Читаем без скачивания Судьба (книга первая) - Хидыр Дерьяев

Аванес сказал по-русски, обращаясь к женщине:

— Эта Бэкмурат-бай. Адын из самы эзвестный чалавэк района. На мой завод его рука хлопок поставляет. Она — мой первый кунак, друг наш… Сматры его двор какая!..

— Ах, как прелестно! — сказала женщина, беря мужа под руку.

Полковник хорошо разбирался в коврах. Топя звон шпор в коротком упругом ворсе, он медленно шёл, объясняя жене, какой ковёр пендинский[62], какой — иомудский*, какой — текинский*. Почти безошибочно он угадывал возраст каждого ковра, оценивал мастерство ковровщицы.

Вдоволь налюбовавшись переливами чудесных красок, гости вошли в дом. Церемониальные обязанности взял на себя Аванес. Он усадил начальника уезда между его женой и женой хозяина дома, блистающей бухарскими шелками и благоухающей всеми таинственными ароматами финикийских парфюмеров. Рассадив детей, Аванес примостился около Бекмурад-бая, севшего рядом с полковником.

Пока подавали на стол, жена полковника не переставала восхищаться дивными коврами — подлинными шедеврами искусства, плодом кропотливого труда безвестных туркменских ковровщиц. Но когда всё новые и новые блюда, появляющиеся на столе, раскинули по комнате ловчую сеть аппетитнейших запахов искусство было забыто — его победило мастерство повара, специально приглашённого Бекмурад-баем.

— Каму какой напытка душа трэбует? — спросил Аванес по-русски, он заодно взялся исполнять и обязанности тамады; поручать это полковнику было нетактично, хозяин не умел, а хозяйка… женщина остаётся женщиной, даже если она и ханум. — Пэрви тост даём хазаин дома!

Бекмурад-бай встал.

— Я предлагаю выпить за здоровье наших почтенных гостей, господина начальника уезда и его красавицы жены! — Бекмурад-бай явно льстил, потому что жена полковника при всей своей миловидности вряд ли могла серьёзно претендовать на звание красавицы. — Желаю дорогим гостям каждый день проводить в такой же радости и веселье, как сегодня! А ещё я приглашаю выпить за белого царя, который дал нам такую радостную жизнь.

Ханум перевела слова мужа. Все встали, чокнулись, дружно выпили. Почти без передышки усатый тамада предложил тост жене полковника. Та не стала затруднять себя изысканными пожеланиями.

— Я пью за нашу компанию!

Третий тост поднял начальник уезда. Он посмотрел свою рюмку на свет, полюбовался золотистой игрой старого, выдержанного коньяка и сказал:

— Предлагаю выпить за нашего общего друга Аванеса. И за его друга, а теперь уже и нашего, Бекмурад-бая. Желаю вам, друзья, больших успехов в торговых делах. — Полковник многозначительно выделил предпоследнее слово. Ему зааплодировали. Он поставил рюмку и тоже несколько раз вежливо и беззвучно свёл воедино ладони своих крупных рук.

Погом начали пить без тостов. Скоро языки развязались, обращение стало непринуждённым. Подвыпившая полковничиха пересела к Аванесу. фамильярно положила руку ему на потное плечо, жарко дышала в лицо.

— Мы с вами, уважаемый Аванес, самые известные люди в Мары, правда? Кому же, как не нам, быть в близких отношениях, правда? С кем, как не с вами, мы должны чаще встречаться, правда? Конечно, мы обязаны с уважением относиться друг к другу… — Она лукаво помотала окольцованным пальцем перед унылым армянским носом Азанеса. — Но ведь мы же хорошие друзья, правда?

Аванес отдувался, пыхтел, бормотал невнятное, пытаясь подцепить вилкой скользкий, как обмылок маринованный гриб и опасливо косился в сторону полковника.

Бекмурад-бай не любил спиртных напитков, но не хмелел, когда случалось пить. Угрюмо насупившись, он смотрел на разошедшуюся полковничиху и почему-то вспоминал свою тяжёлую трёххвостую плеть. Пальцы невольно сжимались, словно ощущая её рубчатую рукоять

Ханум тихо окликнула мужа, указав глазами на полковника. Тот, расстегнув китель и развалясь на стуле, ронял на дорогой ковёр пепел папиросы и внушительно пояснял:

— … Со всеми разделаюсь! И безжалостно, если узнаю, что кто-то ведёт революционную пропаганду на подвластной мне территории! Весь уезд в бараний рог скручу! — Он стукнул кулаком по столу. — Слышите, Бекмурад-бай? Вы — человек, который должен держать связь с жандармерией. Постоянную связь! Разной пропагандой занимаются городские рабочие и вообще люди, связанные с городом. Поэтому мы. хотим, чтобы среди туркмен не было рабочих… Туркмены — хорошие люди, приветливые, гостеприимные… Пусть они остаются хорошими… А то попадут? в город — портиться начнут…

Польщённый вниманием начальника уезда, Бекмурад-бай, выслушав перевод Ханум, горячо сказал:

— Уважаемый начальник, мы никогда не допустим, чтобы белый царь, давший нам радость и богатство, нахмурил свои светлые брови, был недоволен нами. У меня есть восьмидесятилетняя мать. Она пять раз в день обращается к аллаху и каждую молитву заканчивает словами: «Пусть долго живёт наш белый царь, пусть крепка и нерушима будет его власть»… Если среди туркмен появятся смутьяны, я первый скручу им локти за спину!

Было уже заполночь, когда гости стали проявлять первые попытки встать из-за стола. Заметив это, Бекмурад-бай распахнул дверь в соседнюю комнату.

— Прошу зайти и сюда, посмотрите перед уходом!

— Ах, как прелестно… как уютно здесь… — Жене полковника хотелось спать, она откровенно зевала и говорила любезности машинально, почти не сознавая, что говорит.

Ханум быстро вытащила из шифоньера три детских пальто, сшитых из дорогого материала, стала надевать их на полковничьих детей, начав с полусонной малышки.

— Зачем это вы? Не надо! Оставьте, пожалуйста! — в один голос запротестовали полковник и его жена.

— Надо брать! — успокоил их Аванес. — Туркмен кунак такой обычай есть… Нэ бэрешь — абидытся, тры лет гостям не ходит.

Бекмурад-бай вынул ладный каракулевый полушубок, протянул Аванесу.

— Возьмите! Нашему уважаемому начальнику в подарок. Я не смею — вы наденьте на него, Аванес-ага…

Взяв из рук Ханум женское манто, сшитое из отборных золотистых смушек, Бекмурад-бай повернулся к жене полковника.

— Прошу вас, уважаемая госпожа!

Женщина слегка зарделась.

— Нет-нет… Спасибо! Зачем же вы… Ах, какая прелесть! Ну, ладно, мы потом расплатимся… — Она взглянула на мужа, но, сунув руку в карман, нащупала толстую пачку ассигнаций, и замолчала, с трудом соображая затуманенной хмелем головой, что к чему.

За воротами стояло три фаэтона. В двух разместились чрезвычайно довольные гости, в третий сели Бекмурад-бай и Аманмурад, чтобы проводить семейство полковника до самого дома. Аманмурад был возмущён щедростью брата и недовольно брюзжал:

— Куда столько отвалил! За такую цену любую девушку отдадут из самой благородной текинской семьи. А ты за нищую!

Бекмурад-бай снисходительно похлопал брата по спине. _

— Молод ты ещё в таких делах разбираться! Причём тут девчонка! Я не просто тебе невесту покупаю — я самого начальника уезда в свои руки беру. Понимать надо! Полковник помогать нам станет — все затрат ты с лихвой вернём… Втрое больше вернём!

Спустя два дня Бекмурад-бай зашёл узнать о продвижении своего протеста на решение марыйского суда. Полковник поднялся ему навстречу, крепко пожал руку, усадил в кресло. Достав из папки заявление, помахал им в воздухе, хлопнул Бекмурад-бая по плечу.

— Всё уладится, милейший, не изволь беспокоиться.

— Поскорее бы надо, уважаемый начальник…

— Денька через два можете поздравлять брата а молодой женой!

Переводчика в кабинете не было, но они прекрасно поняли друг друга и расстались взаимно довольными.

Река не осквернится, если из неё лакала собака

Поздно вечером Оразсолтан-эдже сидела в своей кибитке одна, погруженная в безрадостные мысли, как в колючий саман[63]. Послышались шаги. «Не арчин ли Меред? — подумала с внезапно вспыхнувшей надеждой Оразсолтан-эдже. — Может, добрую весточку какую получил?» Но шаги были лёгкие, стремительные, не похожие на грузную походку арчина. Кто бы это мог быть?

Пока Оразсолтан-эдже раздумывала, в кибитку; заглянул… Берды.

Увидев юношу, Оразсолтан-эдже обессиленно опустилась на своё место и всхлипнула: прошедшее с новой силой ожило в её памяти.

Поздоровавшись, Берды встревоженно спросил — он уже видел, что мазанка пуста и в кибитке Узук тоже нет:

— Все ли живы-здоровы?

Оразсолтан-эдже заплакала, громко сморкаясь.

— Опустел наш дом, Берды-джан… Ой, опустел… лишился красы своей!.. Некого мне теперь к груди прижать… улетела горлинка, сынок мой милый!.. Сердце моё сгорело…

Берды, сражённый страшной вестью, не сел, упал на кошму, схватился руками за голову. Он дышал тяжело, со всхлипом, словно воздуха не хватало в кибитке. Плечи его опустились, он весь словно уменьшился на глазах.

— Умерла?..