Читаем без скачивания Пророки Возрождения - Эдуард Шюре

Все же в этот период большую часть времени Рафаэль проводил в Ватикане, в Станца делла Сеньятура, где он с успехом рисовал «Диспуту», «Афинскую школу» и «Парнас». Скажем лишь несколько слов о происхождении, взаимосвязи и значении этих трех удивительных вещей, столь известных и популярных во всем мире, славы Возрождения и величественных проявлений итальянской души в ее высочайшем синтезе.

Серия фресок, украшающих Станцы Ватикана и Лоджии верхней галереи, данная в Дамасском дворике, включает историю христианства со времени его возникновения, сходя оттуда к греческой философии и поэзии. Некоторые эпизоды этой истории, касающиеся важных фактов истории папства, должны были быть предложены Рафаэлю папой Львом X и кардиналами, которые были его близкими друзьями, но общий замысел, выбор сюжетов, их взаимосвязь и дух, определявший их, принадлежат художнику. Известно, что Станцы, где представлены великие сюжеты античности и католицизма, созданы рукой Рафаэля, тогда как потолки Лоджий, представляющие историю Ветхого и Нового завета, были выполнены его учениками по эскизам мастера. В этом ансамбле прослеживается светоносная мысль. Эта мысль, разумеется, синтетическая. В свободном полете она парит над веками, подобно его Иегове, который очерчивает пальцем контуры континентов на глобусе. Она начинается с тайны христианства и таинства Евхаристии («Спор о святом Причастии»). С христианского неба она спускается к греческой философии («Афинская школа»), а оттуда вновь поднимается к Музам, вдохновляющим поэзию («Парнас»). Помолодевшая и обновленная эллинской красотой, словно омывшись в чистейшем источнике, эта мысль входит в течение времен от ветхозаветной истории до относительной победы христианства над язычеством в великой битве Константина. Остановимся на мгновение перед тремя первыми из этих великих фресок, чтобы затем бросить быстрый взгляд и на остальные.

В Станца делла Сеньятура у Рафаэля была благородная мысль прославить три величайшие просветительные силы человечества: Религию, Науку и Поэзию. Размах этой идеи делает его в полном смысле слова возлюбленным сыном Ренессанса и его самым истинным апостолом. Ибо его понимающий и примиряющий гений охватывал одной любовью эти три сферы. Но первая из его религий была ему ближе остальных из-за его религиозного обучения в Умбрии и из-за его блистательного дебюта в мистической живописи. Итак, он начал с религии, которую сконцентрировал вокруг «Спора о святом Причастии». Эта фреска не изображает никакого конкретного события. Здесь мы находимся не в сфере истории в полном смысле слова, а в некоем промежуточном пространстве между небом и землей, между вечностью и временем. Это астральное пространство, в котором великие события прошлого отражаются, словно в зеркале, и воплощаются в символических образах, в то же время как готовятся и таинственно вырисовываются события будущего. Ибо именно в созерцании этих живых символов, созданных чистым Духом, горние души проникаются своей миссией, прежде чем воплотиться на земле.

Рафаэль Санти. Диспута (Спор о святом Причастии).

Фреска «Станца делла Сеньятура». 1509　г.

Рим, Ватиканский дворец

Идея сотворения мира как жертвы существует уже в брахманистской религии, где Брахма создает мир, питая богов своей сущностью и проникая во все существа. Воплощение Сына Божьего на земле в образе Иисуса Христа и спасение человечества мученичеством на Голгофе – центр и важнейший постулат христианства. Это таинство, обновленное в символе Евхаристии, – центр католического культа. Согласно ему, божественная Любовь продолжает сиять над миром. Именно это и хочет представить Рафаэль.

Рафаэль Санти. Афинская школа. Фреска «Станца делла Сеньятура». 1508–1509　гг.

Рим, Ватиканский дворец

Два апостола, Петр и Павел, указывающие на монстранц и дароносицу позади алтаря в центре фрески, притягивают взгляд как центр композиции. Вокруг них группируется обширное собрание в форме полумесяца – более сорока персонажей, отцы церкви, мученики, доктора, отшельники или простые верующие. По мере удаления от центра живее становится спор о происхождении явления, которому они являются свидетелями. Но все, и даже те, кто его отрицают, участвуют в чуде, которое одинаково заполняет их всех и связывает в едином символе. Здесь гений художника проявляется не столько в мощи экспрессии, сколько в разнообразии поз, в искусстве группировать и в мудрой композиции. Здесь можно найти все степени веры, от размышления и спокойного убеждения до горячего экстаза и жажды жертвы.

Рафаэль Санти. Парнас. Фреска «Станца делла Сеньятура». 1510　г. Рим, Ватиканский дворец

Со своей инстинктивной широтой Рафаэль не побоялся поместить отлученного монаха Савонаролу среди благородных верующих. По бокам первого плана, справа и слева от широкого собрания, очень далеко от сияющего алтаря, можно видеть, как суетятся с разными ужимками, в удивительных ракурсах скептики и насмешники, среди которых можно различить лукавое лицо Браманте. При этом по всем их беспокойным лицам, по всем рукам, грозящим или молитвенно сложенным, проходит волна высшей гармонии. Верхняя, небесная часть фрески, изображающая Христа между Богоматерью и Иоанном Предтечей с группой ангелов, менее удачна, но вместе с первой составляет величественный ансамбль. Глядя на «Афинскую школу», мы спускаемся на землю, не покидая при этом идеального мира. Вся греческая философия, мать современной науки, находится здесь в лице своих основных представителей, разделенных и сгруппированных в соответствии с их ролью и значением. Легко дышится под этим грандиозным портиком, высокими сводами, глубокими аркадами. Нужно восхититься метафизической интуицией художника-гуманиста, поместившего в центр своей композиции, над всеми остальными философами, главу Академии и главу Ликея. Воздетым перстом Платон, величественный старец, указывает на небо, тогда как молодой Аристотель энергичным жестом простирает руку к земле. Каждый говорит: «Вот где истина!» И оба правы. Об этом их последователи будут спорить бесконечно. И всегда найдутся ленивые циники, чтобы высмеять человеческое усилие, подобно Диогену, который нагло развалился у ног двух великих мыслителей, на лестнице, ведущей к храму мудрости. Вокруг них, сидя или стоя, группируются вдоль балюстрады величественного здания Гераклит, Пифагор, Архимед и Сократ со своими школами из Эллады и Ионии. Все мыслят и беседуют, спорят и опровергают, но с достоинством и без грубости. В том неземном храме, где они встретились, исследователи поняли, что истина глубже, чем их система. Каждый пытается расширить свою философию, поняв философию других. Их позы и жесты выражают мысль, а не страсти. Эти позы образуют некую мелодию, мудрую, как и их язык. Легко можно поверить, что Рафаэль вдохновлялся стихами Данте, описывающими мудрецов античности:

C’eran gente con occhi tardi e gravi

Che parlavan’rado con voci soavi

Там были люди с важностью чела…

Эта величественное и гармоничное собрание воплощает трансцендентную красоту в исторической точности. Эта живая картина эллинской мысли представляет апогей идеалистической живописи эпохи Возрождения.

Рафаэль Санти. Освобождение апостола Петра из темницы.

Фреска «Станца д’Элидоро». 1511–1514　гг. Рим, Ватиканский дворец

Еще один шаг в глубь времен, к безднам эллинизма – и мы окажемся у Кастальского ключа, на горе Муз. Для этого нам не нужно покидать зал делла Сеньятура. Достаточно обратить свои взгляды к произведению, которое возвышается над окном, обрамляя его, и кажется нам как бы зеленеющей вершиной, выходящей из светового тоннеля. И вот мы на вершине Парнаса. О! Это не двойная дикая скала, которая возвышается над сумрачным ущельем Дельф, где пророчествовала Пифия и правил Аполлон Пифийский, но это также и не снежный Геликон, на зеленых склонах которого пастух Гесиод видел спускающихся мечтательных дочерей Мнемосины и Зевса, которые поверяли его внимательному слуху историю богов и земли. Это Парнас более веселый и беспечный, Парнас итальянский и в то же время эллинский благодаря своей беззаботной грации и спокойной красоте. Сидя под великолепным лавром, Аполлон больше не прикасается к лире; он играет на виоле, чтобы научить своих спутников новым гармониям зарождающегося мира. А задумчивые Музы слушают улыбаясь, одни – обнимаясь перед лицом бога, другие – в стороне, полускрытые листвой. Но все подчиняют свои позы и лица удивительной мелодии, которую ои слышат. Аполлон играет на них, так же как на своей виоле; они стали его лирами. В тени лавров видны силуэты Гомера и Вергилия, Стация и Данте. На переднем плане сидит Клио, с величественным профилем и огненным взглядом, ее протянутая рука удерживает на коленях бронзовую табличку. Другая рука держит стило. Но она не пишет. Живость ее движения приоткрыла складки одежды и позволяет видеть часть молодой груди, свежей, как роза. Она смотрит вдаль, и ее глаза из-под ресниц, кажется, видят зрелище, которое наполняет ее восторгом и энтузиазмом. Она словно восклицает: «Что мне до обыденных действий? Что мне до суетной толпы? Единственное, что меня занимает, единственное, что украшает и оправдывает жизнь, – это герой – и я вижу его!» Некоторые предполагают, что, изображая голову этой Музы истории, Рафаэль вдохновлялся молодой Витторией Колонна, маркизой Пескара, воспетой позже старым Микеланджело, любившей всю жизнь только своего мужа, блистательного и легкомысленного сеньора д’Авалоса. Как бы то ни было, этот Парнас Рафаэля напоминает об итальянском Парнасе Возрождения.

Фреска «Освобождение Петра», расположенная над окном соседнего зала, напротив, показывает нам все, на что был способен Рафаэль в изображении христианской легенды, где спиритуальная мистика смешивается с драматическим чувством в грозной реальности. Этот эпизод взят из «Деяний апостолов». Сквозь железную решетку тюрьмы видна удивительная сцена. Петр, сидящий у стены, спит мертвым сном. Ангел Господень будит его. Апостол, со склоненной головой, колеблется в сомнамбулическом сне. Но, послушный грациозному движению ангела, который словно поднимает душу спящего, как цветок в ночи, Петр медленно поднимается, чтобы последовать, как во сне, за своим небесным проводником. Эта светящаяся группа, выделяющаяся из сумрака темницы, с трудом различимая сквозь страшные решетки тюрьмы, производит впечатление сверхъестественного. Кажется, что тебя касается духовный свет. Два других эпизода, образуя триптих вместе с этой центральной сценой, обрамляют ее. Слева стражник, сидящий на лестнице около тюрьмы, держит факел. Его красноватый свет освещает спящих товарищей и отражается на лице часового. Свет тревожный и коптящий, совершенно иной, чем белый свет, озаряющий внутренность тюрьмы. Земной свет беспомощен перед светом божественным. Ангел вошел, но стражники ничего не видят. То проник дух, невидимый и тонкий. Засовы, решетки и стены не могут помешать ему. А по другую сторону тюрьмы виден пробудившийся апостол, сопровождаемый безмятежным ангелом, выходящий из запертых дверей при свете звезд. Искусным распределением светотени художник сделал ощутимым присутствие духовного мира, который проникает сквозь грубую материю, мир невидимый и неощутимый, но непобедимый и мощный.