клянчу я.

– А вылетать ты будешь по фотографии на задней обложке своей книги? У нас мало времени, пошли!

Оксана встает, и я понуро плетусь за ней. А вокруг теперь все в рапиде: официанты, люди, собаки, медленно бредущие по улице одинокие таджикские дворники. Доходим до ее машины, она открывает дверцу, и я выдавливаю:

– Подвези меня до… метро…

Она смотрит на меня вопросительно, будто раздумывая, потом кивает.

Я вылезаю у метро «Маяковская», растерянно оглядываюсь по сторонам и не могу заставить себя закрыть дверцу машины.