Читаем без скачивания Моя жизнь. Встречи с Есениным - Айседора Дункан

Я никогда не встречала женщины, которая бы произвела на меня большее впечатление, нежели Козима Вагнер с ее высокой, величественной фигурой, прекрасными глазами и лбом, дышавшим умом. Она говорила о моем искусстве в самых одобрительных и прекрасных выражениях, а затем рассказала мне об отвращении Вагнера к балетной школе танца и костюму, о его мечте о вакханалии и о невозможности согласовать с мечтой Вагнера исполнение берлинского балета, ангажированного на этот сезон в Байрейт. Она спросила меня, не соглашусь ли я танцевать в представлениях «Тангейзера». Вот тут и возникло затруднение. Мой идеал делал для меня невозможным иметь что-либо общее с балетом, каждое движение которого оскорбляло мое чувство прекрасного и изобразительные средства которого казались мне механическими и вульгарными.

— О, почему у меня нет школы, о которой я мечтаю! — воскликнула я в ответ на ее просьбу. — Тогда я могла бы привезти с собой в Байрейт тех нимф, фавнов, сатиров и граций, о которых мечтал Вагнер. Между тем одна — что я смогу сделать?

И все же я обещала приехать.

Глава пятнадцатая

Я прибыла в Байрейт в погожий майский день и наняла помещение в гостинице «Черный Орел». Одна из комнат была достаточно велика и пригодна для работы, в ней я поставила пианино. Ежедневно я получала записки от фрау Козимы с приглашением позавтракать, или пообедать, или провести вечер на вилле Ванфрид, где всем оказывали гостеприимство. Ежедневно там собиралось, по крайней мере, пятнадцать человек.

Могила Рихарда Вагнера находится в саду виллы Ванфрид и видна из окон библиотеки. После завтрака фрау Вагнер брала меня под руку, и мы выходили в сад сделать прогулку вокруг могилы.

Вечером часто выступали квартеты, в которых на каждом инструменте играл какой-либо знаменитый виртуоз. Огромная фигура Ганса Рихтера[41], обаятельный Моттль[42], Гумпердинк[43] и Генрих Тоде[44] — все современные артисты встречали равно любезный прием на вилле Ванфрид.

Я очень гордилась, что меня, в моей короткой, белой тунике, принимает такое избранное собрание выдающихся и блестящих людей. В это время я приступила к изучению «Тангейзера».

С утра до вечера в красном кирпичном доме на холме я присутствовала на всех репетициях, ожидая первого представления «Тангейзера», «Кольца Нибелунгов» и «Парсифаля», пока не пришла в состояние полного опьянения музыкой. Чтобы лучше ее понимать, я выучила наизусть весь текст опер, пропитав свое сознание этими легендами. Я достигла того состояния, когда весь внешний мир кажется чужим, бестелесным и нереальным; единственной действительностью для меня было то, что происходило в театре.

Я успела позабыть мудрую, голубоглазую Афину и ее храм совершенной красоты на Афинском холме. Другой храм, на Байрейтском холме, целиком вытеснил воспоминания о храме Афины.

Гостиница «Черный Орел» была переполнена и неудобна. Однажды, блуждая по садам Эрмитажа, построенного помешанным Людовиком Баварским, я наткнулась на ветхий каменный домик изысканной архитектуры. Прежде это был охотничий домик маркграфа. Он вмещал в себя очень большую и прекрасно соразмеренную жилую комнату, ветхие мраморные ступени вели отсюда вниз, в сад. Сад был в совершенно запущенном состоянии. Большая семья крестьян проживала тут уже около двадцати лет. Я предложила им большую сумму, чтобы они выехали, хотя бы на лето. Затем я привела маляров и плотников, велела им оштукатурить и выкрасить нежной светло-зеленой краской все внутренние стены и, помчавшись в Берлин, заказала там диваны, подушки, глубокие плетеные из ивы кресла и книги. И вот я оказалась обладательницей тихого пристанища.

В Байрейте я была одна. Мать и Элизабет проводили лето в Швейцарии. Раймонд вернулся в свои возлюбленные Афины, чтобы продолжать постройку Копаноса. Он часто присылал мне телеграммы, гласившие: «Дело с артезианским колодцем движется. Обещают воду на следующей неделе. Шли деньги». Так продолжалось до тех пор, пока сумма расходов на Копаное не возросла до размеров, которые меня потрясли.

В течение двух лет, прошедших со времени Будапешта, я жила целомудренно, вернувшись, как ни странно, к тому состоянию, в котором находилась, когда была девушкой. Каждый атом моего существа, мозга и тела, был поглощен энтузиазмом. Раньше я восхищалась Грецией, теперь — Рихардом Вагнером. Мой сон был легок, и я просыпалась, напевая мотивы, заученные накануне вечером. Но любовь вновь проснулась во мне, хотя и в совершенно ином виде.

Моя подруга Мэри и я жили в домике одни, так как в нем не было помещения для прислуги, а повар и слуги жили в небольшой гостинице поблизости. Как-то вечером Мэри позвала меня:

— Айседора, я не хочу тебя пугать, но подойди к окну. Там, напротив, под деревом каждую ночь после полуночи какой-то мужчина следит за нашими окнами. Боюсь, что это вор.

Действительно, невысокий, сухощавый мужчина стоял под деревом и глядел на мое окно. Я задрожала от страха, но внезапно выглянула луна и осветила его лицо. Мэри обхватила меня руками. Мы обе узнали лицо Генриха Тоде. Мы отступили от окна. Признаюсь, нами овладел припадок типично ребяческой смешливости — может быть, как реакция после первоначального страха.

— Целую неделю он ежевечерне стоял тут, как сейчас, — прошептала Мэри.

Я велела Мэри подождать. Надев пальто поверх ночного костюма, я бесшумно выбежала из дому, прямо к тому месту, где стоял Генрих Тоде.

— Мой дорогой, верный друг, — сказала я, — неужели ты меня так любишь?

— Да, да, — запинаясь пробормотал он.

Я взяла его за руку и тихо повела по лестнице в виллу. Внезапно Тоде наклонился и стал целовать меня в глаза, в лоб, но в его поцелуях не было ничего от земной страсти. Трудно поверить, однако и это правда, что ни этой ночью, когда мы расстались лишь на рассвете, ни в одну из следующих, когда Тоде приходил на виллу, он не сделал ни единого жеста грубого насилия.

Каждую ночь Тоде приходил в охотничий домик. Он никогда не ласкал меня как любовник, никогда не пытался даже коснуться меня, хотя я знала, что каждый удар моего сердца принадлежит только ему. Чувства, о существовании которых я прежде не знала, пробуждались под взглядом его глаз.

С блеском тех часов, когда Тоде беседовал со мной об искусстве, я могу сравнить лишь беседы с Габриэлем д’Аннунцио. Тоде кое в чем походил на Габриэля д’Аннунцио. Он был небольшого роста, с широким ртом и странными зелеными глазами.

Глава шестнадцатая

В бытность мою в Лондоне я прочитала в Британском музее произведения Эрнста Геккеля в английском переводе. На меня произвела глубокое впечатление его прозрачная и ясная изобразительная манера. Я написала ему письмо с изъявлением благодарности за удовольствие, полученное мною от его книг. В этом письме, должно быть, содержалось нечто, что привлекло его внимание, ибо впоследствии, когда я танцевала в Берлине, он прислал мне ответ.