Читаем без скачивания Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник) - Анна Гаврилова

— Все равно до тебя доберусь! — не унимался задира. — И так поколочу, что плакать будешь!

Рыжий поджал губы, насупился, но все-таки стерпел. Бросил с презрением:

— Был бы ты отроком, я б тебя…

— Трус! Трус! Трус! Все свеи и мурманы — трусливые зайцы!

Раскатистый бас княжьего воеводы настиг внезапно, ударил по ушам:

— Эй, кто орет?

Мальчишки бросились врассыпную, помчались, взбивая пыль, одни лишь пятки сверкали. Добря бежал последним: в отличие от других, он ничуть не боялся порки — а по слухам, Сигурд может запросто выдрать и отрока, и простого мальчугана, и даже воина — куда страшнее осрамиться, опозориться, выказать страх. Всю дорогу до дома в голове звенели последние слова трусливого Торни, самые обидные слова! И слезинки накатывались на глаза жгучими капельками.

Добря едва дотерпел до дома, а ворвавшись в избу, забился в угол, с головой укрылся стеганым одеялом. Рыдал мальчик тихо, в отчаянье кусал кулаки, беззвучно подвывал. Его трясло, глаза щипало, а сердце колотилось, хотело выпрыгнуть из груди.

— Свей, — цедил Добря сквозь зубы. — Я тебе покажу отрока. Я тебе покажу.

К горлу снова подкатили рыданья, слезы брызнули ручьем, грудь сжало болью. Добря почувствовал, как на плечи свалилась целая гора. Но почему?! Почему Хозяйка Судеб так немилостива к нему? Почему его отец — жалкий простолюдин, вонючий плотник? За что такое наказанье? Чем Добря хуже гадкого Торни?

Седовласый волхв кивал, но слушал с явным неудовольствием. Пальцы, тонкие, как веточки, то и дело касались бороды. Во взгляде все чаще проявлялась старческая рассеянность. Наконец, старик не выдержал, перебил:

— Вот ты, Вадим, говоришь, де Рюрик — чужак, пришлый он. Но разве не единого деда вы внуки? И не сестры ли матери ваши?

Названный Вадимом встрепенулся, растянул губы в недоброй улыбке. Будто передразнивая старца, пригладил короткую бороду.

— Да хоть бы и так, — с вызовом проговорил он. — Я с пеленок пью воду Волхова. Мне здесь все родное. А он и родился за морем, и говорит не по-нашенски, и обычая нашего не ведает, и же́ны у него не словенские, одна — из ляхов, а самая молодая — мурманка.

На последних словах лицо Вадима заметно искривилось, щеки покраснели, синеглазый взгляд блеснул ненавистью. Молодой, сильный, повадками подражал голодному лесному медведю, хоть и был мелковат ростом. Он сделал несколько шагов по горнице, начал поигрывать плечами, словно хотел напугать собеседника.

— Это ничего… — равнодушно протянул волхв и вздохнул: — Гостомысла тоже поначалу не понимали, так слова перевирал, что и вспоминать страшно. Но потом и он обвыкся, и народ научился различать его речь, а он — нашу. Рассудительный был человек.

— Это ты к чему, старик?

— А к тому, что и прежний князь не здешний был, из Вандалии пришел, как Рюрик. Да ты и сам, поди, ведаешь.

— Не ведаю! — бросил Вадим резко. — Но сплетни такие слышал.

— Не сплетни, — возразил волхв. — Я тому свидетель и участник. Это же я Гостомысла в Алодь привел, почитай уж двадцать лет тому назад.

Вадим вскипел, крикнул зло:

— Да быть того не может! Мне ни мать, ни отец про то ни словом не обмолвились!

— Отца твоего помню, лютый воин был. Безоглядный. Но такие, как он, быстро сгорают, вот и… не успел тебе ничего рассказать. А Рогана? Боги ей судьи! Озлобилась баба на мир. Сперва в девках засиделась, потом, знаю, Умиле завидовала… И мужики вокруг неё мерли…

Вадим пропустил едкое замечание мимо ушей, сказал подозрительно:

— Так как же это выходит? Выкладывай.

— Как выходит? Да просто. У Буривоя, твоего прадеда, не было сыновей. И он, дабы род Словенов не пресекся, дочь любимую Гостомыслу отдал. Вот и породнились. А когда свеи одолевать стали, отправились мы за море в Велиград, к Гостомыслу, за подмогою. Чай, родня. Тогда Гостомысл венедских королей подговорил — большое войско собрали, вместе мы и побили врага. А через много лет, когда в Венедии уж сам Гостомысл правил, Буривой занемог. И тут, как назло, снова свеи пришли, Алодь старую прибрали. Да ещё корела в спину ударила… Буривой тогда в крепости на Наяве заперся. А понял, что конец близок, снова послал к Гостомыслу — по прежней памяти.

А Гостомысл крепок был, и род у него сильный, как раскидистое дерево. Только сперва девки нарождались, но после и парни пошли. Когда Гостомысл в наши земли уходил, Умила уж замужем была, вот и оставил ее там, за морем. А остальных с собой забрал, и Рогану — родительницу твою. Гостомысл и Алодь возвернул, и свея прогнал, и корелу усмирил. И чудь да весь со словенами и русью помирил да рассудил.

Ладони Вадима сжались в кулаки, грудь раздулась, но голос прозвучал довольно сдержанно:

— Да при чем здесь это? Какого рожна Гостомысл Вельмуда за ругами да ваграми отправил?

— Вельмуд той же крови, он из ругов, а ныне и вовсе — князь Русы.

— Али сами бы не управились? Совсем дед ополоумел на старости лет, — не унимался Вадим.

— Сон ему был. Разве не слышал? — невозмутимо пояснил волхв.

— Не верю я в эту чепуху! Ни в сон вещий, ни в чих! Все это Велесовы хитрости. Признавайся! Ты его надоумил права законного наследника обойти?

Волхв уныло покачал головой, отозвался будто нехотя:

— Вадим, да пойми… Рюрик — бывалый воин. За ним и братья, сотни и тысячи других венедов — вагры, бодричи, руги. С такой силой проще землю оборонять от неприятеля. Гостомысл за дело болел. Так он рассудил. Так тому и быть.

— Враки, — ответил Вадим. — Я народ подниму, на каждого дружинника иноземного впятером навалимся… Пусть хоть венед, хоть мурманин! Варяги! И что их сила? Эта земля живет по законам крови! И даже если мой дед — Гостомысл — пришлый, я — здешний, на этой земле вскормленный!

Голос волхва прозвучал тускло, точно сам с собой говорил:

— Рюрик старше тебя, опытней. Тебе только двадцать зим исполнилось…

— И что?

— Песью кровь должно обновлять волчьей, — словно не расслышав слов Вадима, продолжил волхв. — Не спорь с варягами. Шею свернут. Только зазря свой народ под топор подведешь. Рюрика союзное вече признало по завету Гостомыслову. Не по зубам тебе с братом тягаться.

— Ну, это мы ещё поглядим, — огрызнулся Вадим.

Он вышел из хоромин, громко хлопнув дверью.

— Волхв… — с досадой прорычал Вадим и плюнул на пол. — Угораздило же позвать в Славну [1] этого проклятого старика! Теперь пока в свое лесное убежище не вернется, поучать будет, советовать. Но я все равно по-своему сделаю. Эй, там! — крикнул он. — Коня мне! Вече? Понаехало с разных концов всякой чуди да веси… инородье… А самих словен кто спросил?