Читаем без скачивания Испытание - Нисон Александрович Ходза

— Не робей! — заговорил он успокаивающе. — Ничего фашист тебе не сделает. Подержит и выпустит. На кой ты ему сдался!

— Я не боюсь, — сказал зло Юрась. — Я убегу отсюда!

Тусклый взгляд солдата оживился:

— Вот это разговор! Не может того быть, чтобы мы здесь сгнили на радость гадам. Гляди в оба, зри в три! Правильно говорю?

Юрась кивнул головой.

— А коли так, держись за Егора Кротова.

— Кто это?

— Во непонятливый! Конечно, я! Второго Егора Кротова не отыщешь на всем глобусе!

Всю ночь Юрась пролежал с открытыми глазами. Слева от него тяжело дышал Егор Кротов, справа — беспокойно ворочался пленный, со светлой густой бородой. Про него Кротов сказал Юрасю:

— Учитель. Душевный человек…

Вой лагерной сирены поднял пленных в пять утра. Один за другим сползали они с неструганых дощатых нар и поспешно выходили во двор. Вышел и Юрась.

— Где здесь умыться? — спросил он Кротова.

— Эка чего захотел! — сказал без улыбки солдат. — Нет для нас у немца воды…

— Но без воды человек не может жить. Нам учительница говорила. Без пищи можно долго, а без воды нельзя…

— Пить фашист дает понемногу. Потому как лошадь без воды не может, а мы здесь за лошадей работаем.

— За лошадей?

— Ну да. Тебя-то. пожалуй, не возьмут. Потому как ты не коренник, не пристяжной, а так, стригунок, жеребенок вроде…

Юрась решил, что Кротов шутит.

— А когда здесь кормят? — спросил он.

— Кормежку, сынок, надо еще спроворить.

— Как это — спроворить?

Егор Кротов тяжело вздохнул:

— Эх, парень, парень! Завязли мы с тобой, что пчелы в дегте. Ну вот, кажись, и завтрак. Теперь не зевай!

Сквозь колючую проволоку заграждения Юрась увидел, что по дороге идут несколько женщин и два старика. Все они несли узелки или небольшие лубяные корзинки. Завидев их, пленные бросились к проволоке. Кротов, схватив Юрася за руку, побежал тоже. Мальчик не понимал, почему все бегут, но чувствовал, что нужно поспеть куда-то раньше других. И он бежал изо всех сил.

Они оказались у самой проволоки. Отсюда были хорошо видны идущие по дороге люди. Вот они свернули с большака и пошли по тропке прямо к лагерю. А на дороге, освещенной утренним солнцем, показались новые люди.

— Зачем мы сюда прибежали? — спросил Юрась.

— Видишь — народ идет? Это наш завтрак, обед, ужин, перекур и прочий разносол! Фашисту от этого кое-что обламывается. Сейчас увидишь…

Первым к заграждению подошел босой старик в треухе. Едва он поставил на землю корзину, как перед ним вырос часовой. Немец опрокинул корзину, и на траву высыпались яблоки, помидоры, морковка и что-то завернутое в тряпицу. Часовой развязал тряпицу, там оказался кусок сала. Ничего не говоря, немец сунул его в карман и отошел в сторону.

— Во, пес! — сказал Кротов. — Опять забрал сало!

Старик безропотно сложил все в корзину и подошел вплотную к колючей проволоке. Юрасю показалось, что где-то он его уже видел.

— Здравствуйте, родные, — сказал старик в треухе. Его дребезжащий голос тоже был знаком Юрасю. — Нет ли среди вас Стрижака? Иваном зовут.

Пленные зашумели:

— Стрижака ищут! Не слыхали, есть в лагере Иван Стрижак?

Стрижака в лагере не оказалось.

— Жив-здоров твой Иван, — участливо сказал Кротов. — Врагов бьет на фронте!

— Дай боже! Вестей, слышь, от него нет. Только и было, что одно письмецо-треугольничек…

Старик стал раздавать через проволоку свои приношения. Юрасю достались репа, морковка, сухарь, яблоко.

— Вот тебе и завтрак! — говорил Кротов. — Не даст нам народ погибнуть. Смотри, что делается!

У лагеря тем временем собралась толпа женщин. Они пришли из окрестных деревень. Каждая что-нибудь несла. Какая-то уже немолодая колхозница просунула через проволоку бутылку молока и приговаривала:

— Пейте, пейте на здоровье, сыночки. От всей деревни нашей будет вам отдача. А скажите, родные, не встречали вы на войне сына моего, Семена Зубова?

Вслед за ней все женщины наперебой начали расспрашивать:

— Окунева Валентина не встречали?

— Может, слыхали про моего мужа? Никита Репни-ков. Старшина он.

— А мой внучек — лейтенант младший. Митенька. Арефьев фамилия. Нет у вас Арефьева Митеньки?..

Немецкий часовой что-то выкрикнул и потряс автоматом.

— Приказывает расходиться, — перевел Юрась.

— Ты откуда сообразил? — спросил Кротов.

— Немецкий я знаю…

Толпа у проволоки начала редеть.

— Сейчас начнут коней снаряжать, — сказал Кротов. — Вот и Борисыч шагает. — К ним подошел учитель. — Тебе что досталось, Борисыч?

— Бульба! — сказал учитель, показывая картошку. — Деликатес! А это яблоко для армянина…

— Да, плох наш Азарян, — вздохнул Кротов. — В голову ранен. И у меня для него тоже припасено кое-что…

Они пересекли пыльную площадь и оказались у длинного деревянного сарая. Здесь же стояли повозки с бочками. Конвойные с долговязым рыжеусым унтер-офицером курили сигареты и лениво переговаривались.

— Эх, закурить ба! — мечтательно протянул Кротов и взялся за оглоблю.

— Мы будем сзади подталкивать, — сказал учитель. — Пойдем, мальчик.

Увидев Юрася, унтер оттолкнул его.

— Убирайся, дохлый крысеныш!

— Я вам не крысеныш! — сказал по-немецки Юрась.

— О! Какой нахальный мальчишка! Ты говоришь по-немецки? Где тебя обучали?

Юрась не хотел разговаривать с фашистом о матери, и он сказал:

— В нашей школе все ребята говорят по-немецки.

Унтер усмехнулся:

— Это хорощо. Русские дети теперь подданные Великой Германии, и они должны знать немецкий язык.

Он подал команду. Пленные потянули повозки к лагерным воротам. Позади, прихрамывая, шел долговязый унтер-офицер. У ворот часовой пересчитал пленных и раскрыл ворота.

Юрась долго еще слышал скрип несмазанных колес и гортанные выкрики немцев.

Бомба, упавшая в центре города, попала в собор. Большой старинный собор превратился в груду развалин. Только высокая звонница, стоявшая отдельно, чудом уцелела. Это было тем более удивительно, что взрывная волна повредила почти все ближайшие дома. Окна многих из них были забиты фанерой или досками.

Немцы спешили пристроить новый корпус: в тюрьме не хватало места для арестованных. Двадцать пленных разбирали развалины и свозили уцелевший кирпич к тюрьме.

— Думаешь, у фашиста машин нет? — говорил Кротов. — Есть! Только не хочет немей возить на машине. Хочет, чтобы мы на себе тащили. Для чего, спрашивается? А для того, чтобы нам унижение сделать, чтобы мы сами себя за скот считали.

— Это невозможно, дорогой Егор Егорыч, — заметил, тяжело дыша, учитель. — Не могут нас унизить варвары. Убить могут, а унизить — нет! Как сказал один русский поэт:

Над вольной мыслью богу неугодны

Насилие и гнет:

Она, в душе рожденная свободно,

В оковах не умрет…

Они волокли груженные кирпичом телеги по безлюдным улицам. Редкие прохожие при виде немцев-конвойных поспешно прятались в подворотнях: гитлеровцы