Читаем без скачивания Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства - Александр Фурман

– Ну ладно, не начинай! Все. Пошли.

На ходу Фурман вяло размышлял над непонятными и странно неприятными Борькиными словами… Но ведь главное – все теперь уже помирились?

В Москву Фурманы возвращались самолетом. Чтобы успеть на автобус к утреннему семичасовому рейсу, вставать пришлось очень рано, чуть ли не в темноте.

Здание аэровокзала оказалось просто большим сараем с башенкой, а стоявший за ним двухмоторный самолет «Ил-14» выглядел таким толстым и коротким, что Фурману не верилось, как он может полететь.

Папа стал рассказывать, что на таком же самолете ему приходилось летать во время войны: тогда они назывались «Ли-2», и крылья у них были немного скошены назад, в отличие от «Ильюшина четырнадцатого», у которого крылья прямые. Впрочем, оба они были содраны в свое время с немецкого транспортника… Серенький, под низким серым небом и на серой дорожке, теряющейся в ровном желтом поле, самолет выглядел печальным и одиноким.

Во всей округе уже ощущалась осень. Тревожный ветерок выстригал разом темнеющие участки травы, и соседний лесок тоже начинал волноваться, теряя листья.

– Ты бы лучше полюбовался природой, – меланхолично советовал Боря, разыскивая и неторопливо закладывая в рот ярко-алые придорожные земляничины. – Может, в последний раз ее видишь…

Фурман побежал жаловаться родителям, что Борька его пугает…

В угнетающе низком салоне самолета было полутемно и душно. Пристегнутый широким матерчатым ремнем с тяжелой пряжкой, Фурман сидел на коленях у папы и нервно зевал. Потом нарастающее гудение задавило все прочие звуки…

Примерно через час самолет сделал двадцатиминутную посадку в Каунасе. Ему нужна была дозаправка, чтобы долететь до Москвы. Многие мужчины вышли покурить, а те из многочисленных детей, кто еще не испытал никаких неприятных ощущений, осторожно выглядывали из открытого люка на огромное пустое бетонное поле аэродрома – в Каунасе шел сильный косой дождь, и вдали все было скрыто туманом. Тем не менее самолет не собирался задерживаться.

Когда уже все расселись по своим местам, Фурман вдруг запросился в туалет «по-маленькому», причем терпеть, пока самолет поднимется в воздух, он, кажется, не мог. Папа пошел узнать, можно ли что-нибудь сделать, и неожиданно специально для них ровно на две минуты снова открыли люк, а трап еще не был убран. Они выскочили на дождь и заметались под пустым брюхом самолета, не зная, куда бежать. Дул пронизывающий ветер, никаких укрытий поблизости не было, и папа, решительно указывая на толстое самолетное колесо, приказал: «Давай прямо здесь! Ну? Быстренько, нас же все ждут!..» Фурман был немного смущен, но аккуратен. Потом они вбежали в самолет, на ходу благодаря сдержанно улыбавшуюся тетю-стюардессу, и с веселой суматошностью успели пристегнуться до того, как самолет поехал.

Фурман чувствовал себя намного лучше и согласился съесть помидорчик, яичко и половину бутерброда с сыром, запив темным сладким чаем из термоса.

Полет продолжался еще два с половиной часа – а в общей сложности четыре, – и постепенно большинство пассажиров охватило утомление. То там, то здесь раздавался скучно тревожный детский плач и доносились неприятные звуки, а самолет все летел и летел, временами начиная трястись и проваливаться в воздушные ямы или вдруг круто подбрасываемый куда-то… За маленькими окошками с толстенными стеклами стояла сплошная серая пелена. Фурман уже отсидел себе все что можно, и его начало подташнивать. «Не надо было столько жрать!» – прокомментировал Боря. Забеспокоившись, папа приготовил специальный пакет из плотной, болотного цвета бумаги, выданный перед полетом каждому пассажиру (стюардессе еще приходилось уговаривать взять его многих из тех, кому он теперь очень даже пригодился). Папа все-таки просил побледневшего и совершенно раскисшего Фурмана потерпеть, пытался развеселить его и то и дело обещал, что скоро они уже подлетят к Москве, – и все это тянулось и тянулось в душной потряхиваемой полутьме…

В конце концов полет закончился. Открыли люк, и в салон дохнуло свежим уличным воздухом. В Москве было неожиданно холодно. Вокруг все зашевелились и стали потягиваться и разминаться, возвращаясь к жизни. Фурман машинально улыбался, но ему по-прежнему было как-то совсем скучно и вдобавок заложило уши при посадке. «Пойдем, надо выйти на воздух скорее! – заспешил папа. – Снаружи тебе сразу станет лучше, потерпи, осталось совсем чуть-чуть!..» Фурман старался, и они, не дожидаясь мамы с Борей, двинулись в общем потоке к выходу.

Действительно, на обступившем его холодном воздухе Фурман почувствовал себя лучше. Но узкий трап так раскачивался под тяжестью многих неравномерно ступающих людей, что Фурман почти сразу был вынужден беспомощно сообщить папе: «Ой! Я больше не могу…» – «Ну, Сашуня, пожалуйста, дотерпи, так нельзя, это же просто смешно – мы уже почти на земле!.. Ты дыши, дыши глубже!» Фурман стал спускаться, одной рукой цепляясь за перила, а другой зажимая рот; папа поддерживал его сзади за локоть. На предпоследней ступеньке силы у Фурмана кончились, и папе пришлось сердито оправдываться перед раскричавшейся московской стюардессой. «Что ж тут поделаешь – это же ребенок!..» – сурово твердил папа, подталкивая Фурмана в спину.

– Просто анекдот! – брезгливо заметил Боря через несколько минут. – Зачем же было столько времени терпеть и мучиться, чтобы в самый последний момент нагадить прямо у всех на дороге?! Феноменальная способность…»

Ах, Фурману с каждым вздохом становилось легче – и ведь это уже была Москва! – и это первое, такое далекое, путешествие, кажется, подошло к концу.

Через два года – одно лето мама решила передохнуть, отправив обоих детей в пионерский лагерь, – Фурманы снова все вместе поехали в Палангу. Теперь они поселились в малознакомой им части города, неподалеку от рынка. Дома там были более цивилизованные – каменные, с водопроводом и туалетом. Комната у Фурманов опять была на втором этаже, но и она имела более городской вид: на окнах висели солидные занавески (на улице Жвею на ночь приходилось завешиваться тонкими одеялами), на стенах – какие-то вазочки, тарелочки и даже одна картина в рамке, а возле окна на трехногом журнальном столике в большом горшке стоял огромный, ростом с Фурмана, кактус со множеством плоских отростков и длинными пушистыми седыми иголками. Рядом с их комнатой в коридоре имелся кухонный закуток с электроплиткой и маленьким холодильником – все это напополам с соседями. Готовить дома было все-таки намного дешевле, хотя это и прибавляло маме хлопот. Но дома они ели не каждый день, и все как-то устраивалось.

В милой Паланге все осталось на своих местах – чудесное свежее море, чуть-чуть постаревший деревянный пирс, сонные сосновые парки с аккуратными дорожками, знакомые улицы и кафе. К морю Фурманы теперь выходили в другом месте, с более обустроенным пляжем, но и куда более многолюдном, что, впрочем, было даже интереснее и веселее. Их старый «дикий» пляж, который можно было опознать по одиноко торчащей спасательной будке, еле виднелся в жарком мареве далеко справа, если стоять лицом к морю. На выгнутом горизонте все так же неуследимо двигались серые силуэты кораблей. Погода же почти все время стояла великолепная.

Фурман записался в городскую библиотеку и по нескольку раз на дню погружался в тягучее и странное «Путешествие Нильса с дикими гусями». Однажды Фурман и Боря сидели у себя в комнате, поджидая папу, который отправился за хлебом и зеленью к обеду; мама на кухне занималась последними приготовлениями. Фурман увлеченно читал, лежа на боку на диване, а Боря бесцельно слонялся по комнате, нехотя заглядывая в свои книги, насвистывая, приставая к Фурману с какими-то научными загадками или выглядывая в окно, не идет ли папа. Вероятно, ему уже хотелось есть.

– Вон он идет, я его уже вижу, иди скажи маме, – с неуверенным напором произнес Боря, прилипнув к окну. Фурман уже тоже устал читать и весело встрепенулся:

– Что, правда идет?

– Он еще далеко, в самом конце улицы, только что вышел из-за поворота, – продолжал вглядываться Боря. – Это точно он.

– Ну-ка, я тоже посмотрю! – Фурман, нарочито свалившись с дивана и тут же ловко вскочив на ноги, метнулся к окну. По дороге он случайно задел ногой столик, и огромный куст вдруг стал крениться в его сторону. Фурман машинально выставил вперед руки и схватился за большие боковые листья с пышными густыми колючками. «Эй! Ты что, свихнулся?!» – испуганно вскрикнул Боря, успев отреагировать на изменения в пространстве – в ту же секунду столик вместе с горшком с грохотом покатились к Бориным ногам, а Фурман с распахнувшим ему свои объятия старым кактусом повалился на спину. На мгновение все замерло: Боря, на четвереньках отскочивший к дивану, перевернувшийся столик, неразбившийся горшок – уже полупустой, рассыпанная по всему полу земля вперемешку с отвалившимися отростками, широко распластавшийся кактус и плохо видный под ним, но спасительно обнимающий его маленький Фурман – хозяйка специально просила беречь это редкое растение! – а потом раздался дикий вопль. Видимо, поначалу никто в доме даже не понял, откуда он разносится, – за дверью и снизу слышны были нервные вопрошающие возгласы, а зрелище Фурмана, накрытого огромным кактусом, так рассмешило Борю, что он не мог ничего произнести. Самого же Фурмана охватил какой-то абсолютный ужас: он лежал, скованный гигантской холодной мохнато-бородавчатой подрагивающей тварью – и даже глаз открыть не мог, потому что и в его лицо, и в шею, и в открытую часть груди, не говоря уже о голых руках, – всюду были густо воткнуты мягкие ядовитые иглы, и он, заживо погребенный под жесткой тяжестью этого кошмарного тела, только продолжал испускать запредельный, безнадежный визг… Боря уже тоже не мог его больше вынести и стал басом орать: «Мам! Мам!»