Читаем без скачивания Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды - Роман Булгар

И его усердие щедро вознаградят. Его сделают сотником. Нет, он станет тысячником. Он первым поведет воинов на штурм Биляра…

– Ты и ты! – очнувшись от сладких грез, Кокчу показал пальцем на двух своих воинов. – Обойдете жилище справа! Ты и ты – слева! Мы ждем. Нападаем по моему сигналу! Никто не должен уйти!

Две пары всадников, слегка углубившись в лес, чтобы скрыться из вида, двинулись вдоль опушки. Они шли напролом, совершенно не разбирая дороги. Хруст валежника под копытами коней растревожил птиц. Галдящая стая тревожно закружилась над лесом.

Взбешенный Кокчу едва удерживался в седле, чтобы не послать вслед за ними, но изменить что-то, уже было не в его силах. К тому же, он и сам понимал, что им, степнякам, бродить по дремучим урманам непривычно, в лесах они чувствуют себя чужаками, незваными гостями.

Оставалось только надеяться на то, что обитатели избушки никак не заметят устроенного ими лесного переполоха…

Вдоль бережка студеного и в летнюю жару родничка возвращался бортник по прозвищу Корт. Иногда его еще называли Башкорт – голова, старший над пчелами, но он на это прозвище обижался, не хотел, чтобы и его причисляли к народу башкир. А вот на прозвище Корт откликался охотно. Хотя, на самом-то деле, звали его в молодости Нургали.

Кроме занятия с дикими пчелами, не брезговал он охотой на мелкого зверя, ставил хитрые ловушки, плел силки на зайчишек и лисичек. Он заканчивал обход своих угодий. К его немалой радости, он уже успел извлечь двух запутавшихся в тонких сетях зайчишек и одну лисицу.

За отцом вприпрыжку передвигался его старший сын Узун. Назвали мальчишку так, оттого что родился он длинным и худющим. И сейчас в свои неполные пятнадцать лет вымахал повыше своего родителя, верно, пошел в деда по матери. Тот тоже удостоился дивно высокого роста.

Привычные к лесной жизни, они передвигались тихо. И вокруг них не стихало многоголосое пение и щебетание радующихся вставшему солнцу пичуг. И вдруг все в одно мгновенье изменилось. Как будто по единому сигналу, лесные птахи вспорхнули. Они взметнулись, порхая крыльями, в небо, переполошенные, закружились, отчаянно галдя.

Почуяв неладное, бортник заторопился, сошел со своей охотничьей тропы, выбрался на опушку леса. Выглянул из-за веток в надежде, что ничего страшного не случилось, а тревога, что прыжками понеслась по верхушкам вековых деревьев, оказалась ложной, как случалось не один раз. Вот чужой и сильный зверь забрел и распугал местных зверушек.

Но на этот раз беду мимо их избушки не пронесло, она двигалась к ней. Наметанный глаз бортника обнаружил присутствие чужих людей.

Четыре всадника попарно заходили слева и справа, а еще шестеро, низко пригнувшись к конским холкам, неслись по ровному полю.

– О, Аллах! – подрагивая, прошептали побледневшие губы. – Бежим, Узун, бежим! – поторопил бортник своего сына.

Думалось ему, они поспеют, смогут предотвратить страшную беду. Они бежали и понимали, что им никак не поспеть, что вороги первыми поспеют к избушке, в которой незваных гостей никто не ожидал.

От безысходности и отчаяния мужские скулы сводило в страшном оскале, и Корт бежал, не оглядываясь. Он словно понимал, что своим видом в состоянии напугать сына, хотя, на самом деле, ему было в этот момент элементарно не до этой мысли.

Все его мысли роились в избушке, как он хотел бы заглянуть в нее и дать сигнал своим домочадцам о приближающейся беде. Эх, если бы он мог крикнуть и голосом предупредить свою жену. Но вряд ли она его услышит за толстыми стенами, а вот чужаки внимание на его призыв обратят. И тогда он уже ничем не сможет помочь своей семье…

– Узун, – не останавливаясь, отрывисто прокричал он, – беги в аул, предупреди. Давеча там-то на постой встали десятка три конных воев. Пускай, не мешкая, скачут к нам… на подмогу…

След бы ему, глупому-то, раньше додуматься! Столько мальчишка лишнего-то с ним пробежал. Да еще и не в ту-то сторону, а совсем в обратную сторонку. Нет, не поспеть Узуну, не поспеть, не поспеть…

На широких полатях, разметавшись в тихом сне, спала девушка-подросток. По ее юному личику то и дело пробегали тени сладких грез.

Старавшаяся бесшумно передвигаться по избе, женщина с теплой улыбкой посматривала на свою красавицу-дочку.

Росла Амина общей любимицей. При любой возможности и мать, и отец старались избавить ее от лишних хлопот по хозяйству, оградить, хотя бы на малое время, от извечной женской доли.

Вот, когда вырастет, выйдет замуж, тогда уж и хлебнет сполна из этой чаши. Ох, достался бы ей, лапушке, муж работящий да заботливый, вот бы они тогда и стали бы за свое любимое чадо спокойны.

Рядом с Аминой примостилась, почмокивая губками, девчушка трех-четырех лет, можно сказать, совсем еще несмышленыш. Малышке еще расти да расти. Пока же ее немного обделяют вниманием.

Но и ей в свое время достанется от родительской любви, особливо, когда старшая сестра покинет их дом. Вот выйдет замуж Амина, оставит отчий кров, уйдет жить к мужу.

А покуда маленькой девочке и без того жилось в их большой семье неплохо, окруженной со всех сторон лаской и заботой.

Проходя мимо, мать ласково провела своей рукой по волосам сына, намериваясь разбудить его, но потом передумала, решив, что пускай мальчонка поспит еще немного, успеет еще наработаться за весь день. В отличие от сестры, его от работы по дому никто не ограждал.

– Спи, маленький, спи… – женщина тепло улыбнулась.

Вот придет отец, тогда и разбудит она своего младшенького. Всех своих детей ей жалко. И старшего сына Узуна, что ни свет и ни заря встал и двинулся в обход охотничьих угодий вместе со своим отцом.

И жалко красавицу Амину, коей скоро замуж выходить, сватались намедни. И младшеньких детишек тоже ей жалко…

Что уж про то судить-рядить, такова их доля-долюшка. Кому-то по предначертанному свыше самими их Небесными Богами и добрыми их Духами суждено жить в городе, в высоких каменных домах. Там они под защитой глубоких рвов и толстых крепостных стен. Там нет нужды им торопиться вставать, по утренней зорьке оббегать лесные тропинки, доить коров и коз…

Тоненько звякнула ложка в неловкой руке, на полатях зашевелились. Девушка открыла глаза и, сладко потянувшись, счастливо улыбнулась.

Во сне к ней приходил милый-суженый. Он упоительно сладко целовал ее в губы, и по всему ее телу пробежала волнительная дрожь…

Почувствовав возрастающее давление в мочевом пузыре, Амина, прикрывая ротик ладошкой, чуть слышно хихикнула и выпростала ноги из-под лоскутного одеяльца. Вдохнув полной грудью, она встала, не надевая обуви, босиком, быстренько прошлепала по земляному полу.

Толкнула дверь и, сопровождаемая любящим материнским взглядом, вышла она на улицу. Задорно подмигнув поднимающемуся солнечному диску, шмыгнула дева за стенку, задрав подол коротенькой рубашонки, присела. Застиранная простенькая материя стала настолько тонкой, что сквозь нее просвечивало ее юное тело, и два розовых соска бесстыдно выпирали, натягивая ткань, на налившейся соками тугой юной груди…

Устроенная татарами облава, туго сжимая кольцо, подкатывалась к избушке на опушке леса все ближе и ближе. Лишь краем глаза Кокчу высмотрел, как из едва приоткрывшейся дверцы в дворик выскочило босоногое создание и, сверкая розовыми коленками, скользнуло за угол.

Его прошибло потом. Оттого, что их чудом не заметили, и потому, что внутри при виде юного длинноволосого чуда сладко заныло.

До ограды еще оставалось сотни две шагов, и он неотступно следил за тем углом избушки, за которым скрылась юная дива, остро давясь от подступившего ревностного чувства, боясь, что ее могли заметить и его товарищи, чего ему сильно не хотелось и по самым разным причинам.

Приятно разлившееся по всему телу облегчение подняло настроение еще больше, и Амина широко улыбнулась, выпрямилась и потянулась.

Откуда-то вмиг налетевший ветерок-шалунишка прошелся по ней своим прохладным дыханием. Он натянул и рванул за собой тонкую материю, обнажив на мгновение, открыв юную наготу перед парой бесстыжих глаз, которые пристально впились в явившееся вдруг чудо трудно описываемой словами девственной красоты.

И только сейчас Амина услышала приближающийся конский топот, обмирая и теряя все силы, повернула голову и остолбенела. Стряхивая с себя оцепенение и чувствуя, как тело отказывается повиноваться ей, она кулем опустилась на землю на подкосившихся ногах, на четвереньках поползла к сеннику в надежде зарыться и скрыться от чужих глаз.

Она не замечала, как колется забравшаяся под рубаху прошлогодняя труха. На этот раз не обращала она внимания и на сладкий, круживший голову запах недавно скошенной и подсушенной на солнце травы.

В этот миг ей было просто не до этого. Лишь одно только желание – спастись и выжить – целиком овладело ею.