Читаем без скачивания Свиток Наафранха - Борис Лисицын

Тонкинский вояж Адама оказался более коротким; он быстро отыскал и выкупил у французских легионеров высохшее тело буддистского монаха, которое мумифицировалось безо всякого бальзамирования. Как оно сохранялось в жарком влажном климате Индокитая в течение нескольких веков — наука была не в состоянии дать удовлетворительный ответ, и помощь могла оказать только мистика.

В декабре 1907 года я получил от Мейнингера письмо, в котором он сообщал мне о новых перипетиях в своей карьере: его пригласили на работу в Провиденс, в Университет Брауна. Условия, предложенные немцу, были столь заманчивы, что отказываться от этого шанса было бы непростительной ошибкой. Он также надеялся на то, что и я через какое-то время присоединюсь к нему на кафедре археологии, а я, со своей стороны, мог поздравить моего друга с удачным трудоустройством.

Сразу после чилийской экспедиции я отправился в перуанскую сельву, где, без преувеличения, с риском для жизни добыл экземпляры отрубленных человеческих голов, из которых лесные дикари удаляют мозг, засушивают с помощью горячего песка и выставляют на всеобщее обозрение как символы своей боевой доблести. Моя собственная голова имела много возможностей стать таким трофеем, но на сей раз фортуна от меня не отвернулась, и я благополучно возвратился в Лиму с шестью вожделенными предметами, купленными у группы спившихся индейцев за несколько бутылок отвратительного пойла. Правда, они не остались в долгу, всучив три обезьяньих головы (которые я легко мог принять за головы туземцев из-за их несомненного внешнего сходства), но, по крайней мере, остальные три штуки представляли собой отличный материал для нашей коллекции.

Я прибыл в Провиденс без предупреждения в середине августа 1908 года и немедленно встретился с Адамом. Он рассказал мне две новости. Одна меня очень обрадовала — руководство кафедры в лице ее заведующего мистера Алекса Вейсмана приняло решение включить меня в свой коллектив. Другая весть произвела на меня неприятное впечатление. Мейнингер женился на дочери Вейсмана, что уже само по себе было плохо, так как могло воспрепятствовать нашим планам, а еще хуже было то, что их брак основывался на любви. Такое проявление Адамом нежных чувств обеспокоило меня, поскольку, очевидно, означало угрозу его занятиям вещами, которые наверняка не понравятся его будущей супруге.

Однако моим опасениям пока не было суждено сбыться — более того, ситуация развивалась весьма благоприятно. Мистер Вейсман так благоволил зятю, что дал согласие на создание под эгидой Университета Брауна археологического музея в Провиденсе. Свою поддержку выразили также Атеней, мэрия, Публичная библиотека, Историческое общество и ряд других уважаемых учреждений. Правда, мы с Адамом отказались от предложения возглавить музей, поскольку боялись, что это вызовет перекос в характере его экспонатов, а нам не хотелось привлекать к своей коллекции излишнее внимание, которое могло бы ей весьма повредить.

Зимой 1908–1909 годов состоялся наш въезд в роскошный особняк, находящийся в самой шикарной (южной) части города на Беневолент-стрит. К этому времени был отреставрирован прямоугольный фасад трехэтажного здания, увенчанного башенкой. На его крыше можно было разглядеть позолоченную фигуру Афины Паллады с мечом и книгой, имевшую, по-моему, вульгарный вид. Стены музея, сложенные из кирпича, совсем недавно были покрыты новым слоем краски светлого оттенка. Два длинных марша ступеней из красного песчаника, окаймленных чугунными перилами с затейливым узором, вели к широкому крыльцу, над которым нависал балкон с бронзовой баллюстрадой. В него были вплетены цифры и буквы «16 К.М. 82» — должно быть, год постройки здания и инициалы того, кому оно обязано своим существованием.

Несколько ящиков и коробок внушительных размеров под нашим бдительным контролем проследовало на руках рабочих в нижнюю полуподвальную часть дома, расцененную нами как оптимальное помещение для нашего собрания. Закипела работа по обустройству предметов коллекции, и в скором времени наш зал приобрел радующий мои глаза мрачный облик. Жена Адама Элен относилась к нашей деятельности очень скептически, а ее младшая сестра Мэгги, с которой я познакомился в гостях у супругов Мейнингеров, и вовсе обливала меня волной холодного презрения при каждой встрече. Если она рассчитывала таким образом пробудить к себе интерес, то это был тонкий и грамотный ход, хотя у меня и в мыслях не было пытаться завести с ней отношения. Элен, по моему ироничному выражению, из-за которого мы однажды едва не подрались с Адамом (вообще-то я считаю себя тактичным и воспитанным человеком, но мы тогда слишком бурно отмечали пополнение коллекции новым предметом, и меня потянуло на откровения), еще как-то мирилась с необходимостью делить своего мужа с кучей трупов, но от этой высокомерной особы такого ангельского терпения ожидать не приходилось.

Буквально каждый свободный от педагогических и научных занятий день мы использовали для пополнения набора музейных экспонатов, и нашими заботами коллекция стремительно росла, как количественно, так и качественно. Чего тут только не появилось! Специальные стеллажи покрылись еще не набившими к тому времени оскомину древнеегипетскими мумиями, трупами древних германцев из болот Ютландии, законсервированными торфяным дублением, а также прочими телами, подвергшимися мумификации в результате удачного сочетания внешних и внутренних условий (хорошая вентиляция, резкое прижизненное обезвоживание организма, образование жировоска и так далее). Отдельную нишу занимали останки первобытных людей и всевозможных палеоантропов, находящиеся в разной стадии разрушения. Достойное место было отдано своеобразным предметам воинской славы, жутким регалиям диких племен Азии, Африки, Америки и Океании. Наконец, мы бережно оборудовали различные культовые экспонаты — гробы и гробницы, урны для праха, памятные статуи, надгробные доски, жертвенные алтари и многое, многое другое.

С моей точки зрения, наш зал заметно выделялся на фоне прочих демонстрационных помещений музея, и, к моему радостному удивлению, он пользовался большой популярностью. Постоянно находились спонсоры для новых экспедиций, и за полтора года мы собрали колоссальное количество великолепного материала.

Парадоксально, но со временем эти успехи стали вызывать у меня странное чувство досады и пресыщения. К лету 1910 года я осознал, что мы дошли до той точки, когда качественное развитие музея прекратилось. Конечно, непрестанно прибывали все новые образцы, расширялась география наших исследований, но это уже не вызывало у нас энтузиазма. Исчезли острые ощущения, раньше возникавшие при работе с новыми экземплярами. Мейнингер все реже приходил в музей и менее охотно отправлялся в командировки; видимо, семейная жизнь превратилась для него в основную. И тогда у меня родилась новая идея.