Читаем без скачивания Люди удачи - Надифа Мохамед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мужчине надо крутиться, зарабатывать, пока он может, и нечего тут стыдиться.
В ответ Махмуд дышит ровно и глубоко, притворяясь спящим, но Ллойд продолжает бубнить до тех пор, пока не усыпляет его по-настоящему.
Берлин, должно быть, запугал бадмарин, матросов, чтобы заставить их раскошелиться, потому что утром является адвокат, просит свидания с Махмудом и объявляет, что его прислали представлять его в суде. Молодой парень с заметным «вдовьим мыском» и изогнутыми черными бровями, которые остаются поднятыми все время, пока он говорит. В глаза Махмуду он старается не смотреть, только указывает ребристым ногтем большого пальца то на одну, то на другую строчку, где надо поставить подпись. Его старательное «М. Х. Маттан» все еще выглядит неуклюже и криво, совсем по-детски. Адвокат – кажется, Морган, Махмуд не уловил – сует бумаги в большой желтый конверт, на котором слово «Рекс» вычеркнуто и свежими черными чернилами надписано «Регина», и уходит, коротко кивнув через плечо на прощание.
Тюрьма гудит, как вокзал, каждый шум в ней кажется гулким и металлическим из-за голого кирпича и перекрещенных металлических решеток. Смех, звон ложек в эмалированных мисках, свистки тюремщиков, а за одним столом обладатель баритона поет скорбный валлийский гимн пустой стене. Заключенные-мальтийцы сбились в кучку, благодаря загару и аккуратным темным усам они выглядят здоровее и почему-то опаснее толпы бледных и неопрятных белых. Махмуд видит еще несколько цветных: пару из Западной Африки, с мелкими шрамиками на щеках, худосочного араба с темными полукружиями под глазами, китайца с толстой шеей и татуировками на тыльной стороне ладоней, самодовольного красавца индуса. Овсянку разложили по мискам всего несколько минут назад, а из кухни уже несет капустой и вареным мясом. Дни в тюрьме пролетают так быстро, будто тюремщикам не терпится загнать заключенных спать, чтобы самим на свободе побегать по коридорам и дворам, покататься на перилах, повисеть на решетках, как на трапеции.
– Ты идешь? – Ллойд толкает его и первым направляется во двор для прогулок.
Двор не столько для прогулок и занятий спортом, сколько для того, чтобы постоять, подышать свежим воздухом, посмотреть на небо не сквозь закопченное и заляпанное птичьим пометом стекло. Заключенные ходят по кругу, самые старшие – в середине, задевая друг друга плечами, основная тема разговоров шепотом – курево, о преступлениях не говорят, о прошлом не распространяются.
– Вы только гляньте на него! – говорит кто-то, заставляя встрепенуться всех, кто есть во дворе.
– На кого?
– О чем ты?
– Ну и на кого глядеть?
– На Сингха! – шипит тот, кто начал первым, и его плоская лысина становится заметной: запрокинув голову, он указывает на наружную лестницу, ведущую в дальнее крыло.
Махмуд тянет шею, положив руку на плечо Ллойда, чтобы приподняться повыше.
Индиец в бледно-голубом тюрбане появляется между черными копьями, которыми ощетинился верх кирпичной ограды двора. Широкий в спине и длиннобородый, как пророк, он двигается с неуклюжей грацией танцующего медведя, его руки закованы в наручники, он спешит, чуть ли не подскакивая на каждом шагу, следом за тюремщиком, оба проходят под аркой и скрываются из вида.
– Вот жирдяй, а? – кричит кто-то, и после секундной паузы заключенные во дворе разражаются дружным хохотом.
– С ним веревкой не обойдешься! Скорее уж цепь понадобится жадному ублюдку.
– Чего ж капиталы-то не наращивать, если кормят от пуза.
– Слышь, ваша честь, ты смертный приговор сколько хочешь выноси, главное, чтобы стейк мне прожаривали как следует.
– Да какой ему стейк, пацан, он же индуист! Они рисом со специями пробавляются.
– Мусульманин он, болван!
– Дебилы вы все, этот человек сикх! Даже по имени видно! Никто не сидел с ним, что ли?
– Я сидел. Кто хочет знать, как зовут индийца, который везде поспел? Биндар Дундат…[10] Это бесплатно, парни, пользуйтесь.
Одни слушатели стонут, другие фыркают, но общее настроение и странный холодок, который ощущает Махмуд, глядя, как уводят приговоренного к казни Аджита Сингха, улетучивается, когда заключенные отказываются проникаться им.
– Как это говорится у англичан? – толкает его в бок Ллойд.
– Что? – спрашивает Махмуд, наморщив брови.
– Тот человек… похоже, его гусь уже зажарен[11].
– Подумать только, судьба привела его сюда аж из самой Индии.
– Как думаешь, долго тебе здесь торчать?
– Слушай, да я выйду еще до конца недели.
– Вот и я тоже.
– Кто сказал?
– Богом клянусь, старина, достала меня эта дыра.
– Уверен, что больше у них на тебя ничего нет?
Махмуд перестает обрывать заусенец на большом пальце и ложится на свою койку. Вспоминая последние несколько недель, он убеждается, что за ним ничего не числится, разве что на скачках в Ньюпорте он обчистил карманы одного старикана.
– Ничего.
– А ты слышал про ту еврейку, которую ограбили и убили прямо у нее в лавке на Бьют-стрит?
– Кто же об этом не слышал?
– Хороший был у нее там сейф, большой. Завидная добыча.
– Думаешь? А по мне, так она мелочовкой торговала.
– Ты у нее хоть раз бывал?
– И не один. Рубашки покупал, платья жене.
– Я слышал, злая она была, настоящая еврейка, из тех, кто слышит звон монет в твоих карманах, даже когда переходишь улицу.
– Однажды она пыталась всучить мне упаковку рубашек, а там двух не хватало.
– Ну а я о чем говорю? Должно быть, не на того нарвалась. Сцепились, она умерла, а он такой думает: а с чего мне уходить отсюда с пустыми руками? Непреднамеренное убийство – так это называется.
– Кому в голову придет сцепиться с женщиной и схватиться за нож?
– А это был нож? Я не знал.
– Или бритва, неважно, все равно оправданий нет.
– Если этот человек убедительно все растолкует полиции, ручаюсь, к нему проявят снисхождение.
– Где ты видел, чтобы они проявляли снисхождение к человеку? Разве что у него есть деньги или знакомства. Я сам видел, как они будили белых нищих пинком в голову.
– Не, старина, надо уметь умасливать их, они же простые парни, только в форме, а полицейские и бандиты нужны друг другу: они придают смысл нашей жизни, мы – их.
Махмуд не верит: что это еще за габай, басни?
– Никакие они не простые парни, и в моей жизни они точно не нужны.
– Да я что хочу
