Читаем без скачивания Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

— Да. А Энни сегодня нет?

— Она ушла к родственникам в Зеннор. Она ходит туда раз в месяц. — Я опять провела руками по юбке. Сердце забилось в груди.

Через кухню мы вернулись в малую гостиную, располагавшуюся сразу же за большой гостиной.

— Здесь я обычно сижу по воскресеньям и читаю газету, — сказала я. — Мы никогда не пользовались большой гостиной. Она предназначалась только для гостей, таких, как вы.

«И Лоренс», — могла бы добавить я. Мне вспомнилось, как мы с Лоренсом сидели здесь за бокалом вина, когда я впервые пригласила его в дом. «Какая милая комната», — сказал он. Он любил этот дом так же сильно, как и я.

— Там еще пара буфетных, — сказала я, — и маленькая комната рядом с чуланом, где можно наполнить ванну и помыться, а так больше смотреть нечего.

— А наверху?

Повисла пауза. Мы опять стояли в холле. Я повернулась, чтобы взглянуть на него, и увидела, что он смотрит на лестницу.

— Наверху смотреть нечего, — сказала я, — там лишь несколько комнат, большей частью из которых уже давно не пользовались. И еще, конечно, чердак. Очень хороший чердак с деревянным полом. Раньше там спала прислуга, а теперь и у Энни, и у Гризельды есть по комнате в дальней части дома. — Я снова повернулась в сторону гостиной. Теперь испарина выступила у меня на лбу, а руки дрожали так, что мне пришлось сжать кулаки, чтобы не было заметно, что пальцы трясутся. — Пойдемте присядем. Не хотите ли вина?..

— Мне бы хотелось посмотреть комнаты наверху. — Он был безупречно вежлив, бесконечно вкрадчив.

— Я…

— Разве это нельзя… устроить, миссис Рослин?

Потом была долгая пауза, которую ничто не могло заполнить. Я не могла ни дышать, ни говорить, ни думать. Но эта заминка прошла. Они всегда проходят, эти ужасные долгие секунды, когда невозможно поверить в то, что совершается у тебя перед глазами, а когда они уже позади и ты убеждаешься в реальности происходящего, так много сразу происходит, что чувствуешь, как все запутывается. В следующий миг сердце мое болезненно екнуло, в желудке стало нехорошо, в глазах потемнело. Я подумала: «Нет, этого не будет». Потом: «Это не имеет значения». И наконец: «Он предлагает мне кредит, где дом выступает в качестве залога; в этом нет ничего неподобающего; эти деньги — не подарок; это заем, что может быть более основательного, чем кредит, полученный под честный залог? Все остальное не имеет значения. Ничто другое не будет иметь значения».

— Очень хорошо, — вежливо сказала я. — Как пожелаете.

И мы пошли вверх по старой деревянной лестнице с резными перилами на верхнюю площадку, и я начала показывать ему верхние комнаты.

— Вот комнатушка Гризельды… а вот Энни…

Я старалась не вспоминать о Лоренсе, потому что лучше всего было о нем не думать. Но все равно думала о нем. Слезы горячими иглами кололи мне глаза.

— В этой комнате жил Джаред… а в той — Джосс…

Я двигалась как можно медленнее, чтобы дать себе время подумать, но думать я не могла, как не могла утешиться; все, на что я была способна, — это сказать себе, что ничто не разрушит моей любви к Лоренсу, а менее всего — незначительный эпизод, который я скоро забуду.

— А это кладовая, — говорила я, — здесь мой муж держал вещи своей первой жены.

Я так истово думала о Лоренсе, что почти ощущала его у себя за спиной. Я думала: «Если я сейчас повернусь, то увижу его; мы улыбнемся друг другу, и я вскричу: «Никогда не бросай меня, будь со мной, потому что я тебя так люблю, что не вынесу, если ты уйдешь!»»

Но его не было. Я потеряла его.

— А это моя комната, — сказала я. — Она, как вы видите, выходит окнами на пустошь. Мужу этот вид нравился больше всего, и я с ним согласна. — Я подошла к окну, чтобы посмотреть на вид, словно никогда прежде им не любовалась.

Я услышала, как дверь захлопнулась и раздался тихий, осторожный щелчок. С легким свистом задвинулась щеколда, но я не обернулась. Я закрывала окно, которое отворила утром, чтобы проветрить комнату, потом задернула шторы.

Наступило молчание. Я повернулась. Он стоял, не глядя на меня, его взгляд был направлен на часики с римскими цифрами, которые Лоренс привез мне из Пензанса несколько месяцев назад. Я любила их, потому что они были его подарком, и в то же время ненавидела эти черные стрелочки, которые так жестоко отмеряли короткие часы, которые он проводил в этой комнате.

— Какие на редкость неказистые часы, — заметил Марк, снимая пиджак. — Наверное, они принадлежали твоему мужу?

На этом разговор прекратился. Мы разделись, он — очень быстро, я — с такой тщательностью, словно каждое движение было жизненно важно, а когда больше уже нечего было делать, отправились в постель.

Я ничего не ждала.

Я не любила его. Я потеряла человека, которого любила, и была переполнена горем. Я внутренне сопротивлялась, но слишком велико было мое горе, слишком сильно отчаяние от несправедливости жизни, чтобы злиться или испытывать унижение. Я ничего не чувствовала. Я приняла ситуацию так пассивно, что решила позабыть о ней, как только она закончится, а ведь от близости, которая началась подобным образом, ничего не ожидаешь.

Я и не хотела ничего ждать. Это означало бы предать Лоренса, а Лоренса я любила.

Поэтому я раскрылась навстречу Марку, ничего не желая и ничего не ожидая, но неожиданно все переменилось, словно в тех кошмарах, когда знакомые пейзажи становятся неузнаваемыми, и я поняла, что сама себя не знаю. Я смотрела в эти узкие черные глаза так, словно моя суть была заключена в чье-то чужое тело, которым я не распоряжалась. А когда он дотронулся до меня, расстегивая корсаж и зарываясь лицом в мои волосы, распущенные по плечам, я почувствовала себя так, словно меня никогда не касался мужчина, и я забыла Лоренса — да, забыла о нем — забыла, будто его никогда и не было, потому что с Лоренсом я даже и не представляла, что можно чувствовать то, что я чувствовала с его сыном.

Это было неописуемо. Еще не изобретено слов, чтобы хоть приблизительно описать это.

Когда я наконец проснулась, было далеко за полдень, и пустошь за окном уже давно купалась в золотистом октябрьском солнце. Я лежала, совершенно не желая двигаться, руки и ноги под простынями были теплыми и расслабленными, веки отяжелели от сна, тело было удовлетворенным, успокоенным. В доме было очень тихо. Я только слышала рядом с собой дыхание мужчины, но не посмотрела на него, потому что не хотела признаться себе в случившемся. Я закрыла глаза и позволила сонному томлению просочиться изысканной дремотой в мое тело, я попыталась представить, что рядом со мной Лоренс и что мне стоит только открыть глаза, чтобы увидеть лицо, которое я так любила, но вопреки ожиданиям его лицо не появлялось, я его уже не помнила, и все, что я видела, — были раскосые глаза и жесткий мужественный рот.

Я села.

Марк не пошевелился. Я посмотрела на него. Он казался очень юным, почти ребенком, черные волосы ярко выделялись на белой подушке, ресницы были неподвижно сомкнуты, щеки раскраснелись. Я все смотрела на него, а когда не смогла больше смотреть, соскользнула с кровати и начала одеваться.

Он так и не пошевелился. Я продолжала одеваться, моля о слезах или какой-нибудь другой форме разрядки от боли и шока, но не заплакала. Я оделась, подняла упавший на пол валик для подушек, причесалась. Закончив, посмотрела в зеркало. Глаза были сухи. Я думала, что выгляжу усталой, но усталой я не была. Я выглядела молодой.

Лет, может, на двадцать пять. Ну, на двадцать шесть. Я подумала: «Я молода, молода!» Но я этого не понимала; это было невозможно понять. А когда я вышла из комнаты и спустилась вниз, то почувствовала себя легко и свободно, как ветер.

В холле меня встретила Гризельда. Я перехватила ее взгляд на шляпу Марка, лежавшую на столе, но мы ничего не сказали друг другу. Я вышла на воздух. Солнце пригревало; легкий ветерок ласкал пустошь, и неожиданно для себя я побрела вверх по холму. Я брела до тех пор, пока передо мной среди вереска не выросли стены замка Чун.

Тогда я заплакала. Слезы беззвучно подступали к глазам и обжигали щеки. Я вошла во внутренний круг руин, словно так могла вызвать призрак человека, которого впервые увидела здесь семь месяцев тому назад, но там не было никаких призраков — только горькие воспоминания о любви плохо подходящей друг другу пары: жены фермера, горящей желанием компенсировать попусту растраченную юность, и ученого средних лет, уставшего терпеливо переносить семнадцатый год безбрачия. Каждый из нас подходил другому; это я поняла только сейчас. Единственная разница между нами была в том, что я обманывала себя, думая, что страстно влюблена, а Лоренс сразу признал, что мы были двумя незнакомцами, которые, стремясь избавиться от одиночества, решились на отношения, которые проявлялись в тех или иных формах взаимности трижды в неделю на фоне долгого, скучного деревенского лета.