Читаем без скачивания Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже спустя десятилетия после распада Советского Союза сохранилась эмоциональная общность, которая связывала многих его граждан. В процессе интервью с мигрантами упоминание о дружбе народов появлялось очень быстро – она служила чем-то вроде критерия, по которому рассказчики оценивали свою связь с другими гражданами и с советским государством в прошлом и в настоящем. Даже те, кто гордился собственной нацией или же был настроен против Советского Союза, в основном ценили принцип дружбы народов за то, что он вносил или пытался внести в жизнь граждан мир, стабильность и доброту. Он символизировал уникальность советского проекта, которому не было равных ни на Западе, ни в постсоветских государствах.
Мигранты рассказывали о том, как они присваивали принцип дружбы народов, оборачивая его в свою пользу для получения преимуществ в самых разных сферах. Теплые, хотя не всегда искренние, отношения и взаимоуважение между представителями разных национальных групп позволяли приезжим почувствовать себя включенными в столичное сообщество, которое было по преимуществу русским. Независимо от национального происхождения, можно было легко передвигаться по стране и не переживать за свою жизнь, чувствуя свободу и безопасность. Советский режим, который не обращал внимания на цвет кожи и старался помогать «менее развитым» народам, обеспечил своим гражданам профессиональную мобильность, пусть даже и под наблюдением «старшего брата»[395]. Национальные республики чествовались на фестивалях, а университеты Ленинграда и Москвы открывали двери перед их выходцами, чтобы продемонстрировать их почетное место в советской семье в самом сердце Союза.
Признательность за дружбу и убеждение в том, что она начинается с Ленинграда и Москвы – с городов с преимущественно русским населением, – возможно, представляли собой «евроцентризм и ментальную колонизацию», которые, по утверждению Дины Атаниязовой, побудили «южных» интеллектуалов растворить «собственную» идентичность в русской или пророссийской[396]. Как только идея современной европейской цивилизации была принята как исключительно прогрессивная, российское превосходство было фактически закреплено. Айбек Ботоев описывал, какую роль сыграло в этом само государство: «Я бы сказал, что „дружба народов“ была наполовину правдой, наполовину мифом. Они вколачивали в нас идею интернационализма, на практике относясь к моей родине как к колонии. Они делали все возможное, чтобы нас ассимилировать. Они вынудили нас говорить по-русски. При Советском Союзе государство всегда говорило одно, а делало совершенно другое»[397]. Колонизация, будь то колонизация умов или буквальная колонизация земель, выступает контрнарративом в рассказах мигрантов тем возможностям, которые предоставило им включение в русскую культуру через советскую призму.
И все же дружба народов в советскую эпоху способствовала включению в современный, европейский, космополитический мир, который многим кажется столь далеким в настоящее время. Хаджиев, Нуртаева и другие мигранты горячо утверждали, что они в первую очередь были советскими гражданами – как в советский период, так и спустя долгие годы после распада СССР. Более широкое понимание принципа «дружбы народов» включало в себя опыт дружеских связей, сила которых помогала им на протяжении всего их жизненного пути, инкорпорируя их в сети социальных взаимосвязей и облегчая им проживание в Ленинграде и Москве. Когда переселенцы с Кавказа, из Средней Азии и азиатской части России обдумывали или планировали свой переезд в столицы, дружеские связи предоставляли им возможность социального продвижения.
Глава 3
Найти свое место и обустроиться в двух столицах
Мигранты с Кавказа, из Средней Азии и азиатской части России испытывали надежду на включение в принимающее сообщество и ожидали успеха при первых встречах с позднесоветскими Ленинградом и Москвой и с их жителями. Несмотря на то, что переселенцы осознавали возможности, которые они могут получить в самом сердце Советского Союза и постоянно слышали о дружбе народов, некоторые из них чувствовали тревогу или сожаление из-за того, что были вынуждены жить так далеко от семьи и родного дома. Индивидуальные стремления, официальные и неофициальные связи, а также тенденции государственной политики переплетались таким образом, что кто-то отправлялся на запад, а кто-то – на север страны. Первые впечатления и встречи оказывались решающими для будущей интеграции мигрантов, а также вдали от дома важно было помнить, что значит быть успешным советским человеком.
В позднесоветское время Ленинград и Москва стали центрами советского многонационального взаимодействия. Рост этих городов и возможности, которые они открывали перед жителями, символизировали динамику, урбанизацию и модернизацию государства. Выходцы из периферийных регионов могли делать покупки и взаимодействовать с верхушкой советского общества как равные или даже стать ее частью. Однако городские пространства оставались преимущественно славянскими, пусть даже это было знакомо тем, кто побывал в крупных республиканских столицах. Отдельные представления о принадлежности к какому-либо сообществу, а также отношения с людьми другого пола, социального класса и разной этнической принадлежности стали испытанием для мигрантов – как для их менталитета, так и для их стратегий интеграции в двух столицах. Несмотря на то, что советские идеалы прогресса и развития во многом сформировали мечты этих граждан, а государственная политика довольно сильно влияла на их перемещения, в рассказах о своем пути и об адаптации к новым городам мигранты наибольшее внимание уделяли факторам индивидуального стремления и близких связей с людьми.
Две столицы по-разному встречали каждого новоприбывшего жителя. Узбекские студенты, бурятские сельчане, азербайджанские торговцы, грузинские инженеры и многие другие прибывали в города с четким представлением об их новом доме. Переезд в центр СССР был не только пространственным перемещением, но и преемственностью личных и общесоветских устремлений. Чтобы зафиксировать динамику того, как мигранты интегрировались в городское сообщество, в данной главе я использую концепцию placemaking Ахила Гупты и Джеймса Фергюсона[398]. Эта концепция описывает, как отдельные мигранты наделяют какое-либо пространство смыслом через меняющиеся представления и восприятие сходств и различий между домом и новым местом вдали от него. Placemaking подчеркивает повсеместный характер транстерриториальных связей, которые возникают не только благодаря перемещениям людей, но и через различные сети, в этом случае смягчая контрасты между советскими периферией и центром. Я также использую концепцию placemaking – создания своего места, его освоения, – чтобы отследить, как люди искали «свое место» в более широком смысле – в советском идеале многонационального, космополитического города. Неравномерность властного контроля способствовала появлению
