Читаем без скачивания Лесная невеста. Проклятие Дивины - Елизавета Дворецкая

– Иди к нам, миленький, иди к нам, желанный! – ласково улыбаясь, пели девы и протягивали к Памороку прекрасные белые руки. – Идем с нами к отцу нашему, к матери нашей! Дом наш уютный, просторный, веселый! Кто туда попадет, век назад не запросится! Идем с нами!

Кое-кто из кметей на берегу, заслушавшись, тоже сделал шаг вперед. А Паморок смотрел, завороженный, и не мог оторвать глаз от улыбающихся белых лиц, от сияющих влажными звездами глаз. С волос речных дев непрерывно текла вода, струилась по телам, и капли, падавшие с кончиков прядей, застывали на лету и сыпались круглыми белыми крупинками. От красавиц веяло влагой и холодом, но ведун, скованный смертным ужасом, вместе с тем ощущал и блаженство от близости этих чарующих созданий. Это блаженство ждало за чертой ужаса, манило, подталкивало сделать последний шаг…

– Идем с нами, жела-анный! – нежно пели девы, и у кметей на берегу невольно просыпались зависть и обида оттого, что эти манящие, полные страсти и обещания призывы обращены не к ним.

Приблизившись, девы с двух сторон обняли Паморока и повлекли к полынье. Он не столько шел, сколько скользил по мокрому льду, но не упирался. Взгляд его был прикован к ждущей черной воде среди белого льда. Там был обещанный девами дом. Там была его смерть, и он понимал это, но не мог противиться, скованный силой воды, неподвластной и потому губительной для него стихии.

Девы скользнули в полынью, увлекая за собой Паморока. Мелькнули две волны светлых волос, и все исчезло – без плеска, без кругов по воде. Медвежий плащ ведуна упал с плеч и остался лежать на краю ледяной корки, свесившись краем в воду.

И еще прежде, чем кто-то успел опомниться, вода в полынье начала застывать. Круг стягивался, будто кто-то тянул за невидимую тесемку, продернутую в горловину подводного мешка. Поверхность светлела, и вот уже по всей ширине реки блестел гладкий лед, нерушимый, как и должно быть за полтора месяца до весеннего равноденствия.

Только ландышевый венок остался лежать там, где раньше была свободная вода, да медвежий плащ темнел, накрепко вмороженный в лед.

И среди тишины раздался еще один крик, только прилетел он с пригорка. Там за это время собралось уже довольно много жителей городка, наблюдавших за происходящим с безопасного расстояния. И они увидели еще кое-что.

В тот миг как вода сомкнулась над головой ведуна и начала стремительно леденеть, черная кошка, стоявшая с выгнутой коромыслом спиной на гребне берега, вдруг взвилась с диким воплем, заплясала в воздухе, словно над раскаленной сковородкой, несколько раз перевернулась… и на снег упала женщина! Обнаженная, как те водяные девы, осыпанная длинными темными волосами, она рухнула лицом вниз и затряслась, точно в лихорадке, неразборчиво крича и подвывая.

Из всех наблюдавших наиболее готов к этому оказался Зимобор – ведь он вчера уже видел Углянку и знал, кто скрывается под шкуркой черной ведуновой кошки. Он и опомнился раньше других. И первое, что пришло ему в голову – баба ведь живая, не то что две красотки из реки, а кругом снег!

Растолкав кметей, он подбежал к Углянке, сорвал с себя походный овчинный кожух, завернул в него женщину, подхватил на руки и бегом понес к святилищу. Ближе него жилья не было, а женщину требовалось как можно скорее внести в тепло, укрыть, согреть и успокоить.

Три старухи у ворот испуганно отшатнулись в стороны. Они тоже видели кое-что, но основное действо было от них скрыто обрывом реки, и для них Углянка как с неба свалилась. Одна хотела-таки заступить Зимобору дорогу, сомневаясь, что неведомо откуда упавшая женщина чиста и достойна войти в святилище, но Зимобор плечом отодвинул ее с дороги, и старшая из женщин кивнула, пропуская пришедших. Она помнила Углянку в лицо и догадалась, что все это значит.

Оставив Углянку на попечение женщин, Зимобор вернулся на берег и подобрал венок. Тот снова был высохшим и источал едва заметный аромат. Сделав свое дело, он опять уснул, свернул свою чудодейственную силу до тех пор, пока она в следующий раз не понадобится избраннику вещей вилы.

Негромко гомоня, кмети тоже скатились на лед. От пригорка к берегу и святилищу толпой бежал народ, а впереди всех мчался Хотила.

– Там, там! – Зимобор махнул рукой в сторону валов. – Там твоя жена! Иди погляди, она ли, не подменил ли колдун проклятый! Да пошли кого-нибудь домой за одеждой, а то ей на люди и выйти не в чем! Кошачья шкурка ей теперь маловата будет!

Запыхавшийся Хотила только взмахнул руками, развернулся и побежал к святилищу, скользя на утоптанном снегу.

– Э! – Коньша наклонился и выковырял что-то изо льда. Это что-то было такое маленькое, что загрубелые пальцы парня едва могли его ухватить. – Гля! Это что же? Не пойму, то ли ледяная крошка, то ли жемчуг!

– Где? – Кто-то рванулся к нему посмотреть, а кто-то вместо этого нагнулся и вскоре уже выцарапывал из льда собственную добычу.

Весь путь водяных дев от полыньи к тому месту, где стоял перед ними Паморок, был усеян небольшими жемчужинами. Частью они оказались на поверхности льда, частью вморозились поглубже, и смоляне долбили лед ножами, чтобы до них добраться.

– Красота какая! Да ведь весной растает, поди! – вздыхал Предвар, держа на ладони три-четыре жемчужины (одна оказалась ледяной каплей и впрямь начала подтаивать).

– Но они же настоящие! – Достоян тоже вертел перед собой перламутровую слезку, зажав в кончиках пальцев. – А если настоящие, то как же они растают?

– Ну, дела… – пробормотал Зимобор и окинул взглядом верную дружину, которая в поисках жемчуга ползала по льду, как детвора по песку летним днем. – Ладно, хватит шарить! Мы теперь с этой Сежи-реки и не такую добычу возьмем!

Как вчера, к святилищу сбежалось все поголовно население Заломов, кроме малых детей и неходячих стариков. Кмети в три десятка голосов пересказывали виденное, даже спорили друг с другом, а родовичи ловили каждое слово, обмениваясь охами и восклицаниями. Сежан удивляло, что они сами не догадались еще пять лет назад прижать ведуна к стенке и потребовать возвращения Углянки. Теперь, когда Паморок исчез, он уже не казался страшным.

Зимобор пошел в святилище. В обчине у горящего очага сидела Углянка, на которую женщины уже надели какую-то широченную «печальную» сорочку и завернули в кожух. Она еще плакала, но уже от радости, икая и всхлипывая.

– Матушка! Родимая! – причитала она. – Свет белый опять вижу! Да как теперь… Не примут ведь меня люди! Скажут, кошкой бегала, болезни напускала! Да разве я хотела! Это он все меня таким голосом наделил, что от него люди… А как же мне было не плакать, не жаловаться! Уж как я ходила вокруг окошек родимых, как плакала, как молила: услышьте меня, люди добрые, батюшка родной, муж мой желанный, сестрички мои милые, сыночек мой родименький!