Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

А теперь она умерла.

— Бабушка умерла, и надо было сообщить об этом тёте Хине.

Мальчик нашёл адрес в телефонной книге, где рядом с ним был изображён загадочный рисунок из неровных квадратиков, и стал собираться в дорогу. Он надел валенки, клетчатое пальто и собачью шапку с кожаным верхом.

Мальчик шёл Михайловским садом.

Вокруг него стояли деревья на ледяном стекле. Зима сровняла газоны и дорожки, и стволы отражались в тонком слое воды, покрывшем ледяную корку. Он остановился, чтобы запомнить эту картину, поболтал ногой в валенке, желая исправить складки мокрого носка, и отправился дальше.

Метро поглотило мальчика, и в вагоне он долго стоял, уткнувшись носом в спину девушки с длинными волосами.

Волосы пахли очень приятно, и мальчику даже расхотелось выходить, но было уже пора, и он пересел в автобус. Наконец мальчик добрался до станции. Держась за поручни, он залез на платформу.

«Сейчас приедет поезд и повезёт меня к тёте Хине, — думал он. — Если её нет дома, надо будет оставить ей записку, про то, как мы жили. Бабушка умерла, и тёте Хине нужно знать, как это случилось».

Мальчик ехал в электричке.

Он пытался, на всякий случай сочинить записку, но вместо этого прислушивался к разговорам в вагоне.

Рядом с ним сидел старичок. Старичок говорил:

— Хотя у меня была любовница после смерти жены…

Другой старичок замечал первому:

— А я живу с женой уже пять лет — и ничего!

Мальчик привык к чужим разговорам. Он слушал их много, таких разговоров, когда приходил в Эрмитаж, где работала бабушка. Разговоры были непонятны, и воспринимались им как музыка. Мальчик рассматривал в окно ряд столбиков с цепью и мерцающий в нижнем углу окна шпиль.

Он слушал.

Дородная женщина в расстёгнутых меховых сапогах бросала на ходу: «Нам теперь нужно в темпе…».

Офицер со значком за дальний поход описывал своей даме грязные пятки блудного сына:

— У Рембрандта всё проступает из мрака…

И снова происходила смена зрителей.

Лысый кривошеий старик.

Дама в шапке по глаза.

Таджичка в пёстром халате.

Толстая девушка в очках — состоящая из чёрных колготок и свитера, при появлении которой все отвернулись от Рубенса.

И вот уже совсем другие подошли к Леонардо:

— Ну, тут всё ясно. Зелёный акцент в правом окне.

— Да. — Он дёрнул веком. — Я смотрел библиографию у Шкловского. Зелёный цвет — жизнь Христа. Ну-ну.

— На каком плече — на левом. А они ходят тут и удивляются — откуда мотив коварства. Плащ — пейзаж. В плане — треугольник.

Ушли.

Мальчик любил эти разговоры и сейчас жалел, что не мог вспомнить все непонятные слова, которые слышал. Он, на всякий случай, записал на приготовленной бумажке разговор старичков. Чистого места на листочке уже не осталось, потому что мальчик выдрал его из тетради, и на обороте была решена задача про два поезда. Мальчик представил себе, как они выглядели, эти поезда, и решил, что они были похожи на эту сырую и холодную электричку.

Но в этот момент он приехал. Мальчик, уворачиваясь от бывших спутников, выбрался на платформу. С неё вниз вела облитая льдом лестница, по которой уже кто-то покатился, громко ругаясь. Мальчик прошёл по узкой, мощёной плитами дорожке, мимо пятиэтажных строений. Нужная улица нашлась сразу, но номера домов были едва различимы в темноте. Мальчик нашёл огромную цифру 34, масляной краской изображённую на стене.

Тётя Хина жила где-то рядом, на другой стороне.

Он снова отправился в поиск и через несколько минут обнаружил место, указанное в телефонной книге.

Там, на месте дома тёти Хины, стояла железная коробка продуктового магазина. Мальчик оглянулся на бревенчатые домики вокруг, серые пятиэтажки и подёргал ручку магазинной двери.

Дверь была заперта.

Мальчик дёрнул ещё раз и снова оглянулся.

Тогда он пошёл обратно к станции.

В квартире было тихо.

Соседи опять куда-то делись. Мальчик включил свет.

«Надо это записать», — подумал мальчик и принёс из комнаты, уставленной коробками, свою тетрадку.

«Бабушка умерла», — написал он.

А потом добавил: «И теперь я поеду в Москву».

Извините, если кого обидел.

02 сентября 2004

История про улицу Марата

По улице Марата, дребезжа, прокатился трамвай, но соседи мои даже не повернулись во сне. Трамвай слышал только я — не спавший и временный в этой квартире человек.

А жил в квартире народ в основном степенный, утром, ещё в темноте, разъезжавшийся по заводам — на Охту, к Обводному, куда-то в Парголово.

Вечером коридор наполнялся топотом, шарканьем и восклицаниями. Хлопала дверь.

Жильцов встречали их жёны с вислыми грудями и животами, а кухня была уже полна паром из кастрюль как плохая баня.

Перед сном жильцы коротко любили своих жён. Тяжёлая кровать застенного соседа, кровать с огромными литыми шишечками, равномерно била в мою стену над моим ухом.

Впрочем, это продолжалось недолго, а одиннадцати наступала тишина.

Тогда я шёл в ванную и зажигал колонку. Вода текла из крана, в окошечке становилось видно, как на газовых трубах вырастало целое поле синих цветов. Колонка работала неровно, пульсировала и шумела в ней вода, с грохотом ударяясь потом в ванну.

Скрючившись, я, погружённый в дымящуюся воду, рассматривал чужое бельё — грязное и стираное, шкафчики, тазы, трещины и пятна на потолке.

Я грелся.

После тщательного вытирания можно было вернуться в комнату. Коридор был тёмен, и пробираться нужно было вытянув руки — одну по стене, другую вперёд — маленькими шажками, осторожно.

Квартира тряслась от проходящих по ночной улице трамваев. Дребезжало мутное зеркало в раме, уходящей к недосягаемому потолку. Подпрыгивала на облезлом столе лампа под зелёным абажуром. Перекатывались отточенные карандаши в стакане.

Даже в ламповом приёмнике, в самой его сердцевине, что-то потрескивало, и мелодия на мгновение пресекалась. Но всё же лампа горела исправно, и исправно бухтел приёмник, огромный, в человеческий рост, с круглыми дутыми ручками, золотыми полосками на полированном деревянном корпусе, заслуженный и надёжный.

Прозрачная осень вползла тогда в город. Сухая осень с ватным туманом по утрам, с сочным голубым небом, с променадами по городским паркам.

Но нерадостной была эта осень, и витало в воздухе предчувствие беды.

Я долго и тяжело болел, жил на прежней своей квартире и разглядывал из постели потолок, выгибался к окну, из-за которого раздавался шум строительной техники — там строили подземный переход через широкую улицу. Надо было что-то делать, менять жизнь, а я не мог пошевельнуть пальцем и проводил дни в бесцельном блуждании