Читаем без скачивания Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945) - Георгий Задорожников

Тётя Лилия узнала нас и сделала шваброй «на караул». Она и в прежние годы, когда мы были детьми, при встрече с нами восторженно, через улицу, кричала маме: «Ой, я не могу! Да, какие же у этой Клавы (нашей мамы) прекрасные дети!». Теперь я понимаю, что все её восторги были исключительно адресованы моему маленькому братику Вите, имевшему ангельский облик. Голубые глаза и роскошные льняные кудри до плеч. Ну, ангел, ангел! Восклицание о Клавиных детях во множественном числе, я наивно и с надеждой примеривал и на себя и густо краснел. Вспоминая себя тогдашнего, в переходном состоянии от пушистого цыпленка к голенастому ощипанному пернатому существу, понятие прекрасные дети категорически не подходило.

Но в этот раз мы оба были прекрасно молоды, элегантны и хорошо воспитаны (не без манерности). Проведя краткую вежливую беду, приличествующую случаю, мы достойно разошлись по своим неотложным делам.

20. Будни оккупации

Одна из наших вдовых родственниц, чтобы прокормить двух малых детей и мать-старуху, была вынуждена вступить во временную связь с полицейским. Молодой парень из русскоязычных татар по имени Володя уже носил немецкую форму, но еще не присягал на верность фюреру. Я увидел его утром накануне присяги, когда он во дворе дома начищал до блеска мягкие кожаные сапоги гармошкой. Он мне сказал, что присяга будет на бывшей площади им. Ленина. Мне было любопытно посмотреть на эту акцию, и в нарушение родительских запретов мы с приятелем побежали туда. Но площадь была оцеплена немецкими солдатами, поэтому мы через развалины пробрались на Матросский бульвар. Оттуда была видна часть площади с несколькими квадратами построенных полицаев. Иногда долетали слова команды на немецком языке. Происходящее было непонятно, да и зрелищно неинтересно. Постояв немного и опасаясь, что нас заметят, мы убежали. Потом в доме у вдовы была грандиозная пьянка.

Несомненно, что паек полицейского Володи спас от голода семью родственницы. Он жил у них до времени интенсивного наступления наших войск в Крыму и под Севастополем. Затем, вероятно, пришла необходимость полицейским отрабатывать присягу и паек. Володя исчез. Когда город был освобожден, к вдове наведался знакомый мужчина, который ранее ушел в партизанский отряд, но знал о её связи с полицейским. Он рассказал, что на подступах к Севастополю, в пещере, партизанами была обнаружена пулеметная огневая точка и ими же уничтожена. Среди трех трупов этот мужчина узнал Володю.

В один из дней ранней весны 1943 года к нам прибежала кума Ольга Лукьянова и со страхом в глазах и голосе сообщила, что мой отец и её муж Василий арестованы и находятся в гестапо. Думаю, она ошибалась, не в гестапо, а в жандармерии, так как из гестапо никто не возвращался. В страхе и панике мы покинули дом и спрятались в глубине сада, наивно полагая, что если за нами придут, то не найдут. Так в страхе ожидания ареста мы досидели в саду до темноты, а потом возвратились в дом. Ночью я крепко спал, а мама и бабушка не сомкнули глаз. Утром пришло известие, что наших мужчин выпустили, и они ушли на свою работу в рыбартель. Их арестовали по ложному доносу соседки, у которой украли простыни, вывешенные на просушку. Потом были обнаружены истинные виновники. Отец рассказывал, что их с Василием изрядно побили резиновыми дубинками. Немцы категорично пресекали любое воровство во всех его проявлениях.

За воровство публично были повешены у входа на Приморский бульвар два молодых человека. Об этом мне рассказывали очевидцы, мои приятели. Я смотреть не ходил. Примерно в то же время меня поразил рассказ одной из моих двоюродных тетушек. Она была на рынке, когда мимо провозили в грузовике двух парней в сопровождении конвоиров. Один из них увидел свою мать и закричал: «Мама, прощай! Нас везут на расстрел!». Другой парень в это время пытался выпрыгнуть из машины, но был пойман и избит до крови.

Через три-четыре дома от нас жил в семье паренек лет семнадцати, Виктор Чайка. Однажды я играл в саду, как вдруг в щель заднего забора протиснулся Виктор. Он попросил меня позвать мою мать. Когда мама подошла, он стал просить спрятать его, так как его повсюду ищут жандармы. Как мы потом узнали, он пытался ночью с приятелем что-то украсть у немцев со склада. Приятеля поймали, и он раскололся о соучастнике. Мама сказала, что не может рисковать детьми, да и спрятать надежно негде, и чтобы он сей час же уходил. Спустя короткое время к нам и соседям вломились с обыском жандармы. Действительно, искали Виктора. Что стало бы с нами, укрой мы беглеца? Ему удалось уйти от преследования. Когда наши вернулись, Виктора забрали в армию. Кажется, он пропал без вести.

Часы-будильник, довольно солидных размеров, увенчанный блестящим звонком, типа велосипедного, мама понесла на базар, чтобы продать или обменять на продукты. К ней подошла женщина средних лет прицениться. Сторговаться не получилось. Женщина стала отходить, и мама, желая все же продать вещь, окликнула её запрещенным немцами словом: «Товарищ!». Женщина вернулась, пристально оглядела маму и согласилась купить будильник за начальную цену. Только посетовала, что с собой не имеет такой суммы, и предложила маме принести товар к ней домой вечером по адресу на 0Лабораторном шоссе. От места, где мы жили, эта улица располагалась на другом конце города, на окраине. Тем не менее, мама с отцом отправились туда. Хозяева небольшого особняка встретили их радушно и усадили за стол. Выпивка и еда по тем временам были роскошными. За долгой беседой не заметили, как наступила ночь, а с ней и комендантский час. Ввиду этого мои дорогие родители были оставлены ночевать. Утром их хорошо накормили завтраком и надавали с собой разных продуктов для детей. Самое интересное, что про будильник как бы забыли, и он опять оказался дома. Обсудив произошедшее, мама и папа решили, что мамина обмолвка словом «товарищ» послужило сигналом для незнакомки, что она имеет дело с подлинно советской женщиной, которой можно доверять. Видимо, она и её муж были связаны с Севастопольским подпольем, и странное предложение привезти будильник в такую даль было связано с желанием помочь людям в беде. Не исключалось и возможное приглашения к сотрудничеству, но известие о наличии в семье двухлетнего ребенка приостановило дальнейшее обсуждение этой темы.

Еще несколько загадочных историй, которым я был свидетель за период оккупации.

В доме на улице Батумской, где в полуподвале жили мои выше упоминаемые родственники, на втором этаже в хорошей квартире, невесть откуда поселилась семья Кравченко. В семье было два мальчика, Олег и Женя. С Олегом мы вместе учились в первом классе. Он здорово рисовал, как взрослый. Его брат – болезненный горбун, не учился. Зато он умел вырезать из твердых пород дерева очень похожие на настоящие пистолеты. Их отец служил в городской управе. Материально семья была более чем благополучна. Внезапно, никто не заметил, как и когда, они исчезли. Это не был арест. Присутствие немцев и их машин соседи заметили бы. Дверь в квартиру была широко распахнута, по всей квартире были разбросаны вещи и какие-то бумаги на немецких бланках, свидетельства поспешного бегства. Поговаривали о том, что они евреи и немцы об этом узнали. Однако кто-то семью предупредил.

На пустынном месте, недалеко от пересохшего ручейка, что протекал через весь город, очень быстро был построен большой деревянный особняк. На фоне окружающих развалин он выглядел неожиданным вестником другой, не здешней сказочной жизни. Точно не знаю, сдается, что коттедж был предназначен для высокопоставленного начальства, возможно, для городского головы. Детей, живших в этом доме, я видел. Мальчик лет десяти в необыкновенной прекрасной куртке, бриджах и гольфах, с бантом на шее и девочка, старше мальчика, в таких же особенных одеждах, с длинными распущенными волосами и большим бантом на голове. Меня поразила благородная выхоленная бледность их красивых лиц. Из обрывков фраз, долетавших до меня, я заключил, что их зовут Инга и Артур. С ними неотступно находилась громадная овчарка. Игры их были мне незнакомы. Они бросали с помощью деревянных шпаг цветные кольца, у них был мяч огромных размеров – моя мечта, Мне никогда в жизни не суждено было достичь такого великолепия. Но за все в жизни надо платить. Когда бои приблизились так близко, что канонада фронта была слышна сутками, домик сгорел, а его обитатели исчезли или, наоборот, – исчезли, потом сгорел. Кто были эти люди? Может быть, мне приснился кусочек чужой сказочной жизни? Но нет, такую жизнь я увидел вновь спустя почти 70 лет. Это был растиражированный холеный достаток новых русских. И опять я смотрел на эти хоромы и их обитателей с весьма удаленной стороны, будучи теперь старым мальчиком.

Ниже Покровского собора, там, где теперь школа, стоял внушительный каменный особняк с садом, окруженный высоким забором. Массивные ворота были всегда наглухо заперты, и за забором царила спокойная тишина и глубокая тень и сырость сада. От обители веяло самодостаточностью. Там жила подруга моей бабушки Розалия Ивановна с явно дворянской фамилией Пурахина. В нашем семейном альбоме была фотография подростка в стилизованной матросской форме на фоне моря, сына этой дамы. Дореволюционная фотография явно свидетельствовала об отпрыске богатой семьи.