Читаем без скачивания Последнее приключение Аввакума Захова - Гуляшки Андрей

Но отбросим бессмыслицу самоограбления — хотя в жизни случаются порой и бессмыслицы — и подумаем, может ли вообще профессор быть предателем. Разумеется, это предположение следует отвергнуть сразу же, потому что оно еще более несостоятельно, чем бессмыслица самоограбления. Возможность, несостоятельная еще более, чем бессмыслица, — это уже не возможность, а чистейший абсурд.

Профессор Марков участвовал во французском Сопротивлении, он был ранен нацистами и приговорен ими заочно к смертной казни. Он работал в подполье, изготовлял бомбы и адские машины, участвовал в вооруженных акциях, а в день восстания командовал группой болгарских добровольцев. Сам Жолио-Кюри дал о нем более чем лестные отзывы. Профессор Марков был уполномоченным Жолио-Кюри в антинацистской секции при Пастеровском институте.

«Чего же еще желать, господа!» — сказал бы я. Сообщу еще одну подробность: брат профессора Маркова был повешен в Сливенской тюрьме в 1943 году за участие в военной конспиративной организации. Хватит, точка! После всего сказанного яснее ясного, что такой человек, как профессор, не может быть подозреваем в политическом предательстве. Правда, человек — это звучит гордо, но от человека можно ждать всего. Хотя от такого человека, как профессор, можно ждать всего, но только не мерзости.

2. Я знал, что, кроме лаборантки Марины Спасовой, никто из сотрудников лаборатории не может быть заподозрен серьезно как главное действующее лицо или участник похищения склянки.

Основание? Поведение сотрудников во время проведенного мною психологического эксперимента. Недьо Недев и Войн Константинов держались безупречно, но и безучастно, они не совершили никаких ошибок, но и не волновались. Они действовали безучастно, не волновались — вели себя как люди, у которых совесть чиста, и потому их ничто особенно не смущает.

Кирилков? Он просто слабонервный, малодушный человек, неуравновешенный тип, прикрывающий свое малодушие высокопарной болтовней и дешевым цинизмом. Его смех — это, скорее, истерия, нервный взрыв.

3. После этого эксперимента я уже знал, что лаборантка связана каким-то образом с похищением и подменой склянки. А после того как я поговорил с профессором и он сообщил мне о предстоящем ее отъезде, я в этом был убежден полностью.

Как она себя выдала и в чем, собственно, состояли ее ошибки?

Известно, что, выходя из ее закутка, попадаешь прямо в проход, образуемый лабораторным столом-стойкой и столами сотрудников. Чтобы взять склянку, лаборантке было бы естественно идти именно по этому проходу. Наверное, она так и делала это каждый божий день. Но в тот час испытания она не прошла по проходу, как следовало ожидать и что было бы совершенно естественно, а обошла столы сотрудников, что вовсе не было необходимо и выглядело совершенно неестественно. Когда она подошла к склянке, то задержалась возле нее на две секунды дольше, чем остальные. И, возвращаясь, лаборантка, вместо того чтобы пройти по проходу и поправить свою первоначальную ошибку, обогнула столы сотрудников, чем, собственно, хотела показать, что это ее обычный путь и что она не допустила перед тем ошибки. Она старалась внушить мне ложную мысль, потому что боялась правды, потому что думала, что правда может ее выдать.

Идя обратно, она единственная не удержалась и поглядела на меня. Другие делали вид, будто и не замечают моего присутствия, но она, прищурившись, посмотрела мне прямо в глаза. Я нахмурил брови, и ее веки тотчас же распахнулись, и от испуга расширились зрачки. Она вздрогнула, побледнела, а я рассмеялся. Сделал так нарочно, потому что подсознательно почувствовал, что этот «объект» надо сию же минуту атаковать психически, привести ее в замешательство.

А после того как профессор сообщил мне, что она собирается уезжать, я был уже полностью уверен, что напал на след.

Но на какой след и куда он вел — в логово зверя или куда-то в сторону?

Отсюда и началась охота.

Если учесть относительную неприступность здания, соответствующую характеру лаборатории, строгий режим, установленный для ее посещения, и контрольное кибернетическое устройство, становится совершенно очевидным, что похититель склянки, бесспорно, кто-то свой. У меня не было никаких оснований считать, что это именно Марина Спасова, но чувство, что тут действовал «свой», прочно засело во мне. Надо было двигаться вперед.

Поэтому я велел всех сотрудников освободить, но оставить под тайным наблюдением. Когда заподозренный, но невиновный оказывается на свободе, он спокойно ищет способы и средства, как отвести от себя подозрения, а настоящий преступник, охваченный паникой, бросается в любую щель, стараясь с лихорадочной поспешностью выскользнуть из кольца облавы, и в этой спешке, да и под воздействием страха, совершает фатальные для себя, непростительные ошибки, которые его изобличают и ставят прямо под прицел охотника.

Так поступила и Марина. Из лаборатории она кинулась прямо к матери. Ей был необходим документ, который мог обеспечить ей в чужой стране подданство и кусок хлеба.

Но в ночь на двадцать шестое она была убита, так и не добравшись до своей квартиры. Ее убил человек, который, вероятно, чувствовал для себя угрозу в ее существовании, — он ничего не взял у нее, лишь отнял ее жизнь. Очевидно, он исходил из каких-то мотивов, и это, безусловно, были мотивы его безопасности.

Ранним утром, доставив беднягу Анастасия к себе домой, я отправился на квартиру Марины. В это же время туда прибыли сотрудники нашей Технической службы. Пока они осматривали обстановку и делали снимки, я тоже заглянул кое-куда. Посередине ее комнаты стояли приготовленные для путешествия три объемистых чемодана. Гардероб был почти пуст. Простая лаборантка, собираясь в десятидневную экскурсию, не станет брать с собой три чемодана с нарядами. Обнаружил я и кое-какие мелочи на ее письменном столе, но о них скажу позже, потому что в тот момент я еще не был уверен, что они пойдут в дело.

Из ее квартиры я, не задерживаясь, направился в Техническую службу. Ее первоначальные снимки и исследования не произвели на меня никакого впечатления. Пользы от них не было ни на грош. Но снимки и исследования из дамской туалетной привели меня в полный восторг. Особенно, когда я подумал, что этот уголок здания мог ускользнуть из нашего поля зрения, что Элефтеров и даже Баласчев не сочли необходимым как следует оглядеть там все внутри!

Да будет благословен огонек спички!

Как я уже отмечал, окно дамской туалетной на четвертом этаже было оставлено открытым, оттуда-то и сквозило так сильно. Исследования же установили две вещи. Во-первых, следы резиновых перчаток лаборантки на третьей и четвертой планке металлической решетки открытого окна. Во-вторых, наличие на оконной раме (между третьей и четвертой планками решетки) двух крохотных волоконцев от белого нейлонового шнура.

Не требовалось бог весть какой догадливости, чтобы прийти к выводу, что склянка с вирусами была спущена при помощи нейлонового шнура к подножию наружной стены, где ее взял специально ждавший там человек.

В кармане пальто Марины лежали резиновые лаборантские перчатки. Я велел исследовать пыль, прилипшую к ним. Она была идентична пыли, налипшей на нижней планке оконной рамы. В спешке эта злосчастная женщина не успела выбросить перчатки — или же просто забыла о них. Когда человек находится в состоянии нервного напряжения и волнуется, о чем только он не забудет!

Итак, подменил и похитил склянку с вирусами один и тот же человек — Марина Спасова. Из здания склянка ускользнула с помощью нейлонового шнура: ее опустили вниз через зарешеченное окно дамской туалетной.

Теперь надо было установить: а) мотивы; б) человека, который принял спущенную вниз склянку; в) человека, который убил Марину; г) надо было обнаружить саму склянку, если только она еще существовала.

Я купил колбасу, хлеб, масло и направился на улицу Настурции. Приближалось время обеда. В моем распоряжении было еще одиннадцать часов. Четыре вопроса и одиннадцать часов.