Читаем без скачивания Городской охотник - Алексей Волков

– Как так? – удивленно уставился на волка священник.

– А вот… так… – пролаял зверь и оскалился, будто улыбаясь. – Думал… все… кругом… дураки?

Монах поставил стакан на землю, отложил бутерброд и истово перекрестился, что-то бормоча про себя.

– Рассказать, как… я стал… таким? – Слова натужно выталкивались через волчью глотку, не приспособленную к человеческой речи. – Я… не просил, как и… он.

Волк качнул головой в сторону Алексея.

– После того, как мы с тобой разбежались в универе, помнишь, Леха? – слова по-прежнему выпадали из пасти, как увесистые камни, но постепенно слушатели стали привыкать к паузам между словами.

– Так вот, – продолжал Олег. – Ты взял академ и куда-то потерялся.

– Да не потерялся я. Просто… уехал. Пришлось.

– Ну да. Я и говорю – потерялся. Так вот, собрал я братву. Я тебе тоже предлагал, Леха, ты отказался. Стали помаленьку коммерсантов потряхивать. Ну, как это обычно делается: плати за защиту или завтра сгоришь на хрен. Некоторые соглашались, некоторые, таких было немного, решали проверить, как быстро к ним пожарная дружина приедет. Обычно задерживалась. Ненадолго, но хватало, чтоб точка выгорела дотла.

Потом этот коммерс становился сговорчивее.

Монах неодобрительно покосился на Олега и покачал головой, от чего жиденький конский хвост забавно закачался за плечами.

Волколак лязгнул в его сторону огромными зубищами.

– Мелкую шелупонь, вроде тех, что трусами да носками на рынке торгуют, не трогали. С них брать нечего. Фиг с одной палатки наторгуешь. Так, на кусок хлеба. Трясли таких, у кого были ларьки, магазины.

Потом кто-то предложил подмять стоянки. Не те, где легковушки на ночь оставляют, а где фуры стопорятся на ночь. Ну предложил. Я подумал и решил: а почему бы и нет. Раз есть маза, так надо по-полной. Стволы у нас были. Народ подобрался не робкий. Понтярщиков порожняковых не было. Отморозков тоже. Не лютовали особо. Три шкуры с народа не драли. Честно крышевали, в общем. Те, кто под нами ходил, платили исправно и жили, не боясь шпаны и отморозков. Бабла хватало. У всех тачки были. Хаты. Телки там и прочий марафет, кому надо. Правда, торчков у меня в бригаде не было. Они… беспонтовые. И своих продадут за дорогу кокса, и к зверствам излишним у них тяга.

Ну так и решили мы с бригадой пощупать Ашота Равзавнова. То ли азер, то ли армянин. Хрен его знает. Он тогда держал стоянку на Каширке. Наехали мы на него тяжелым танком. А он нас по матери обложил, быков своих черных с пушками и пиками натравил. Те же отморозки беспредельные. Им что трахать, что резать, один хрен, лишь бы кровь текла. Ну, повздорили мы с ними крепко. Сереге Паленому легкое прострелили, так что половину потом добрые айболиты в Склифе отрезали. Еще двоих расписали под хохлому.

А вечером того же дня заявились ко мне на хату. Решили меня на бабки выставить. За „беспокойство, моральный вред и ущерб деловой репутации“. Ашот долго лясы точил. Понтовался, фраер дешевый. Короче, застрелился я с ними это дело перетереть за городом. Там, на Подольских курсантов промзона такая есть классная. Задница географии. Ну там и застрелились. На пять вечера. Я со своими в три приехал. Двоих с автоматами усадил в засаду, так, чтоб наши восточные друзья в случае чего под перекрестный огонь попали. Хотя, какое там „в случае чего“. Я их решил валить вглухую. Всех. Чтоб ни одна сука не ушла. Капу загнал в лесок ближайший на дерево с „СВД“. Он должен был Ашота валить. Не на глушняк. А так, ноги прострелить. Я с ним сам хотел разобраться.

К пяти часам эти твари подтянулись. Договаривались мы по-честному чтобы. Он десять бойцов, и я десять. Так этот урод весь свой тэйп, наверное, притащил.

– Тэйпы у чеченов, – поправил его Алексей.

– Да по херу. Много их понаехало. Очень много. Хорошо хоть я заранее народ по нычкам отправил. Тех двоих с автоматами, Капу на дерево. Я когда платок уронил, такое началось! Я, Леха, лучше ничего придумать не смог, веришь? Вспомнил, как ты мне рассказывал про то, как рыцари за платок дамы друг друга в землю вколачивали, и решил, что это братве знаком и будет. Мол, начали.

Ну и пошло-поехало, блин. Страх, что началось. Ты когда-нибудь в людей, живых людей, стрелял? Когда в тебя палят со всех сторон. Нет, не стрелял. Дым, кровища, хрипы, мат.

Наших половину сразу положили.

А тут Капа выступил в сольной партии. Хорошо так выступил, гад. Сначала он Ашота глушанул. Не как договаривались, правда. А намертво. А потом с автоматами вступили бойцы. Положили мы этих нерусей всех. Трупы в тачки запихали и подожгли к чертовой матери, своих собрали, и ходу.

Это мы потом узнали, что эта гнида под легавыми ходила. И с ним там мусоров пара была. Так на них же не написано, что они менты. Мы и их под шумок покоцали. До смерти.

Народ потом кто в бега подался, кто на дно залег. Только один флаг, такое началось, убиться пассатижами.

Волчара, понурив голову, очень по-человечески вздохнул. Речь зверю давалась все легче и легче. Хотя и не был его голосовой аппарат приспособлен к членораздельной речи. Алексея это, в общем, не удивляло. Отец Леонид сидел, вытаращив глаза и уронив челюсть на пол.

– Красноперые бивнями землю рыли. Весь МУР на ушах стоял. Там, оказалось, был сынок какого-то из ихних генералов замазан. Ему Капа полчерепа снес, так что еле опознали.

Короче, нашли нас. Заластали. Кого раньше, кого позже. И быстренько осудили. Кому восьмерик, кому чирик. Мне, как лидеру „преступной группировки“, впаяли пятнашку с конфискацией. Когда приговор зачитывали, у отца плохо с сердцем стало. Прямо в зале суда. Меня под конвоем в „хату“ выводили, а его „Скорая“ увозила. Я даже на похоронах у него не был.

Отправили меня в Читинскую область. Лобзиком тайгу валить.

Как я там первую зиму пережил – не знаю. Обмороженных было море. У кого ноги, у кого руки. Один баран за лом без рукавиц ухватился, у него в них, видишь ли, руки скользили. Так лом со шкурой от рук отдирать пришлось. Пока воду кипятили, чтобы руки от лома отлить, у него уже пальцы белеть начали. На такой случай у старшего отряда спирт полагался во фляжке. Только куда там. Спирт выжрали, только на делянку вышли. Ну, лом-то мы от него отодрали. Отодрали, а на нем куски шкуры висят. А из ран на руках кровь так лениво сочится. Как из порезов крохотных. До такой степени сосуды померзли.

А по весне нас погнали на новую вырубку. Каторга, а не вырубка. Кстати, на зоне я крещение принял. К нам поп с проповедью приезжал. Видно, подвижника из себя корчил. Заодно и крестил зеков. Но это зимой было. Легче мне не стало. Но все же…

А весной, по яйца в грязи, нас на новую делянку перевели. Кругом болотище, гнус заедает. В тайге, Леха, знаешь, какой гнус. Нашим комарам и близко не летать. Фуфайку, твари, прокусывают. А мелкая мошка пролазит даже в сапоги. Вечером распухшими пальцами портянку сматываешь, а из нее на пол кровавые комки падают. Мошка раздавленная вперемежку с тиной и кровью.

Был у нас один старичок из местных. А может, и не старичок, просто сморщенный, как печеное яблоко. Тунгус какой-то. Эх… Помню, один раз на яблоню там наткнулись, на полудикую. Так яблоки, веришь, всем отрядом пекли и жрали.

Короче. Рассказывал он, что было рядом с тем болтом в стародавние времена какое-то капище ихнего древнего бога с именем „хрена с два выговоришь“. Бог тот был воином. Хотя какие там у них войны? Леший их разберет. А после того, как у них там где-то метеорит упал, капище ушло в болото. А, вспомнил! Кугу – Юмо бога звали.

А потом среди урок слух пополз, что тут неподалеку клад древний в болоте. Вроде Золотой Бабы что-то. Откуда взялся – хрен его знает. Только мы там все как с ума посходили. В бега намылились. А куда бежать? Прикинь, я как-то на пихту забрался. Высокая была, зараза. Ветки толстенные до самой верхушки. А верх как будто отломан. Так я залез, по сторонам глянул, и веришь, Леха, очко заиграло не по-детски. Сколько глаз видит – тайга. Не нашему лесу чета. Такая глушь, что по ней пять километров в день пройти – подвиг. Нет, от погони, конечно, уйти там можно. Только куда идти, если даже не знаешь, где ты есть?

Оборотень понурил голову, переводя дыхание.

– Ага. Так, значит, стал я корешей лагерных отговаривать, – продолжил он. – А они поупирались, уроды, рогом в землю, и хоть убивай. Золотая лихорадка им глаза застила. Только о рыжевье и думали. А как с ним куда потом – хрен их знает. В общем, сорвались они. Шлепнули вертухаев пару, пушки ихние похватали и налегке двинули. Ну, меня, как самого крайнего, красноперые колоть начали. Твоя, мол, шушера, ты должен быть в курсе, куда пошли, что делать собрались. Я-то в курсе был, понятное дело. Только что ж я, падла последняя, корешей выдавать? Ну, скажу я тебе, Леха, там, конечно, выдумщики попались. Чуть жилы тянуть начали. Почти кранты мне пришли. Слил я братву вчистую. Куда пошли, зачем, что планировали. А мусора, твари позорные, решили еще и проверить, как там в старину в Сибири преступников наказывали. Привязали меня голого к дереву у болотины, рядом мяса кусок тухлого кинули. Зверь, понятно дело, не подойдет: человеком пахнет. А вот гнус – ему по фигу. И человек еда, и мясо протухшее тоже. Так вот, раньше, если человек ночь выдерживал и с ума не сходил – его отпускали. Эти скоты и решили проверить – с катушек съеду или нет. Им ведь по хрену было: сдохну, выживу. Начальник расчистки, майор Тришко, самогон с утра вместо чая потреблял. Да и остальные, кто не пил, тот на траве сидел или еще на какой дряни. Так что мозги у них полностью поразжижались. Списали бы меня в естественную убыль. Деревом придавило, медведь поломал или в топь ухнул. Таких случаев было тьма.