Читаем без скачивания Внешняя политика России эпохи Петра I - Владимир Бобылев

Однако правительство регента не пошло на союз с Россией, и не потому, что оно разгадало тактику Петра, а потому, что было накрепко связано идеей блокирования с Англией. Фактический руководитель внешней политики Франции аббат Дюбуа внушал герцогу Орлеанскому: «Царь и прусский король слывут правителями очень вероломными. Поддерживая царя и изгоняя англичан и голландцев из Балтийского моря, Вы будете вечно ненавистны обоим народам». Во французских дипломатических документах того времени указывалось, что король «не считает нужным облекать свои связи с царем в формы иные, чем простые выражения дружбы и переписки, дополненные торговым договором». Единственно, что удалось Петру, — это добиться от регента устного обязательства не предоставлять больше субсидий Швеции. Поэтому подписанный 15 августа 1717 г. в Амстердаме нарочито бессодержательный русско-французский договор не изменил общую расстановку сил на Европейском континенте и не стал гарантом невмешательства держав Тройственного союза в Северную войну. Однако по отношению к Австрии это соглашение все же сработало, так как император поспешил избавиться от царевича.

Разумеется, что данное решение Карла VI было принято не только под давлением Амстердамского договора. В июле 1717 г. испанские войска, высадившись на Сардинии, начали борьбу с Австрией за Италию. В условиях войны на два фронта — с Турцией и Испанией дальнейшая игра с Петром в «царевича» становилась крайне опасной. Этот момент, кстати, эффективно использовал П. А. Толстой, посланный царем в Империю с задачей возвратить сына в надежные отцовские руки. Он дал понять Алексею, что его надежды на цесаря напрасны, ибо он «оружием ево защищать не может при нынешних обстоятельствах, по случаю войны с турками и гишпанцами». Эти слова произвели на царевича сильное впечатление.

Любопытным и, пожалуй, неожиданным для Толстого стало активное участие в деле Алексея Петровича испанской дипломатии. Посол доносил, что здесь «есть министра цесарские, гишпанцы, о которых я писал из Вены, так оные привели к тому цесаря, что саморучно писал к вицерою Неапольскому, дабы всеми мерами трудился привесть царевича к тому, что он к отцу поехал». Естественно, что «гишпанские» министры действовали по прямому указанию Мадрида, крайне обеспокоенного «черезвычайным происшествием» в доме Романовых. Личный посланник Альберони в Париже маркиз Гримальдо, которому было поручено уговорить царя посетить Мадрид, доносил, что царевич «не разделяет его (Петра. — В. Б.) взглядов и многие из его подданных, привязанные к старинным порядкам, не довольны нововведениями». Для кардинала не являлось секретом и стремление Алексея Петровича с помощью наемников вторгнуться в Россию и свергнуть отца с престола. Хотя это было чистейшей утопией, однако в Мадриде совершенно по-иному смотрели на «заговор» царевича и не исключали повторения «смуты» и гражданской войны в России. В случае развития событий в данном направлении ни о каком русско-испанском сближении, естественно, не могло быть и речи. Склоняясь к данной версии, в Испании не исключали и иных последствий бегства царевича в Империю. Кардинал Альберони опасался, что отцовские чувства царя окажутся выше интересов страны, чем могут воспользоваться австрийцы, потребуя, например, за возвращение сына вступления России в войну с Турцией. А это с неизбежностью вывело бы «северный колос» из планов испанского правительства. К тому же в Мадриде вскоре узнали, что на переговорах в Париже Петр стремился к союзу с Францией, что также не устраивало правительство Филиппа V. Альберони понимал, что парижская миссия Петра явилась естественной реакцией на укрывательство императором его сына и что судьба русско-французского договора всецело зависит от дальнейшей судьбы царевича. Таким образом, семейная драма Романовых приобрела фактически статус общеевропейской политической проблемы и, как это не парадоксально, встала на пути известных планов испанского правительства.

Наиболее идеальным для интересов Испании Альберони считал положение, при котором Петербург отдалился бы на значительное политическое расстояние от Вены и Парижа. Единственным же средством достижения этой цели явилось бы быстрое возвращение царевича в Россию. Еще весной 1717 г. Адьберони дал соответствующее указание на этот счет своим тайным сторонникам при австрийском дворе, которые и добились того, о чем писал царю Толстой из Италии. По свидетельству одного из испанских дипломатов, содействие Мадрида в деле Алексея Петровича «было очень приятно царю».

По мере того как надежды царя вырвать из рук регента оборонительный договор таяли с каждым днем, он все больше прислушивался к тем голосам, которые рекомендовали вступить в переговоры с Карлом XII. По-видимому, именно при встрече с князем Челламаре царь согласился вступить в прямые контакты с представителями шведского короля. Спустя несколько дней герцог Лейд, осуществлявший связь якобитов с Мадридом, вручил Петру письмо Якова III, в котором тот призывал царя заключить мир с Карлом XII, что, по свидетельству испанского посла во Франции, вызвало у Петра позитивный отклик. 1 июля царь нанес визит вежливости матери претендента, а затем встретился с одним из лидеров якобитского движения — герцогом Ормундским. По этому поводу Челламаре писал Гримальдо, что у «якобитов появилась определенная надежда на русскую помощь при высадке в Шотландию». Однако испанский дипломат явно забегал вперед. Летом 1717 г. якобитские деятели ставили перед собой более скромную задачу — добиться согласия Петра на мирные переговоры с Карлом XII.

Активность испанской и якобитской дипломатии в деле достижения русско-шведского мира не осталась без внимания русского правительства, однако, это совершенно не означает, что Петр оказался пленником идей Альберони и Якова III Стюарта. В условиях развала Северного союза, обострения отношений с Англией и Австрией, рухнувших надежд на прочный союз с Францией, тяжелого финансового положения страны и военно-технических сложностей перенесения войны на Скандинавский полуостров он согласился с предложением Стокгольма сесть за стол переговоров и позитивно отнесся к инициативе испанского правительства в деле установления мира между Швецией и Россией.

В июле испанский посол в Голландии Беретти-Ланди содействовал началу тайных консультаций между Б. И. Куракиным и эмиссарами короля Понятовским и Прейсом, однако полностью ускользнуть от английских секретных агентов русскому послу не удалось.

Они доносили в Лондон, что Куракин неоднократно ездил в Гаалу и «главной целью его поездки были переговоры с испанским послом». Наконец, 12 августа Беретти-Ланди организовал «случайную» встречу Бориса Ивановича с Герцем в парке замка Лоо. В ходе их беседы был решен вопрос об открытии мирного конгресса на Аландских островах весной будущего года.

Активное содействие Мадрида в деле примирения Швеции с Россией имело прямую связь с резким обострением его отношений с Австрией, которые вскоре вылились в войну между Испанией и австро-английским блоком. Стратегическая идея испанского плана ведения войны состояла в том, чтобы стремительной десантной операцией захватить Сардинию и Сицилию, а затем перенести боевые действия в Италию. На втором этапе войны можно было бы рассчитывать на помощь Швеции и России, которые нанесут удары по Англии и Австрии. Тем самым военно-морские и сухопутные силы этих стран будут отвлечены от средиземноморского театра военных действий, что предопределит окончательный успех Испании. Челламаре писал Беретти-Ланди, что «переговоры России со Швецией могут дать нашим интересам еще больше, если Швеция заключит союз с Россией».

Таким образом, возросшая военно-экономическая мощь России стала притягательным объектом и существенным фактором во внешне-политических планах держав, расположенных далеко от русских границ. Россия оказывалась важнейшим звеном международной европейской политики, что свидетельствовало о ее становлении как великой державы общеевропейского значения.

Вспыхнувшая на западе новая война с участием Испании, Англии и Австрии в какой-то степени восстановила ту изумительно благоприятную для России ситуацию в Европе[16], которая сложилась в начале XVIII в. в результате войны за Испанское наследство. В русских дипломатических кругах понимали, что испано-австрийская война стала существенным препятствием для прямого вмешательства западных стран в балтийскую политику. Б. И. Куракин в начале 1718 г. писал царю, что «сколь долго Гишпания будет вооружена и с Цесарем в войне, столько времени потенции морские, так и Франция, будут иметь руки связаны замешаться в дела северные». Вскоре Петр получил известие о подготовке испанцев к вторжению в Сицилию. «По его мнению, — писал французский посланник в России Лави, — война в Италии неизбежна, причем заметно было, что новость эта для него приятна».