Читаем без скачивания В твоих глазах - Амабиле Джусти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пенни знала, что её любят, пусть и неромантичным, нетрадиционным способом. Но она снова и снова возвращалась к этим словам.
А потом… потом был тот сон. В течение нескольких недель, почти каждую ночь, ей снилась одна и та же сцена, с незначительными вариациями. Во сне Франческа возвращалась, разъярённая и прекрасная, и забирала Маркуса. Они уходили вместе, без угрызений совести, такие одинаковые и такие совершенные, что, казалось, были рождены, чтобы обменяться рёбрами. Во сне у Пенни снова были короткие волосы и обнадёживающий зелёный локон, который вмиг тускнел и становился чёрным, как крыло ворона. Она смотрела, как они удаляются, не в силах пошевелиться, и удивлялась, как ей вообще удалось поверить, что монотонность мира может нравиться Маркусу больше, чем захватывающая непредсказуемость войны.
Что именно вызвало эти кошмары, Пенни понять не могла.
«А может, ты прекрасно понимаешь, но делаешь вид, что нет, потому что боишься».
Часто случалось, что звонил Монтгомери Малкович. Маркус всегда спрашивал его о Франческе. Пенни умом и сердцем понимала, что это нормально, правильно, человечно. Она не стала бы уважать Маркуса, если бы он сумел набросить жестокую вуаль на столь важную в его жизни персону. Однако в последнее время, узнав, что Франческа покинула Коннектикут и переехала в Массачусетс, чтобы учиться в университете, Маркус начал проявлять повышенный интерес ко всему, что касалось её. Он задавал Монти тысячу вопросов, Маркус был расстроен и нервничал, и вдруг у Пенни сложилось впечатление, что он хочет с ней связаться.
В некоторые дни Пенни почти испытывала искушение сказать ему: «Возьми её номер, поговори с ней, она была частью тебя, а когда кто-то становится такой частью тебя, он будет частью тебя всегда». Но Пенни была в ужасе от этого, сон разжигал её панику, в сердце разгорелась война между страхом и гневом, и в конце концов эгоизм победил, и она ничего ему не сказала.
Пенни часто называла себя глупой провидицей и говорила себе, что Маркус любит её и показывает это каждый день, даже не используя классические слова любви. Но практичная сторона злобно напоминала ей, что они вместе всего шесть месяцев. Шести месяцев недостаточно, чтобы создать прошлое, достойное этого имени. Шесть месяцев — ничто по сравнению с годами, что он провёл с Франческой.
«Что, если он понял, что скучает по ней больше, чем по другу, бывшей любви, воспоминанию?
Если снова её хочет?
Что, если сон, не просто страх, а предзнаменование?»
И всё же Пенни слишком любила Маркуса, чтобы лишить свободы. Она любила его слишком сильно, чтобы пугать. Поэтому и сказала ему эти слова.
У меня нет желания выходить замуж. Да здравствует свобода. Ты можешь уйти, когда захочешь.
«Но не делай этого, прошутебяпрошутебяпрошутебя».
* * *
Как только вернулись домой, Маркус пробормотал:
— Пойду проверю, всё ли в порядке. — Он вышел, едва не хлопнув дверью. Пенни села на диван и принялась гладить кота.
— Наверное, слова той ведьмы разозлили его до чёртиков, — сказала она вслух Тигру, который мурлыкал. — Ну и дурак. Мне этого вполне достаточно. — Пенни поцеловала кольцо в форме крокодила и вздохнула. Кот потёрся о её бок, а затем уставился на неё своими глазами цвета корицы, в которых, казалось, таилась насмешка. — Окей, хорошо, это не совсем так, я бы вышла за него замуж хоть завтра, хоть через секунду, но это знаем только мы с тобой. И ты ведь не выдашь меня, правда, малыш?
В этот момент зазвонил домашний телефон. Кто мог звонить в такой час?
На дисплее не появилось имя, только НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР. Пенни ответила, предчувствуя недоброе.
— Алло?
Наступила тишина, смутное человеческое дыхание, и сразу после этого связь прервалась.
Кто бы это мог быть?
Кто-то ошибся номером?
Кто-то, кто искал Маркуса и не ожидал услышать её голос?
«Франческа, это была ты?»
Маркус ещё не вернулся, когда Пенни легла спать. Она быстро переоделась и забралась под одеяло. На мгновение у неё возникло ощущение, что звонила она, Франческа, и это дыхание скрывает её голос. Но это убеждение было иррациональным, продиктованное лишь паникой, подозрениями, теми последними двумя неделями, когда Маркус, более нервный, чем обычно, расспрашивал Монти о Франческе, понижая голос больше, чем когда-либо, и временами казался погруженным в собственные мысли.
Конечно, это была не она.
Но что, если Франческа?
Что, если они оба ищут друг друга?
«Что это значит? Должна ли я увидеть в этом знак? Стоит ли мне начать беспокоиться всерьёз?»
Пенни так погрузилась апокалиптические бредни, что не услышала, как Маркус вошёл и лёг в постель. Когда она почувствовала его руки на себе, то издала слабый крик.
— Теперь я тебя ещё и пугаю? — спросил он.
Пенни повернулась и улыбнулась.
— Ты такой уродливый и злой, что страх вполне оправдан, — ответила она, стараясь говорить спокойным тоном.
Маркус погладил её по спине, груди, шее. Обнял, и Пенни почувствовала стук его сердца у своего уха. Оно было громким, оглушительным. Пенни поцеловала его кожу, где билось сердце, под татуировкой, пронзённой терновым венцом.
— Я никогда не стану хорошим, ты же знаешь. — Его голос представлял собой странную, бурную смесь меланхолии и суровости. — Я не могу удержаться от мысли, что время от времени мне хочется кого-нибудь истребить, особенно Джейкоба и эту старую суку. И никогда не стану придурком, который встаёт на колени, пока идиотская музыка глушит его барабанные перепонки.
— Я бы никогда не хотела чего-то подобного. Миссис Мэнселл всегда отпускает кислые шутки. Почему сегодня она задела тебя больше обычного?
Маркус не ответил. Он крепче прижал Пенни к себе в полумраке комнаты, рядом с окном, на котором висели занавески из грубого хлопка с множеством маленьких вышитых солнц, как выбрала Барби, пока ещё была там. Снаружи дождь становился всё более стремительным.
— Пенни, — сказал он отстранённым тоном, словно это было начало длинной речи.
— Что?
Маркус помолчал несколько секунд, словно обдумывая, что и как сказать, а потом решил ничего не говорить. Он поцеловал Пенни в губы. Внутрь рта. А потом далеко от губ. И потом везде. А потом он взял её под шум дождя.
Нависая над ней, огромный и прекрасный, грубый, как лев, и полностью заполняя, он остановился. Мгновение он оставался так, без движения, созерцая её глаза, губы и ноги. Затем он снова начал двигаться, двигаться, двигаться, двигаться, раскинув руки, похожие
