Читаем без скачивания Дикое поле - Андрей Посняков

— Понятно — расширяешь, так сказать, практику. Как там моя просьба?

— Есть один странный парнишка, — подумав, ухмыльнулся подрядчик. — У Мефодия-ювелира в слугах. Завтра пойдем, глянем.

— А чего не сегодня?

— Сегодня не выйдет никак — Мефодий на богомолье отправился, к зарецким старцам, в скиты, к завтрему только вернется, а без него никто нас на подворье не пустит. У ювелиров — у них, сам понимаешь, с этим строго.

— Понятно, — Михаил кивнул. — А чем же он такой странный, отрок тот?

— Да заговаривается, всякие небылицы плетет — подмастерья заслушиваются, уши развесив. Я через них и узнал. И… вот еще… рисунок принес… Этот отрок рисует, письму уже выучился, знать, не так глуп.

— Так где рисунок-то?

— Вона!

Евстафий с усмешкой вытащил из-за пазухи небольшой свиток желтоватой китайской бумаги, из тех, что была здесь в ходу, протянул…

Ратников едва не поперхнулся вином, увидев изображенные на листке автомобили, самолеты, небоскребы, мосты…

Ну, точно — Темкин рисунок! Господи… неужели — нашел?

— Завтра, говоришь, сходим?

— Ну, конечно, пойдем. Только не с утра — утром встречаюсь с одним мурзой. — Давай, вечером?

— Уговорились! Вечером, так вечером.

Да, Ратников сейчас ликовал! И было с чего.

В таком вот приподнятом настроении попрощался с дружком до завтра и, взгромоздясь на гнедого конька, поехал на окраину — к юрте ростовских.

Поднявшийся ближе к обеду ветер разогнал серые облака. Выглянуло небритое солнышко, облизнулось, сплюнуло да и закатилось себе обратно за облако — хрен вам, еще не весна, еще и зимы-то толком не было!

И, тем не менее, даже такое — в золотисто-желтых прожилках облачности — небо сияло, сверкало, переливалось речным жемчугом, и оттого, от сверкающей красоты этой на душе у Михаила было сейчас хорошо и приятно.

Нужное место Ратников обнаружил самостоятельно, ни у кого не спрашивая — ростовские забулдыги-князья, забившись в свою вип-юрту, пьянствовали с тоски да наперебой орали тягучие длинные песни. Все больше традиционной антикочевнической тематики:

— Ай ты, гой еси, светлый Игорь-князь! А пожег бы ты да вежи половецкие…

И дальше — все вот в таком, не отличавшемся особой толерантностью, духе. Видать, даже и этих выжиг вконец достали татары.

— К кому, бачка-джан? — стоявшие у юрты стражи — воины в унылых серых кольчужках — приняли модно одетого Ратникова за татарина.

Подумав, молодой человек не стал убеждать их в обратном, а спешившись, бросил поводья коня:

— Лошадь мою привяжите. Князь Борис Василькович где?

— Там, господине, в шатре. Слышь — песню поют?

— Слышу. С утра уже нализавшись. Ладно, — Михаил швырнул воину цветную бусину. — Пойду, гляну.

— Постой, господине! — поклонившись, неожиданно возразил страж. — Охолонь-ко, а я пока доложу.

— Ин ладно, — махнул рукой Ратников. — Беги, докладывай.

— Ты не сумлевайся, господине. Я быстро, сейчас…

Воин скрылся в юрте… и тотчас же выскочил с самым недоуменным видом:

— Господине! Забыл ведь спросить, как про тя доложить-то?

— Скажи… Ибрагим-мурза! Ханский конюший боярин.

Кивнув, стражник снова скрылся в юрте:

— Так какой-то мерзавец с ханской конюшни.

— И чего этому мерзавцу надо?

— А не знаю, князюшка, не сказал.

— Ну, зови.

Поправив на голове шапку, Ратников нырнул под полог:

— Здорово, парни. Салям!

— И тебе… — Сидевшие на ворсистом ковре князья приосанились. — Тебя что, сам царь с конюшни послал? Лошадей нам обещал… давно.

— Лошадей потом сами у него спросите, — нагло усаживаясь рядом с мордастым хряком — князем Василько Ростовским, незваный гость потер руки. — В кости играете?

— Играем, — старый князь с готовностью ткнул локтем молоденького юношу, видать — сына. — Эй, Глебушко, Бориску покличь. Спит, поди, Бориска-то?

— Да спит, сволочь, что ему сделается?

— Э-э! Нешто можно так братца-то родного ругать?

— Можно, батюшка! Он вчера шапку мою Ваське Углицкому проиграл! И твой воротник, тот, бобровый.

— Воротник мой проиграл? И впрямь сволочь, креста на ем нет!

— Не, крест он потом в обрат отыграл. Может, пущай лучше спит?

— Все равно — покличь.

Пожав плечами, князь Глеб, пошатываясь, поднялся на ноги и нетвердой походкою направился к выходу. Вышел и долго с шумом мочился где-то рядом, после чего, довольно рыгнув, вернулся обратно и громко позвал:

— Борька! Спишь, что ли?

— Ну, сплю, — неожиданно спокойно отозвались откуда-то из-за перегородки. — А что ты блажишь-то? Воротник чужой пожалел?

— От народил иродов! — сокрушенно посетовал князь Василько. — Ты что же, мурзаевич, вина совсем не пьешь?

— Отчего же не пью? — Ратников усмехнулся. — С хорошими-то людьми чего же не выпить?

— От это правильно! От это по-нашему… Онфим! Офимко! Тащи еще кувшин.

Насколько мог судить Михаил, ему сейчас оказывали милость, все же он назвался мурзой, а не ханом, а принимали его — как равного: усадили рядом, угощали вот вином.

Явились наконец Глеб с Борисом — высоким одутловатым парнем, лохматым и не очень-то любезным со сна.

— Ты, что ль, мурзаевич?

— Ну, я.

— Ну, выпьем тогда.

Выпили, закусили, пошла беседа. Причем такая, от которой у Ратникова, будь он из местных, давно б завяли уши. Ничуть не стесняясь гостя, ростовские князья, как видно, продолжая начатую отнюдь не сегодня тему, взахлеб обсуждали своего сюзерена и родственника — великого князя владимирского Ярослава Всеволодыча, причем именовали его исключительно «бритоголовым чертом», видать, в память о том, как князь ездил с поклоном в Булгар.

— Бритый-то бритый, а ярлык-то у него! — закусывая, цинично хмыкнул Борис. — Да я б ради ярлыка за великий стол… я б не только башку да морду — задницу бы побрил!

— Срамник ты, Боря!

— Батюшка, у тя давно уже отжившие взгляда. Рассуждаешь, как двести лет назад. А времена-то сейчас не те уже. Скажи ему, Глеб!

— Да, батюшка, изменилось времечко-то. Сейчас честь-то не в чести, а в глубокой заднице! Вон, черт-то бритый — на коне! И сын его старшой, Олексашка, к царевичам в друзья набивается. Слышь, мурзич, ты царевича того знаешь?

— Сартака?

— Да, да, так его и зовут.

— Хороший человек. Христианин, между прочим.

— Христианин, а жен, говорят, не одну имеет!

— Ну, так у них тут можно.

— Ты чего зашел-то, мурзич? Просто так или с делом каким?

— Мимо к хану шел… дай, думаю, загляну — посмотрю, кто тут.

— А-а-а…

— Ой, забыл спросить… Ты вчера Ваське Углицкому денежку смешную проиграл?

— Что еще за денежку?

— Ну, монетку… не серебряную и не медную… не понять, какую.

— А-а-а, вон ты про что, мурзич. А тебе что до монетки этой за дело?

— Так… я вообще люблю денежки собирать.

— Ишь ты — это дело все любят. А ту монету… я уж теперь и не вспомню, откуда она у меня? М-м-м…

— Ты б лучше вспомнил, Боря! — с нажимом произнес Ратников. — А то ведь у нас тут законы свои.

— Думаешь, я монеты бесчестные чеканю?! — взвился вдруг князь. — Да ни в жисть! А этой деньгой со мной новгородец один расплатился — узду у человека моего сторговал.

— Что за новгородец? — насторожился Ратников. — Не Мирошкиничей человек, случайно?

— Может, и их, — князь Борис спокойно кивнул. — А может, и не их, может — Мишиничей, кто его знает? Наше ли, княжье дело о каждом холопе ведать?

— То верно — не княжье, — Ратников важно кивнул. — И все ж… Сам Бирич-оглан этим делом заинтересовался!

— Сам Бирич-оглан?! А кто это?

— О! Очень важный человек! Очень.

— Ну так бы сразу и сказал, — князь Борис потер руки. — Пойдем тогда покажу, где того новгородца сыскати.

— Пойдем, — обрадованно поднялся на ноги Михаил. — Покажешь. От того от Бирич-оглана тебе большой респект будет!

— Что будет?

— Ну, уважение — так скажем.

— Что мне его уважение… лучше б денег дал или с ярлыком поспособствовал.

— Может, тебе еще и всю русскую дань на откуп отдать?

— Ладно, мурзич, не шути. Идем.

Когда они вышли на улицу, снова моросил дождь, нудный, промозглый и серый. И столь же нудные серые лица были, казалось, у всех вокруг: у князя Бориса, у его воинов, и у только что подъехавшего откуда-то всадника с челядью.

— Здоров будь, князь! — громко приветствовал нового гостя Борис. — Заходи в вежу, там все. А я скоро буду, ты дождись.

— Мне б с тобой словом перемолвиться, княже.

В госте — небритом и помятом — Михаил неожиданно узнал князя-гусара Василия, с кем вчера только пьянствовал напропалую.

Вчера пьянствовали, а сегодня — гляди-ко — не признает, морду воротит. Вот она — классовая спесивость!