Читаем без скачивания Старомодная история - Магда Сабо

Пока Гектор добирается до Дебрецена, дело кажется ему не таким уж безнадежным. Умный и предусмотрительный Сениор предупредил его: после того, как выяснится печальный факт различия в вероисповедании — в этот момент, вероятно, нужно ожидать самых страшных слов, — самое время настанет позолотить пилюлю, сообщив, что невеста очень богата, в ее поместьях Кальман будет себе потихоньку вести хозяйство, так что о его будущем можно больше не заботиться, ведь мать и сама мечтала для него о такой партии.

Мария Риккль выслушала сына, потом взяла палку и отколотила его. Суть ее устного ответа сохранилась в памяти третьей парки, верного пажа Юниора; Мария Риккль высказалась в таком духе: двадцатидвухлетнему оболтусу, который чуть ли не каждую минуту влюбляется в какую-нибудь новую юбку, нельзя жениться даже в том случае, если он собирается взять богатую девушку из хорошей семьи, — такая женитьба и для него самого, и для других обернется трагедией. Уж она-то, мать, слава богу, знает, что за сокровище произвела на свет; Кальман — ветреник и флюгер, он сам себя-то не знает как следует, и совсем ни к чему делать несчастной незнакомую невинную девушку. А идея насчет Кальмана как хозяина? Кальман — и хозяйственность! Да он так нахозяйничает, что скоро от тех поместий и воспоминания не останется. Разве сумеет шестнадцатилетняя девчонка держать его в узде или хотя бы дать совет; в лучшем случае они вдвоем и пустят все на ветер. Короче говоря, Мария Риккль больше его никуда не отпустит, хватит с него осушения, а женится он на той, кого определит ему она, его мать, иначе он никогда не остановится, катясь вниз. Разговор, кстати, потому уже беспредметен, что Гачари — оголтелые кальвинисты, с нее оголтелых кальвинистов достаточно, дай бог забыть хоть бы того галерника. И вообще, если эта девчонка даже красива, как звезда небесная, — неплохо бы, кстати, подсчитать, о скольких таких красавицах слышала Мария Риккль восторги Кальмана, — то наверняка дура набитая, раз она хоть на минуту могла принимать всерьез такого пустомелю, как ее сын. Словом, пусть Кальман убирается в свою комнату, а с Сениором она еще поговорит: не для того она отпустила с ним сына, чтобы они влезали в какие-то немыслимые истории.

Третья парка отдает горячо обожаемому брату свои сбережения, и он в ту же ночь, тайно выбравшись из дома, возвращается в Шаррет, к отцу. С этого момента события развиваются стремительно, так как Мария Риккль, узнав о бегстве сына, велит заложить коляску, чтобы самолично поговорить с двумя жеребцами.

В Сегхаломе Сениору, которого она охотнее всего тоже побила бы палкой, не остается ничего иного, кроме как выложить ей всю правду: девушка в безвыходном положении и Юниор, как это ни неприятно, должен на ней жениться. Сцена, разыгравшаяся между супругами, останется в памяти Сениора как самый унизительный эпизод в его жизни; победа, которую он одерживает, — пиррова победа. Мария Риккль вынуждена сдаться, но говорить она будет лишь с будущей сватьей, а на эту кальвинистскую потаскушку даже не взглянет, да и к Ракель Баняи она не собирается ехать домой, она вызывает ее к себе, в Сегхалом, пока Юниор прячется где-то в Фюзешдярмате.

Тем временем Эмма так грустит и льет слезы, тоскуя по графу Гектору, что бабушка без особого труда догадывается, что дело нечисто. Ракель Баняи мрачнеет, уж не влюбилась ли внучка в биографа своего деда? Эмма же, которой Юниор сказал, что она может считать себя его законной невестой, не видит причин дальше утаивать свои чувства и, давясь рыданиями, сообщает бабушке: она любит Кальмана Яблонцаи, они дали друг другу обет верности. Вначале старухе даже не приходит в голову выйти из себя, настолько абсурдно то, что она слышит; она лишь отмахивается сердито: Эмма выйдет за того, кого пошлет ей господь — не смешно ли думать, чтобы господь послал ей в мужья именно Яблонцаи?! Ей лучше знать, отвечает Эмма, они навеки неразделимы в жизни и в смерти. Ракель Баняи, вскипев, заявляет: пусть только явится сюда еще раз молодой Яблонцаи, она его выставит вон, чтоб не мутил девушке голову; Эмма, которую беременность сделала раздражительной, кричит в ответ: все равно она станет женой Кальмана, даже бабушка не воспрепятствует ей в этом, и если она хочет знать, то Кальману плевать на заплесневелую «Хронику» старого Гачари, он совсем не из-за «Хроники», а из-за нее, Эммы, приходил к ним в дом, и хочет или не хочет бабушка, а ей придется отдать ее за Юниора — все равно выхода уже нет. Эти несколько слов, брошенные в лицо остолбеневшей, уничтоженной Ракель Баняи, предопределили судьбу будущих мужа и жены и девяти их несчастных детей.

Итак, нелегальное бракосочетание состоялось 28 апреля 1882 года, легальное же — 2 сентября, после трех скромных объявлений. Живых свидетелей встречи двух сватий уже не осталось, но сцена поддается воспроизведению. В один и тот же момент рухнули, рассыпались в пыль надежды, цели, результаты двух жизней, питавшая их вера, и Ракель Баняи, очевидно, с такой же ненавистью смотрела, на мать Кальмана Яблонцаи, как и Мария Риккль — на женщину, воспитавшую Эмму Гачари. Мария Риккль видела лишь, что безрассудная, восторженная девчонка взяла и похитила у нее сына, ее Кальмана, а вместе с ним — все ее надежды: теперь-то Юниор разойдется вовсю, будет сорить деньгами направо и налево, транжирить, пока будет что. Учиться он теперь и не подумает, в этом нечего и сомневаться, не пойдет и служить. О, если б эта девчонка была какой-нибудь горбуньей, которая цепко держала бы ключ от сундука с деньгами, чтобы не оказаться в одиночестве, когда не останется форинтов, — но она красива, так красива, что для Марии Риккль это дополнительное оскорбление: парки рядом с нею — просто серая моль. Сениор, который как раз здесь, в Шаррете, начал чувствовать себя всерьез больным, почти так же ненавистен Марии Риккль, как и сын; Сениор мертв для нее, теперь мертв и Юниор — и о, если бы мертва была и эта девчонка, эта распутная внучка кальвинистского пророка, которая обрушила на ее голову столько горя, поддавшись уговорам лживого мальчишки. Мария Риккль не желает их больше видеть, ее нет и на свадьбе, невесту не привозят представить в дом на улице Кишмештер, из золовок одна лишь третья парка в будущем, когда познакомится с Эммой, снизойдет до того, что склонна будет с ней разговаривать. Обряд, состоявшийся в огромной церкви деда Эммы Гачари и ознаменованный проповедью досточтимого Беньямина Чанки, собрал на редкость мало народу; из Яблонцаи здесь только Сениор, который уже на все махнул рукой; правда, по такому случаю, ради прелестной невестки и своего легкомысленного, но горячо любимого сына он надел даже парадное черное венгерское платье. Сентябрьский день тих и чудесен, невестка буквально цветет за двоих, она счастлива, она отныне независима и богата; что же касается материнского проклятия Марии Риккль и холодного лица Ракель Баняи, которой, Эмма не сомневается, она с этого момента столь же безразлична, как если бы вообще умерла, то все это омрачает ее настроение не более, чем плывущее над церковью облачко. Сияют ампирные украшения, гранатово-красен бархат на перилах вокруг стола господня, граф Гектор, который привез разрешение дебреценского прихода на совершение венчального обряда по реформатским правилам (еще один жестокий укол в сердце Марии Риккль), стоит несколько растерянно, пока священник зачитывает молодым, что писал апостол Павел о любви к ближнему. Из старых его друзей и собутыльников лишь одного привело на свадьбу любопытство: среди зрителей стоит молодой торговец Лейденфрост, и взгляд его останавливается на юном, разгоревшемся от волнения лице четырнадцатилетней Эржебет Гачари. Один свидетель, аптекарь Дюла Корниш, стоит позади Эммы; второй, сегхаломский помещик Йожеф Боршоди, друг Сениора, — позади Кальмана. Машинально повторяя про себя слова Священного писания, что «любовь долготерпит и никогда не перестает», Юниор думает о том, что матерью он проклят, домой ему путь заказан, разве что Гизелла ночью пустит его в окошко. Впрочем, что ему делать дома, по крайней мере первое время? Эмма богата, огромные земли ее — сплошь первоклассный, жирный чернозем, да и наличный капитал выражается в какой-то невероятной сумме: теща без единого слова, лишь потребовав расписку, передала ему утром, в день свадьбы, сказочное наследство старшей внучки, сообщив, что дом также в их распоряжении, она с мужем в свое время переселилась сюда лишь из-за больной Эмилии, чтобы поддержать зятя, Кароя, и воспитывать внучек. Их собственное жилище, дом Широ, уже почти четырнадцать лет стоит пустым; она переберется туда. Итак, жена его утром получила все свое состояние, без остатка; последняя фраза, которую произнесла Ракель Баняи, после того как с сухими глазами и без комментариев надела на Эмму фату и венец и поправила складки, была: если любой из них, даже нищим, вздумает обратиться к ней за помощью, она не даст ни филлера. Эмме больше не полагается ничего.