Читаем без скачивания Люди удачи - Надифа Мохамед

Бен. Лондон. Август 1940 года. В его волосах еще сохранился песок Сахары. За время ночных вылетов он привык полуночничать, и после их любви сидел и читал при свечке до рассвета. Они жили в Эрлс-Корте, в дешевой гостинице, стоящей в ряду некогда роскошных белых, а теперь облупившихся и закопченных вилл. Хозяйка-француженка драла втридорога за свой ужасный «пти-дежёнэ», поэтому они ходили в кафе на Кенсингтон-Хай-стрит, где съедали вкусный английский завтрак с яичницей и слушали единственную пластинку хозяина – «Чернильные пятна». Песню «Мы трое» крутили постоянно, так что ее звуки мерещились им, даже когда в комнате было тихо. Бен умел подражать их вокалисту Биллу Кенни, и подражал прекрасно, хлопал ресницами и выпячивал губы, когда брал ноты преувеличенным фальцетом. А она осваивала разговорные части, изображала резкий южный акцент Хоппи Джонса: «Гуляю я с тенью, беседую с эхо, но где же любовь моя?» Такая детская, невосполнимая радость.

За пару лет до того, через несколько дней после костров и фейерверков Ночи Гая Фокса, их разбудили известия о том, что определило дальнейший ход их краткой супружеской жизни. Кристальнахт, Хрустальная ночь. Девяносто погибших, тысяча четыреста синагог, сожженных дотла, битое стекло и глумящиеся толпы. И так еще много дней подряд. Немецких евреев бросали в тюрьмы, запрещали работать, или посещать занятия в университетах, или владеть недвижимостью, но при этом вынуждали платить компенсацию за то самое насилие, которое уничтожило их дом и источник дохода. Бен и Дайана слушали и ждали, что британское правительство отреагирует на это варварство, но своего посла отозвали лишь американцы. А британцы вымучили витиеватые осуждения и небрежно погрозили пальчиком герру Гитлеру. Дайана уже не помнит, в какой момент возникла мысль о военной службе, кто первым подал ее и где. Оба предчувствовали, что, несмотря на нерешительность Чемберлена, война неизбежна. С таким же успехом они могли бы сообщить родителям, что отправляются в полярную экспедицию, настолько их слова были лишены смысла. Только увидев форму – новехонькую, тщательно отутюженную, – они поверили в реальность происходящего. Однажды вечером к ним пришел ее отец, уверенный, что сумеет убедить ее остаться, даже если Бен готов все бросить ради чужих людей. Они расположились за кухонным столом с чашками чая, она дала ему высказаться: подробно расписать, какие благотворительные распродажи в пользу детей из «Киндертранспорта» она могла бы устроить, подписание каких петиций организовать и отправить их местным парламентариям, какими программами Совета представителей воспользоваться, чтобы убедить правительство принять больше беженцев. Она придвинула ему утренний выпуск «Дейли мейл» с визгливым заголовком «Чужаки-евреи наводняют страну!» и дала ему прочесть статью, в которой утверждалось, что еврейские беженцы занимают рабочие места в Британии, в то время как местное население вынуждено довольствоваться пособиями.

– Нам придется вступить в этот бой или сейчас, или потом – что лучше, отец? – помнится, спросила она.

– Да они все время так говорят, пока я живу здесь, это ничего, – отозвался он, брезгливо отталкивая газету.

– Теперь все иначе, папа, – не знаю, чем доказать, но нутром это чувствую. Скоро для нас под запретом окажется не только Россия, но и вся Европа. Мы останемся на этом островке в окружении акул. Ты покинул Россию, чтобы спасти свою жизнь, но все равно пытался помогать тем, кто остался, а теперь хочу помочь и я.

В то время у него уже начинали слегка трястись руки, и он пытался скрыть это, барабаня по столу.

Она упорствовала, желая закончить этот разговор до возвращения Бена.

– Вспомни погромы девятнадцатого года, когда ты надел свою серебряную военную медаль, забаррикадировал дверь лавки и вышагивал с дубинкой, мы с девочками наверху забились под кровать, а мама стояла на страже у окна. Знаешь, мы ведь уснули в то же время, когда обычно ложились в постель. И неважно, что мы были совсем маленькими и слышали, как бьется стекло, разгораются пожары, как визжат женщины, а мужчины жаждут крови, – ничто не имело значения, потому что у нас был свой герой, защитник. И теперь, когда девочки прячутся под кроватями в Германии, а таких мужчин, как ты, избивают или убивают ни за что, и девочек под кроватями озаряет пламя, что делать мне?

Тогда он кивнул, признавая поражение, и погладил ее по голове, словно благословляя.

– Поезжай, детка, я воспитал тебя слишком отважной и теперь могу винить в этом лишь самого себя.

В женской вспомогательной службе ВВС аэростаты называли «сардельками», но ей они напоминали скорее китов с их раздутыми шелковистыми телами и тремя блестящими серебристыми плавниками, плывущих по небу, в волнах несущихся мимо туч. Прикованные к сети стальных тросов, наполненные водородом аэростаты полагалось поднимать с помощью лебедок, чтобы не давать бомбардировщикам пикировать или сбрасывать боезапас точно по целям в Лондоне. Инструкторы предупреждали о возможных опасностях: молния могла поджечь газ или передаться по стальному тросу в лебедку, шквальный ветер – опрокинуть аэростат или унести его. Понадобилось одиннадцать недель обучения, чтобы стать оператором аэростата. Дайана помнит, как стояла босиком и в одном комбинезоне, заделывая внутренние разрывы в нейлоновой оболочке аэростата токсичным клеем: внутри разрешали пробыть всего тридцать минут, а потом еще двадцать полагалось дышать свежим воздухом. Когда ее время истекло, ее понадобилось вытаскивать за руки, как современного Иону. В другой раз ей пришлось сражаться со сдувшимся аэростатом по колено в грязи, посреди Уэмбли-Коммон, распутывать скользкие стальные тросы изрезанными посиневшими пальцами. Дайана в классе, торопливо записывающая, как нагружать сращенные тросы или вычислить высоту подъема аэростата. Дайана пробует себя в роли «птички в золоченой клетке», орудует рычагами лебедки, одновременно смотрит, как разматываются тросы, и выкрикивает: «Линия подачи, тридцать футов», «Натяжение, четыре центнера», «Нет слабины на барабане», «Пуск лебедки» или «Изменить натяжение» – вспыльчивому инструктору. Она справилась и выдержала все.

Дайана снимает иглу с пластинки, укладывает ее обратно в конверт, мгновения задумчивости окончены. Встает, отряхивает пыль с юбки. Надо спуститься и перебрать почту, посмотреть, не прислали ли из Хауэллса результаты экзаменов Грейс. Даже если стипендия ей не достанется, надо подарить ей что-нибудь красивое по такому случаю. И отвлечься от своих мыслей хотя бы на то время, которое понадобится для покупки симпатичного ювелирного гарнитура или платья из тафты.

Ей пришлось сводить Грейс на процедуру опознания. Мать и дочь, в центральном полицейском участке. Обе считали, что мельком видели в дверях мужчину, но не могли сойтись во мнении, как он выглядел – в шляпе или с непокрытой головой? В пальто