Читаем без скачивания Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир

Диалог домашних после ухода врача не был длинным.

«Папа, сколько ты заплатил дундуку?»

«Елена, надеюсь, ты понимаешь, что не все сейчас имеют возможность обратиться к профессору Полуэктову?»

Профессор больше не появлялся.

Она играла не четыре часа, как раньше, а шесть, семь, восемь.

У стрелочника на Рязанском вокзале она нашла бабку, которая научила ее делать отвар из крапивы, льна и, простите, куриного помета. Дать вскипеть и потом, подождав, вымачивать руки. Помогло.

А другой случай упрямства? Друзья уговорили ее в самом конце 30-х спуститься на пароходе до Астрахани. Духовые оркестры, столики на корме, копченая рыба. Она не потеряет навык: рояль в кают-компании имеется. Только одно условие — ей намекнули: без демаршей. Они, например, упросили, чтобы, ступив на землю Горького, она не вспоминала, что домик у него в детстве был ничего и зря он так прибеднялся, хотя, впрочем, на Капри лучше. Друзья уже знали ее характер. Тем более имя Елены Фойер стало приобретать известность. Она торжественно обещала им. Но в Горьком, Ульяновске, Куйбышеве она жаловалось на мигрень и все время стоянок лежала в каюте с мокрым полотенцем на лбу. Возвращаясь с экскурсий, друзья слышали гогот команды: Елена Фабрициевна концертировала им чижика. «Мне кажется, что в таких городах особенно важно нести искусство в массы».

Впрочем, к ночи спрашивала другое: «Церковь хоть есть?» Она все-таки дружила с теми, кому можно было задать подобный вопрос.

Но все это еще не упрямство. Вернее, это не ослиное упрямство, а ведь именно такое могло оттолкнуть. Разве ее протест против метро поддается объяснению? Наверное, она была последней москвичкой, которая ни разу в жизни не спускалась в метро. Не из-за того, что боялась, как многие поначалу. А из прихоти. «Неужели вы не знаете, что я езжу только на извозчиках, на такси и изредка на трамваях. Извозчики, впрочем, вымерли, такси и трамваи пока существуют. Вот я и пользуюсь моментом».

А ее предубеждение против лисичек? Самодурство. Нет, не против лис, а против грибов лисичек. Тут явно у Елены Фабрициевны, горожанки, имелся пробел в образовании. Она путала невинные лисички с чем-то опасным, ядовитым, но ловкопритворяющимся. «Рыженькие, маленькие, растут в лесу россыпью, так и просятся в руки. Я изумлена, что вам неизвестны последствия. Сначала человек, который проглотил хоть кусочек, испытывает головокружение и тошноту, потом, очень скоро, минут через десять, покрывается пятнами, и, заметьте, не просто пятнами, а рыжими пятнами. После этого, через полчаса, он начинает задыхаться и умирает. Я лично знала людей, которые были свидетелями таких трагедий». Здесь Елена Фабрициевна, конечно, преувеличивала. Но ее борьба против лисичек носила не только словесный характер.

Кто не слышал о конфузе, который произошел на даче Фортунатова-младшего в 56-м году? Дело не в том, что не было боровиков, просто начался сезон лисичек. Играли в четыре руки, но ели — рук в тридцать. Елена Фабрициевна, когда подали грибы, потребовала себе… лупу, а затем, обернув пальцы салфеткой, взяла в руки одну, потом вторую черно изжаренную лисичку, накрыла их лупой, исследовала, положила в тарелку обратно, произнесла: «Я прошу всех, кому дали это , немедленно отодвинуть от себя, и я сама отнесу на кухню». Думаете, вечер был испорчен? Нет. Впрочем, Фортунатов зря рассчитывал угоститься лисичками ночью. Елена Фабрициевна лично — она не презирала ручного труда — закопала их на глубину полметра в дальнем углу сада.

А хрусталь? Вы можете представить, она ненавидела хрусталь. У нее было правило не только не покупать хрусталь, но даже не прикасаться, никогда не брать в подарок. Жалко тех, кто этого не знал. Впрочем, она умела найти выход из положения. Когда жена французского посла, попав к ней за кулисы (это 62-й год), улыбаясь, протянула букет, вставленный в хрустальную вазу, Елена Фабрициевна, улыбаясь также и принимая подарок, выпустила его из пальцев. О-ла-ла! По-французски Елена Фабрициевна говорила бойко. И она сказала что-то вроде «Наша дружба не разобьется никогда, в отличие от этой вазы».

Блестинки в глазах послихи (не из-за вазы, тем более и купленной за казенный счет) были доказательством взаимной симпатии: какая женщина! — повторяла дипломатическая чета.

«Признайся, — спросил Михаил Павлович через неделю, когда узнал об этом, — ты ведь уронила ее нарочно?»

«Признайся, ты нарочно спрашиваешь меня, чтобы я стала вруньей?»

«Но ведь ты могла подарить ее кому-нибудь другому, кому она нужна, ты же любишь так делать?»

«Хорошо, подарю. Я завтра же дам тебе денег и покажу лавочку, где эти дуры сияют на витрине, и ты купи сразу много, но, пожалуйста, не забудь дать мне молоток. Почему ты не можешь понять, что у всех есть свои причуды: ты, например, не любишь яичницу, которую я готовлю, нет, пожалуйста, не спорь, я всегда вижу по лицу, что она тебе не нравится, хотя, если говорить честно, я не могу понять, почему она тебе не нравится — у меня никогда никто не жаловался на яичницу, — и я, между прочим, готовлю яичницу только для тебя. И ничего нет страшного в том, что я случайно выронила эту вазу, — мне, например, просто негде ее ставить. Или ты предложишь поставить ее над пюпитром? Ты лучше спроси меня, почему я не хлопнула вазу об голову этой мадам. Как будто она не знает, что после концерта никто, никто, никто и никогда не заходит ко мне. И я не знаю, почему ты ей не объяснил. Не оправдывайся, мне неизвестно, где ты был в тот вечер. Я первый раз слышу, что ты был в больнице у сестры. Конечно, аппендицит не самое страшное, я в этом с тобой согласна. От него умирают, наверное, я, во всяком случае, не умирала. Но главное: скажи только спасибо, что

я — законопослушная гражданка и не устроила дипломатический скандал. В конце концов, наши отношения с Францией нельзя назвать простыми».

Она терпеть не могла розового цвета. Розовым платьицам, бантикам, курточкам, туфелькам лучше было на глаза Елене Фойер не попадаться. Мы говорим об упрямстве. И вот случай. Одна знакомая (пользуясь бездетностью Елены Фабрициевны) приводила к ней свою внучку. Нет, она не рассчитывала на уроки музыки. Если у кого-то появлялись подобные надежды, Елена Фабрициевна говорила коротко: «Это — не для женщин». Большинство, разумеется, не уточняли, как же она сама?.. Так что девочка с розовыми лентами в косичках тихо листала в углу дивана книгу про Иоанну д’Арк или про лорда Фаунтлероя. В это время Елена Фабрициевна вытаскивала розовые ленты и вплетала любые другие. Через неделю девочка приходила вновь с розовыми, но домой отправлялась с другими. Через неделю… Нет, скажем короче: ut supra [2] .

Впрочем, до ссоры не дошло. Однажды Елена Фабрициевна наклонилась к своей гостье: «Ты хочешь пойти к куафёру?» — «А что это?» — «Пойдем, там увидишь». Косички были сострижены не где-нибудь, а в детской парикмахерской у Арбатских ворот.

Если бы только розовый! Досталось и белому. К примеру, в Гурзуфе Елена Фабрициевна отказалась участвовать в благотворительном концерте только из-за того, что рояль был белого цвета. Но отдадим и ей справедливость. Она не устраивала скандалов и такие подробности узнавала заранее, между прочим. Осмотрев рояль (он был вытащен в свое время с виллы Хапсалова), Елена Фабрициевна посетовала, что у него не хватает струн! «Неужели?

У нас есть настройщик, — отвечали ей. — Мы позовем, мы починим». Тут она явно попала впросак. «Хорошо, я открою маленькую тайну: я не могу играть за белым инструментом». — «Может, покрасить?» — «Лучше себе лысину, дундук». Это, впрочем, произнесла, выйдя на улицу.

С годами она стала худеть — началась худоба позднего возраста (вспомните ее рацион: армериттеры — поджаренный черный хлеб — на завтрак; кофе и горький шоколад — на обед, особенно на шоколад она наседала постами — Великим, Петровским, Успенским, Филипповским; упомянутая яичница в самом деле появлялась только для Мишеньки — и он терпеливо хрустел черно-белым блином, ведь сковороды у нее горели).

Ее слова: «Ты представляешь, я вчера ела курицу», — передавали, как анекдот.

Итак, начавши худеть, она неизбежно вызвала волнение своих щебетуний (так она именовала поклонниц, полупринятых в доме). Сначала в ход пошли рецепты: нутряное сало (слова «я заблюю святые стены консэрватории» в тот же вечер обошли Москву), почему-то яичный ликер; но больше всего к ней приставали с одеждой — каждая щебетунья знала, что белый цвет полнит. Значит, оденьтесь в белое!

А она всегда выступала в черном. И никакого белого так и не надела. «Вы думаете, я пташка?» Почему-то она решила, что пташки белого цвета.

М. б., правы те, кто намекал на некоторый вызов черного цвета. Как легенду, передавали слова из-за кремлевской стены: «Ана всо в траурэ?

Мнэ жалка, что ей нэвэсэло. Давайтэ падарим ей автамабиль».

Автомобиль в самом деле ей подарили в 49-м. Он простоял во дворе лет шесть, пока сосед не выпросил его у «тети Лены»: «Дурачок ты, сказал бы раньше, он мне так надоел». Не нужно, наверное, объяснять, что она им не пользовалась.