Читаем без скачивания Журнал «Вокруг Света» №07 за 1975 год - Вокруг Света

Известно, что в Парфии во второй половине I тысячелетия до нашей эры (а еще раньше на Древнем Востоке) голубь почитался священной птицей, и голову богинь украшал убор, в котором надо лбом были воздеты два крыла. Изображения голубей были не редкостью на оссуариях, керамических вместилищах костей. Нередко скульптурки священных животных на оссуариях служили основой для маленького светильника, в котором возжигался огонь. И тогда сила животного — оберега сочеталась со святой силой огня. Такие маленькие светильники, наподобие узкого, но высокого седла с чашеобразным углублением посредине, сидят на спине у глиняных, терракотовых животных, хотя их живые прототипы, бараны и птицы, никогда не ходят под седлом. Изображение этих светильников тоже оказалось необычайно устойчивым. Оно сохранилось на тех фигурках зверей, которые «сошли» с оссуариев и стали в Средней Азии даже просто детской народной игрушкой. Однажды, посетив дом народного мастера узбекских глиняных игрушек знаменитую Хамро Рахимову, я заметил, что «седла» есть и у баранов, и у архаров, и у шеров — тигров. Это были не седла, а светильники. Каждый из них, сделанный тщательной рукой мастера, имел небольшое углубление для жира. Но сама Хамроапа не знала, что изображает — седло ли, светильник ли, просто она твердо следовала традиции...

Чем дольше я рассматривал дагдан, тем больше убеждался, что на спинах серебряных с позолотой голубей были помещены светильники. А это значило, что изображения голубей тоже имеют смысл оберега, что они, несомненно, «сошли» с оссуария и присоединились к тесной компании священных животных, покровителей человека. Хотя точный смысл и первичное назначение каждого из образов животных уже давно утрачены и не осознаются людьми, сам дагдан как суммарный образ-символ сохраняется, не утрачивая своей ценности.

Этот дагдан оказался той невидимой до времени «дверью», за которой открывается путь в тайну, настоящую большую тайну тысячелетий... Он проливает свет на отдаленные, ранние этапы истории культуры и искусства Среднего Востока, когда человек в противоборстве с силами природы и в единстве с ними создавал первые гуманистические основы искусства.

И вот я несу моему другу Мамеду его дагдан назад. Я не могу принять такого подарка. Его место в большой коллекции народного искусства Туркмении.

Я довольно подробно рассказал о процессе анализа предмета прикладного искусства, о том, как приемы зоологической систематики в сочетании с историческими и этнографическими сведениями, как две половинки ножниц, способны простричь брешь в бездумном восприятии произведений прикладного искусства. Осознание этого необходимо для восстановления заслуженного уважения к мастерству народных ювелиров, для сохранения уже заметно поредевшего за последнее время фонда изделий, которые представляют огромную национальную ценность туркменского народа.

В. Залетаев

Путь каравану открыт

В оконце иллюминатора, словно в раму, вставлена картина под названием «Половодье», и я вижу синюю летящую реку, дальние леса над рекой и льдины, похожие на груды грязного хлопка. Еще вчера они бились в двинские причалы, стонали и лязгали, как товарный состав с ржавыми тормозами, давили друг друга, вставали на дыбы, поднимая к небу ноздреватые, истаявшие бока, а потом обессиленно падали, разбивались и плыли дальше.

Ночью в каюте я просыпался от этих звуков и выходил на палубу. В сиянии белой ночи река выглядела непрерывно движущимся конвейером, и только черные точки куликов и уток да темные прошлогодние бревна, очевидно, забытые лесозаготовителями на песчаных отмелях, нарушали белесые, чуть приглушенные ночью цвета весеннего разлива,

А сейчас мы стоим у впадения Пинеги в Северную Двину и ждем, когда пройдет последний лед. Путейский катер № 86 с полным комплектом километровых и створных знаков, с командой из шести человек и с провиантом на шесть суток должен идти вперед, на Пинегу, но инженер-гидрограф Епифанов, «король здешних вод», не торопится, заставляет судно маневрировать вдоль берега взад-вперед, выбирая подходящий зазор между льдами. Кстати, пинежский ледоход заметно обессилел, одряхлел и уже не представляет собой той грозной силы, которая еще вчера бухала орудийными залпами, вырывала с корнями деревья по берегам. Льдины теснились к причалам, слабо покачивались на воде и казались нестрашными.

— Последыши, — говорит Епифанов, читая глазами ледяные поля. — Рискнем, пожалуй, — и он лезет в рубку отдавать распоряжения.

Вздрогнув всем телом, катер разворачивается против течения и входит в устье Пинеги. Он идет прямо по льдинам, подминает их днищем, и те сшибаются лбами, крошатся, с тяжким стоном погружаются в воду и с шумом выныривают из-под кормы. Мы плывем уже больше часа — и никаких неожиданностей. Капитан Саша Морев радуется, помощник прораба Володя Визжачий радуется, матрос Коля Никитин тоже доволен: все идет как по маслу. И только с лица гидрографа не сходит угрюмое выражение.

— Ишь, развеселились! — И он круто бросает катер к левому берегу. — Смотрите!

Навстречу нам, в окружении множества обломков, плывет гигантская льдинина. Она размахнула свои концы почти на всю реку и даже цепляется за правый берег, выцарапывая оттуда пласты известняка. Мы вплотную прижимаемся к мелям, ищем мало-мальски удобную бухточку, чтобы избежать встречи с ледяной тушей, но она настигает нас и тащит назад. Скрипит металлическая обшивка, ревет, надрывается 75-сильный мотор, сопротивляясь десяткам тонн льда, помноженным на скорость течения. Дыбится, крошится лед, кричит Епифанов, но все напрасно: катер несет вниз, обратно, и мы бессильны что-либо сделать. Впереди невеселая перспектива «впадать» в Двину и все начинать сначала.

Но — это должно было случиться! — льдина не выдержала напора катера. (А может быть, собственного веса?) Она вдруг оглушительно треснула, и мы буквально втерлись в образовавшуюся трещину, раздвинули ее железными бортами и на малых оборотах спустя минут десять оказались на абсолютно чистой воде.

— Ну и дела, ну и приключения, — облегченно вздыхает Епифанов.

А капитан Морев, вытирая пот со лба, заключает:

— Эх, сейчас бы баньку справить! А, мужики?!.

На Пинеге я не впервые. Внешне цивилизация обошла этот край стороной — ни асфальта, ни телевидения, ни каменных домов. Московские газеты приходят лишь на третий день... Первое впечатление таково, что жизнь здесь течет степенно и размеренно, как часовой механизм, заведенный исстари. Кажется, что пинежане давно смирились со своим положением и даже не прочь пошутить, позубоскалить над своим якобы «провинциализмом», памятуя старую поговорку: «Назови хоть горшком, только в печь не сажай...»

Но приглядишься повнимательней и увидишь: Пинежье обновилось в последние годы, увеличилось население, вырос экономический потенциал края. В лесу работают трелевочные тракторы, вывозящие древесину. Рокочут в небе «Аннушки». В тайге работают партии геологов и геофизиков: земля Пинежья таит миллионы тонн целестина, миллиарды тонн гипса. Подозревают — и не без основания — нефть и газ. Полным ходом идет строительство железной дороги, которая в будущем соединит Пинегу с другой северной рекой — Мезенью...

И все же, как ни крути, жизнь этой окраины во многом зависит от ее природы. В особенности весной, в распутицу, когда деревенские жители отрезаны не только от райцентра, но и от ближайших сел. Единственная возможность выбраться в город — самолет, но на него надежды плохи: взлетные полосы заливает талая вода, и они надолго выбывают из строя.

Ну, а как быть со снабжением — едой, одеждой, медикаментами, другими предметами первой необходимости? Все это доставляют пинежанам караваны судов из Архангельска. Раз в год более ста самоходок, танкеров и катеров заходят в Пинегу и по большой воде следуют до самых верховьев. Каждый леспромхоз, каждый сельсовет знают, какой груз и на каком судне им нужно встречать.

Мы прокладываем путь первому каравану — ставим на мелях вешки, обозначаем фарватер створными знаками. Мы — путейский катер № 86...

Каждый на судне знает свое дело и обязанности, каждый на своем месте. Кто-то стоит на вахте, чистит картошку, драит палубу, кто-то спит, свободный от вахты, читает, подстерегает с ружьишком уток, травит разные бывальщины и небывальщины, а река течет себе, как текла, быть может, двести миллионов лет назад, еще в доледниковый период, и нет ей никакого дела до людей. В этом ее течении, я думаю, скрыт такой же смысл, как в циркуляции крови по нашим капиллярам.

И еще я думаю о том, что, наверное, ошибаются люди, говоря о тихой, беззаботной жизни на реке. Какому речнику от воды покой? Скорее ему знакомо постоянное, хотя и невидимое простому глазу, напряжение. Оно узнается, вернее угадывается, по вздутиям вен на руках, когда те держат штурвал, по легкому подрагиванию морщин у глаз, по движению зрачков. У речного жителя как бы двойная натура. Одна расслаблена, открыта для друзей и разговоров, другая плотно застегнута и сжата, как пружина, в ожидании возможной беды. Вдруг какая мель откроется по фарватеру, или вынырнет топляк, или донное течение прижмет катер к опасному берегу? Да мало ли что может случиться в рейсе!..