Читаем без скачивания Наша счастливая треклятая жизнь - Александра Коротаева

На ночь мы проверяли в школе все запоры и в раздевалке спортзала ложились спать на стульях, укрываясь нашими пальто. Было холодно и жестко, стулья разъезжались, но мы все равно засыпали как убитые — работа на свежем воздухе способствовала здоровому гренадерскому сну. А молитва на ночь была простая: «Господи, сделай так, чтоб снег сегодня больше не шел».

Утром, часов в пять, мама в панике нас будила: «Дети, вставайте! Ночью снега навалило». И, как солдаты по тревоге, мы бежали с оружием в руках сражаться с тем, что обрушилось из хлябей небесных.

Зимнее небо

Зимой в Крыму небо бывало абсолютно розовым, и серые большущие хлопья снега медленно кружились, как птичий пух. Снежинки, пока летели до земли, прилипали друг к другу, превращались в комочки и, попадая на рукав, рассыпались кляксами. В такие дни мы, дети, выйдя на улицу с санками, забывали кататься и, разинув рты, пялились в небо. За какие-то десять минут вся серость красок земли становилась забеленной снегом, сливалась с розовостью неба, и картинка эта начинала напоминать сказки Андерсена.

Когда падает такой снег, вдруг становится слышна тишина. В детстве мы ложились на спину, ловили ртом мгновенно таявшие снежинки и смотрели в небо. Наступали покой и тихое счастье.

Мост

В центре Новосибирска маленьких деревянных домов оставалось мало, только на окраине. В основном — дома каменные, большие, улицы широкие, расстояния огромные. Мост через Обь был длинный и высокий. В шестидесятые годы летчик Привалов самовольно пролетел под мостом в метре от воды, чем вызвал шок у руководства и восхищение народа. На этом высоченном мосту в первую нашу зиму Надя стояла и думала: а не броситься ли ей вниз?

Дело в том, что Нанкина учеба в музыкальном училище началась в сентябре, в октябре и мы с мамой переехали, а контейнер с нашими вещами и стареньким пианино «Берлин» еще два месяца был в пути. Наде приходилось заниматься или в училище, или в моей школе на жутком инструменте, прозванном нами «дрова». Через три месяца педагог сказал: «Знаешь, Надя, ты поступала блестяще, и мы знали, кого берем, но ты не оправдываешь наших надежд. Может, тебе не нужно заниматься музыкой? Может, твоя мать сделала ошибку, привезя вас сюда?» У Нанки волосы зашевелились на голове, когда она поняла, что одна виновата во всех наших трудностях. Потом рассказывала мне: шел снег, останавливались водители, предлагали подвезти, а она все стояла и думала. Страшно было не прыгнуть, а представить себе, что будет потом с нами. И она перешла этот мост.

Позже она выдавала результаты, которых от нее ждали, была одной из самых ярких учениц и почти забыла тот момент, когда в свои только что исполнившиеся пятнадцать лет делала выбор между жизнью и смертью.

Волк

Когда я маленькой Катьке читала «Красную Шапочку», она с восторгом слушала про все ужасы, творимые волком с доброй внучкой и ее старенькой больной бабушкой. Как только на горизонте появлялись дровосеки, которые должны были храбро вспороть волку брюхо, Катька отбирала у меня книгу. Спокойно глядя мне в лицо, закрывала ее и властно говорила: «Хватит». Я не понимала: почему? Может, я как-то неправильно интонирую? В следующий раз, читая, я стала еще определенней обозначать контраст между добрыми персонажами и злыми. Эффект тот же. Почему ей не страшно, когда волк ест Красную Шапочку и ее бабуленьку? Почему их ей не жалко? И почему ей не хочется, чтобы волку распороли пузо и оттуда друг за другом повыскакивали живые и невредимые потерпевшие? Только потом я поняла, в чем дело.

Все превращения волка Катьку совершенно не пугали! Волк играл в театр, к которому она привыкла! В семье все были актеры. А волк — артист. Он изобретателен: переодевается, подделывает свой голос под бабушкин, ложится в постель, надевает очки и искусно ведет диалог! Он талантлив! А дровосеки — просто убийцы. Они пришли и убили. Талант загубили!

Небесные игры

Однажды вечером мы с девчонками играли около дома в волейбол. Подошла, возвращаясь с работы, мама, остановилась, поставила сумку на землю и стала с нами играть. Так было один раз и больше никогда не повторялось. Она довольно ловко отбивала мяч, принимала подачи, и я с удивлением узнала, что мама умеет играть. Вдруг она остановилась и сказала: «Дети, посмотрите на небо». Мы подняли головы и замерли: золотой цвет там сменялся зеленым, зеленый — фиолетовым, фиолетовый — красным. Луч солнца вдруг дырявил какую-нибудь тучу и, как прожектор, светил вниз — к нам, на нас, в нас. Там, вверху, разворачивался какой-то мощный сюжет. Кто-то куда-то мчался, кого-то догонял, и мы были свидетелями этих небесных игр.

До сих пор передо мной картина: мама, единственный раз с нами игравшая, ощущение страха-восторга от надвигающейся громады света и облаков. В Крыму, как известно, начинает темнеть рано и ночи там черные. А звезды разноцветные: розовые, желтые, голубые, зеленые — висят, как перезревшие плоды, и иногда бесшумно падают. Когда я была маленькая, я часто смотрела на звезды. Казалось, что там, высоко, у меня есть свой дом, к которому я иду и где мне будут рады. Мы с луной таращились друг на друга и всё пытались что-то понять. Иногда она исчезала, и тогда между Генуэзских крепостей повисал тоненький серп, такой хрупкий и такой острый, что я, мысленно трогая его пальцем, ощущала колючесть и слышала тихий звон.

На дни рождения мама дарила нам книги. В отрочестве она открыла для себя Жюля Верна, Фенимора Купера, Вальтера Скотта, Дюма, Стивенсона, Грина и очень огорчалась, что они прошли мимо нас с Нанкой: «Этих авторов надо читать в зеленом возрасте. Они учат человека мечтать. Позже нет смысла». Но нас приключения не увлекали, и этих писателей, кроме Дюма и Грина, мы так и не осилили. А русская литература стала нашей общей любовью.

И к нашему пониманию поэзии мама приложила руку. Многое знала наизусть. Есенин был запрещен в ее молодые годы, но она где-то доставала его стихи. Любила Некрасова, Фета, Тютчева, Маяковского.

В Новосибирске мы с Нанкой стали читать запоем. Во времена книжного дефицита художественную литературу покупали в обмен на макулатуру: сдаешь двадцать килограммов ненужной бумаги и взамен получаешь талон на определенный том. А выбор был небольшой. Часто в разных квартирах на одинаковых полках стояли и одинаковые книги.

Библиотеки были скудными, достать современную литературу было сложно. Брали у друзей, знакомых, читали «в очередь». Бывало так, что книгу давали на один-два дня или вообще на ночь. В хорошем темпе мы прочитывали вслух Аксенова, Солженицына, из зарубежных авторов — Ремарка, Доктороу, Гессе и многих других. Одна лежит в ванне, другая читает, по такому же принципу — читали и одновременно стирали, мыли посуду, готовили еду. Так друг за другом и ходили, читали вслух не переставая. И мама, всю жизнь не выпускавшая из рук книги и потерявшая на этом зрение, бывала иногда недовольна тем, что мы сутки напролет читаем: «Ну, что вы вцепились в эту книгу? Посмотрите вокруг! Жизнь интересней любой книги».