Читаем без скачивания Артефакт - Дмитрий Иванов

– Ненавижу! – крикнула она мне вслед.

Оказавшись на улице, я вдохнул свежего воздуха, и мне немного полегчало, однако я по-прежнему ничего не понимал. Безусловно, не всегда людьми движет рассудок, – уж скорее наоборот, – но ведь любой поступок должен иметь хоть какое-то основание. Нам еще никогда не было так хорошо вместе, я буквально побывал на небесах, и вдруг – полный распад, хаос, злоба и бог знает что еще… Я так и не разобрался, о каких деньгах, о каком обещании она говорила, и теперь спрашивал себя: почему же я не остался и не добился ответа… Хотя совершенно ясно, что любой мой вопрос был бы встречен еще большим возмущением… Это вдруг напомнило мне ту безысходную ситуацию с Гельманом, когда он обвинил меня в краже. Но какая тут может быть связь, ведь я знаком с Ольгой только тут, только в этой «первородной» реальности… А если нет? Если эта Ольга знакома вовсе не со мной? Тогда получается, что… Бездна, в которую я проваливался, много глубже, чем я думал…

Пока я предавался этим мрачным судорожным мыслям, бессознательно перебирая ногами ночной город и уничтожая сигарету за сигаретой, сам город – возможно, совершенно не мой город – пытался подступиться ко мне, вращая калейдоскоп уличных звуков и огней. Но я целиком ушел в себя, совершенно игнорируя все эти признаки жизни, словно на мне был невидимый скафандр, ограждающий меня от мира.

Впрочем, «скафандр» этот продержался на мне не долго: я отгородился от мира, я не доставал мир, но в конечном итоге мир достал меня. Видно, так уж он устроен…

– Эй, черножопый! – донеслось сзади.

Я обернулся: группа худосочных юнцов, бритых наголо и сплошь затянутых в черную кожу, подтягивалась ко мне, словно стайка утят, спешащих за своей мамой-уткой. Правда, они ощерились на меня и старались глядеть воинственно: кто исподлобья, кто наоборот – нарочито задирая голову в надменном кураже… Так трогательно… а в руках у них были стальные прутья…

– Интересуешься расцветками задниц? – вполне доброжелательно спросил я у самого рослого из них, который остановился чуть впереди остальных – видно, главный…

– Интересуюсь, – напористо откликнулся он.

Кто-то из его свиты хохотнул, но тут же заткнулся под его яростным взглядом.

– Шутник, да?.. – снова повернулся он ко мне. – Посмотрим, как ты будешь шутить, когда я тебе этот прут в задницу засуну.

– Да не черножопый он, Колян, – примирительно вмешался один из его приближенных. – Завязывай – наш он, сам не видишь, что ли?

Но Колян, похоже, не желал признавать свою ошибку, и, сдается мне, тут он был прав: «нашим» я для него не был. Судя по всему, претензии ко мне заключались в том, что я не был блондином, однако Коляну казалось, что этого достаточно, да и мне, в общем-то, тоже. Я ведь таких ублюдков, ориентирующихся в жизни по цвету задниц, и в Сомали встречал, только белоснежные ягодицы Коляна там бы не прокатили за элитные…

– Че-то я сомневаюсь… – раздумчиво сказал Колян, глядя на меня в упор и, как ему, вероятно, казалось, пронизывающе.

Я знал, чего он добивался. Он рассчитывал увидеть мой страх – это был бы отличный знак для его «проницательной» натуры. Тогда бы он смог принять верное решение: оно бы в любом случае было верным, как бы он тогда ни решил. Но я не давал ему повода принять решение. Наверно, я был слишком самоуверен или слишком отстранился от реальности, которая рвала меня на части…

Я смотрел на этих мальчишек и думал совсем о другом. Непримиримость нашего маленького противостояния пролегала для меня гораздо глубже, чем для них, и глубже, чем они могли себе вообразить. Однако я видел в них все то, что прорастало когда-то и внутри меня, когда во мне бушевал первозданный огонь юности, неутолимая жажда быть, стать, определиться в этом запутанном и противоречивом мире, погрязшем во лжи, беззаконии и равнодушии. Эта кипящая энергия новой жизни, порожденная неприятием такого мира, готовая в любой момент вырваться наружу, – проложить своим огнем новый, честный, ясный, справедливый путь и… устаканиться через пару-тройку лет, застыть в какой-нибудь нелепой форме вечного злобного бормотания, сгинуть в тюремной мясорубке или иногда – прийти к чему-то настоящему…

Пока это лирическое отступление проигрывалось в моей опустошенной безумной ночью голове, и я едва не пустил слезу по поводу своей безвозвратно ушедшей юности, эта самая голова едва не оказалась раздробленной банальным железным прутом: им же не видно было снаружи, что за чудесные, полные умиления мысли в ней прорастают…

Они обошли меня с тылу, и один из них – вовсе не тот, на ком я сосредоточил свое внимание, – с размаху засадил ржавым прутом в мою дурную голову. Я услышал характерный звук рассекаемого воздуха и успел уклониться: удар пришелся по левому предплечью. Моя рука повисла, как плеть. «Что-то жестковато для таких пацанов», – промелькнула у меня растерянная мысль. Все же не ждал я от них подобной решимости – я ведь такие вещи чувствую… Но на этом дело не закончилось, а только началось. Удары тут же посыпались на меня со всех сторон. Стальные прутья мелькали в воздухе со свистом, впиваясь в мое тело, словно я разворошил осиное гнездо, и рой неумолимых насекомых вонзил в меня сотни ядовитых жал. Я защищался как мог, но силы были не равны. В конце концов, им удалось повалить меня на землю, и они принялись орудовать ногами в тяжелых армейских ботинках. Я понял, что они не остановятся – они будут пинать меня до тех пор, пока я не «остыну»…

Левая рука не действовала, но правой-то я еще мог двигать, и я потянулся к медальону: похоже, у меня оставался только один выход из этой «гостеприимной» реальности… если медальон сработает…

Впервые я увидел воочию сам момент перехода… Это было невероятно. Забыв о жгучей боли во всем теле, я завороженно наблюдал за происходящим: вокруг все мгновенно изменилось, хотя я лежал на том же месте. Словно оборвался кадр в киноленте, и к обрывку подклеили другой – снятый из той же точки, но в другое время. Мои истязатели растворились в воздухе, как туман, но затем материализовались снова и совсем неподалеку…

Они стояли и трепались о чем-то, не глядя в мою сторону. Вдруг я испугался: а если ничего не произошло, если я никуда не переместиться? Тем более что феерическое ощущение перехода, похожее на сон, тут же стало меркнуть, стираясь из памяти. И мне по-прежнему гораздо привычнее было предположить, что это те же самые парни, из той же самой реальности, а я лишь на время потерял сознание; сейчас они немного передохнут и снова примутся за меня… А на мне уже и так живого места нет…

Но этого не случилось. Когда один из них обратил-таки внимание на мою донельзя скромную персону, распластанную на асфальте в ожидании своей участи, он издал неопределенный возглас и указал на меня остальным. Они дружно двинулись в мою сторону, но в их глазах я прочитал лишь любопытство, да и стальных прутьев в руках у этих парней не было…

– Где ж ты так нарылся, мужик, – спросил самый рослый, даже вроде бы с ноткой участия в голосе. – Мятый какой-то… Под машину, что ли, попал?.. Жека, ну-ка, глянь – есть у него бабло… Откуда ползешь-то, мужик?

Я молчал.

Тот, кого назвали Жекой, деловито обшарил мои карманы. Воспротивиться этому я был не в состоянии. Деньги они тут же поделили, а бумажник швырнули в урну. Потом Жека потянул за ворот моей рубахи и увидел медальон:

– Рыжье, кажется, – заметил он.

Я из последних сил вцепился в медальон, но он уверенно разжал мои скрюченные пальцы и сорвал медальон с моей шеи. Я беспомощно глядел на него снизу вверх. Парень выпрямился, и я краем глаза уловил, как он замахивается ногой, обутой в тяжелый ботинок, но ничего с этим поделать я уже не мог…

Глава двадцатая

– Наконец-то! – сказал Кегля, сияя, как начищенный медяк, только искренней. – Я думал, ты меня бросишь…

– Брошу? – с трудом выговорил я, испытывая совершенно явственное ощущение, будто губы мои оклеены шершавой бумагой.

– Я тут уже второй день торчу, – пояснил Виталик. – Сказали, ты вряд ли скоро очнешься, но обещали сделать все возможное… Я их очень просил.

– Уговорил, значит… – поморщился я, косясь на белую кафельную стену справа от кровати и металлическую стойку капельницы, вьющейся змеей к моему запястью. Голова моя добросовестно раскалывалась, а левое предплечье сковывал гипсовый панцирь. И очень хотелось спать…

– А ты как здесь оказался? – спросил я, покончив с рекогносцировкой.

– Мне Ирка позвонила – сказала, что тебя сюда привезли. А ей менты сообщили. Она же все еще у тебя живет… Но говорит, чтобы ты ее не ждал.

Я и не ждал…

– Говорят, у тебя с печенью проблемы, – вздохнул Виталик. – Больше ничего не говорят – я же не родственник… Иголка у тебя выпала.

– Иголка?

Кегля кивнул на капельницу: игла действительно вывалилась из катетера, прилаженного пластырем к моей руке.