Читаем без скачивания Взметайся, разум мой, в небесны дали - Геннадий Владимирович Тараненко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нам говорят — не думайте о смерти,
Не омрачайте жизнь давящей темнотой.
Туда людей заманивают Черти,
Воруя у наивных простачков покой.
И страх, почувствовав себя свободным,
Засев внутри, сжирает по кусочкам плоть.
А счастье, выбежав в одном исподнем,
Несётся прочь, крича, что силы есть: «Господь!
Господь-спаситель, помоги, дай веру,
Что вечно жить предписано нам на Земле!
И силы дай убить в себе Химеру,
Мы не желаем быть у страха в кабале!»
Стал мир от рассуждений Бога светел.
Не став нас, бедных, за носы водить,
Господь, недолго думая, ответил:
«Я дал вам смерть, чтоб вы могли счастливо жить».
Однажды Логика потеряна была…
Однажды Логика потеряна была,
А Истина заснула ненароком.
И только Ярость почему-то не спала,
Себя явив единственным пророком.
Посуду била, шельма, в голос матерясь,
С себя срывая чёрную рубаху.
И по квартире с криками «Атас!» носясь,
На всех домашних нагоняла страху.
И все дрожали, даже писались в штаны,
Менять бельё в пылу не успевали.
И вслед за Яростью кричали: «Пацаны!»
И кулаки до кровушки сжимали.
Но как-то вдруг ворвался лучик солнца в дом,
И Ярость поняла, что проиграла.
И все домашние, усевшись за столом,
С трудом из головы повынимали жало.
Во сне увидел я тебя…
Во сне увидел нынче я тебя.
В нём за столом с тобою пили водку.
И каплями закуску окропя,
Мы обсуждали женскую походку.
Так делают мужчины иногда,
Когда чертовка, влившись в кровь, играет.
Куда-то исчезает суета,
А молодость из кожи вылезает.
Она зовёт на подвиги мужчин,
И шашки наголо, коней седлаем.
Зажав зубами сотню так пружин,
В удалых казаков с тобой играем.
Но, вдруг проснувшись, с грустью понял я —
Испорчен аппарат радиосвязи.
С казачьей шашкой рядом нет тебя,
Мы обитаем в разных ипостасях.
Подопытная крыса
Что может быть прекрасней солнца?
Что может быть прекрасней неба?
И ангел, вдруг влетев в оконце,
Тебе шепнёт, что всё — плацебо.
Плацебо — небо вместе с солнцем.
Плацебо — море и дельфины.
Плацебо даже дом с колодцем
И тот растущий куст рябины.
Плацебо — город и машины,
Тот мужичок возле подъезда.
А съеденный кусок свинины —
Лишь часть эпического квеста.
На самом деле — ты в нирване,
Как часть глобального каприза.
Лежишь недвижимо в метане,
Как та подопытная крыса.
Чернота, подкравшись незаметно…
Чернота, подкравшись незаметно
И поначалу всех вокруг пленя,
Заявляла так авторитетно:
«Нет ничего вокруг белей меня».
А толпа как мантры принимала
Водопады правильных, по сути, слов
И с прилавка всё за миг сметала,
Смерть как радуя искусных продавцов.
Мясники в пылу рубили мясо,
Отгоняя рой вопросов: «Для чего?»
Вся забрызганная кровью ряса
Не смущала абсолютно никого.
Но лишь скрипнули у рая ворота,
Спесь с плутовки разом вся сошла.
Как не пыжилась простая Чернота,
Стать белее так и не смогла.
В чём тебе не повезло?
В чём тебе не повезло?
В том, что ты не стал собою?
В том, что всем смертям назло
Был отвергнут тишиною?
И геройский твой портрет
Не повесят в зале славы,
А бездарный жалкий бред —
Шум лишь ветра для державы?
Ты сливаешься с толпой,
Становясь единой массой.
И бесформенной средой —
Той, что трётся возле кассы.
Ты звезду свою давно
Променял на бублик с дыркой.
Опустился с ним на дно,
Со стандартной блеклой биркой.
Не смирясь с такой судьбой,
Ты лежишь в морском отеле.
Страстно споря сам с собой:
Кто ты есть на самом деле?
Всё пройдёт
Всё пройдёт, пройдёт, поверь, и это,
Пылью серою покроются листы.
Уезжаем пьяные с банкета,
Водки перебрав с тобой до тошноты.
А её сегодня было много.
Чёрт нас дёрнул не нажать на тормоза.
Мы теперь несёмся по дороге,
«Русскою» себе сполна залив глаза.
Потеряв, где лево, а где право,
Больно стукаясь о косяки дверей,
Мы кричим тому на сцене: «Браво!»,
Кто играет самолюбием людей.
А с утра, открыв глаза от света
И с похмельем встретившись лицом к лицу,
Мы пытаемся найти в себе ответы:
«Что теперь сказать Всевышнему-отцу?»
Осень, дождик, листопад…
Осень, дождик, листопад.
Сырость, грязь, противно.
Настроение на спад.
Нету позитива.
Нет энергии в крови.
Нет в душе ромашек.
Посрывали упыри,
Даже стало страшно.
Страшно стало потому,
Что не