Читаем без скачивания Старомодная история - Магда Сабо

Эмма едва приходит в себя после родов, а граф Гектор уже бьет копытами: вперед, вперед, в великолепный, сияющий Пешт. Едут они не одни, а уже в сопровождении молодой пары Лейденфростов: для тех этот вояж становится их свадебным путешествием, совершаемым под великодушным патронажем Юниора. Лейденфросты, поначалу слегка оглушенные свалившимся на них, почти неправдоподобным количеством денег — Эржебет к тому же то и дело впадает в меланхолию, вспоминая, как разговаривала с ней бабушка, — с невероятной быстротой привыкают к новому образу жизни; поселяются они тоже в «Английской королеве», рядом с покоями Эммы и Юниора; Эмма с покровительственным видом, уверенной рукой ведет младшую сестру от «фризер-салона» до салона мод. Эржебет впервые включается в «настоящую светскую» жизнь; Лейденфрост, который только-только начал было входить в торговое дело, оставляет лавку на попечение матери и, тоже впервые, принимает участие в захватывающих дух карточных сражениях, впервые ставит на скачках, знакомится с пештской золотой молодежью. Все счастливы, все веселы, все живут чудесно — даже нянька, без которой Эмма не выезжает никуда, но которой не доверяет ни одного важного дела: она сама кормит грудью и вообще кормит сама, как бы ни хотелось спать, а если кто-нибудь из детей нездоров, то убегает домой и из театра, и из-за карточного стола; стрекозиную ее жизнь так же нельзя представить без детей, мальчика и девочки, как и без разлетающихся локонов чудесных ее волос. Третью беременность Эмма, к своему удивлению, перенесла трудно — Эрнёке и Ленке она носила, можно сказать, играючи. К тому же маленькая Эмма, появившаяся на свет в октябре 1886 года в Фюзешдярмате — рожать Эмма снова приезжает домой, — издает свой первый крик в отсутствие отца; более того, рядом нет и Лейденфростов: Эржебет к этому времени сама уже мать, а Лейденфрост, несмотря на все насмешки Юниора, опускается до того, что вновь становится в Дебрецене за прилавок. Эмма, кстати говоря, сама уговаривает мужа не тревожиться и не откладывать из-за нее свои срочные дела: ведь до сих пор роды у нее проходили гладко, надо ль опасаться чего-то на сей раз, пусть себе едет спокойно в Пешт, если чувствует, что ему так важен этот карточный реванш. Эмма готова на все, лишь бы не видеть в глазах Юниора тоску; а тоска появляется все чаще: Кальману все больше не хватает заботливой, хотя и жесткой руки Марии Риккль, не хватает ласкового, милого отца и даже старого Имре — а уж Дебрецена, Дебрецена как не хватает: дома даже ветер иной, дома и звезды как-то по-иному светят. Эмма убеждена, что Кальман принес себя в жертву ради нее и потому заслуживает снисходительного к себе отношения: он никогда, никогда не должен чувствовать, что она становится ему в тягость. И Юниор уезжает — не в Пешт, конечно, а в Дебрецен: ему предстоит хоть из-под земли достать деньги, чтобы выплатить неотложный долг чести; имя приятеля, ссудившего ему круглую сумму под честное слово, история не сохранила; скорее всего, он был членом какого-нибудь очередного тайного общества, созданного Юниором, но под каким псевдонимом он фигурировал, пока они сидели за шменом или баккара, просаживая или выигрывая астрономические суммы, осталось неизвестным. Юниор надеется, что его выручит зять, Дюла Сиксаи, бывший Хенрик Херцег; однако тот, краснея от стыда, сообщает, что Мария Риккль, блюдя интересы своей дочери, Маргит, еженедельно проверяет его банковский счет, а сумма, которая нужна Муки, столь велика, что незаметно ее никак не украсть. Чем все это кончится в самом ближайшем будущем, без труда может предугадать и сам Юниор, с видом побитой собаки возвращающийся в Фюзешдярмат и у колыбели новорожденной Эммы сочиняющий такие грустные стихи:

Ах, как зол я нынче, братцы!Пред глазами все — туман,нету в мире чести, веры,есть лишь зависть и обман.Люди словно позабылислово сладостное «друг»;и уж слышен издалекамолотка зловещий стук.

За каких-нибудь четыре года Кальман Яблонцаи разбазарил все полученные за женой наличные деньги, а займы под испольные земли достигли такой величины, что если Юниор намерен возвращать долги, которыми он покрывал свое безудержное мотовство, то аукциона не избежать. Кальман вынужден расплачиваться за легкомыслие — второй раз в жизни; в первый раз он платил символически, отдав свое имя за чистоту имени Гачари; однако то, что он отдал тогда: мать, семья, Дебрецен, вся его юность, — принадлежало только ему. Теперь же он расплачивается чужим, расплачивается состоянием Эммы, а та смотрит на мужа, поднимая глаза от пеленок второй своей дочери, маленькой Эммы, вчитывается в строчки, где не говорится уже ни о коралловых губках, ни о лебединой шее, и поначалу даже не может осознать, что, собственно говоря, произошло. С той минуты, когда до нее доходит суть происходящего, в лицо Кальману смотрит уже новая Эмма, совсем не прежняя, потерявшая голову девочка. У Эммы трое детей, у которых легкомыслие Муки Дарваши в полном смысле слова выбило почву из-под ног, — ту почву, ту самую землю, что до сих пор так щедро обеспечивала большую семью Гачари всем, что только пожелаешь. В это время гром небесный раздается и над головами Лейденфростов: Армина и его жену телеграммой вызывают в Фюзешдярмат, Эржебет привозит с собой и младенца, сына Дюлу, ей почему-то кажется, что бабушка при смерти и собирается с ней помириться. Однако встречает их, со слезами на глазах, один лишь Муки Дарваши: поскольку, кроме главного долга, долга чести, он еще навыдавал бесчисленное количество векселей, а свояк всегда выступал поручителем, то не сможет ли Лейденфрост расплатиться за него. Конечно, сможет; но тогда и от наследства Эржебет останется одно воспоминание; тайфун, который носит мужское имя «Кальман Яблонцаи», обрушивается не только на Эмму, но и на Эржебет с мужем. Схватив на руки дитя, Эржебет, громко рыдая, бежит по Большой улице к бабушке, за советом, за помощью; но Ракель Баняи, даже не выйдя к внучке, разговаривает с ней из окна; сказано ведь было в свое время: она отдала внучкам, что им полагалось, и не намерена дарить больше ни крайцара. Пусть идет с молотка все то, что по крупице собирали, ради чего трудились многие поколения, чему столько сил отдала она сама; когда все будет распродано, господин Яблонцаи и господин Лейденфрост, может быть, сделают для себя выводы, возьмутся за ум и научатся работать в поте лица, дабы содержать семьи. Эмма, узнав, что Ракель Баняи решительно отказалась им помочь, от отчаяния чуть не лишается рассудка; в доме Гачари шумно от плача сестер и брани свояков. Поместья Эммы и Эржебет действительно идут с аукциона, у Кальмана Яблонцаи и его семьи не остается совсем ничего, у Лейденфростов — лишь то, с чего они когда-то начинали, — торговое дело в Дебрецене, которое вдруг лишилось опоры, денежного капитала. Добрые отношения между зятьями на некоторое время прерываются, Лейденфрост долго не может простить Юниору, что тот в своем вопиющем легкомыслии, сам катясь под откос, и его увлек за собой; правда, со временем обида если и не забывается, то смягчается. Лейденфрост — в душе добрый малый, хоть он и жалуется на судьбу, но долго сердиться не умеет и спустя некоторое время соглашается быть крестным отцом еще одного ребенка Кальмана и Эммы. Правнук австрийского офицера теперь обеими руками держится за прилавок, для него кончилась сладкая жизнь, которой он так недолго наслаждался, забыв обо всем, закружившись в развеселом карнавальном шествии, где Юниор чувствовал себя как рыба в воде; к счастью, семья Лейденфростов выдержала катастрофу. Армин сумел объяснить Эржебет: нет смысла оплакивать то, что безвозвратно утрачено, теперь им нужно приспособиться к более скромным условиям, сто раз подумать, прежде чем решиться выпустить из рук хоть один крайцар, и смело грести вперед в море жизни, с самого начала приучая детей к работе. Их умные и прилежные сыновья будут хорошо учиться и лишь из семейных преданий узнают о том, что у Гачари были свои поместья. Лейденфрост лишь рукой будет махать, если кто-нибудь вспомнит, как богата была некогда его жена, и с утра до вечера будет трудиться в своей все более прибыльной лавке. Он, кстати, единственный, кто всегда будет стараться помочь Эмме Гачари, когда бы она к нему ни обратилась, кто вообще способен принимать ее такой, какова она есть, и такой любить. Юниор же перед посторонними всегда будет поминать свояка Армина с некоторым снисходительным презрением: мол, славный малый, но абсолютно лишен фантазии.

После распродажи, которая уносит с собой и старинное родовое гнездо семьи Гачари — дом тоже пришлось продать, и Ракель Баняи даже пальцем не шевельнула, чтобы спасти его, не дать уплыть в чужие руки, — за четыре недели, пока семья Юниора еще может находиться в уже не принадлежащем ей доме, Кальман Яблонцаи совершает вояж в Пешт и расплачивается с долгами, тщательно скрывая, в какую цену обошлась ему незапятнанная честь. Его зовут в прежние компании, но, ссылаясь на занятость, на то, что дома его ждет новорожденная девочка, даже на недомогание, он отклоняет приглашения, сидит в гостинице, ломая свою легкомысленную, непутевую голову в поисках выхода и, кажется, находит-таки этот выход: как он мог забыть, что, даже если весь мир перевернется вверх дном, все равно останется человек, который, тысячу раз прогнав его с глаз долой, в конце концов все же поможет ему, ибо любит его со всеми недостатками. Он пишет в Дебрецен письмо, где сообщает о рождении маленькой Эммы, о своей несчастной доле, о трагедии, обрушившейся на них из-за его, Юниорова, легкомыслия, умоляет о прощении, просит спасти его семью и ни в чем не повинных малышек, младшую из которых, кстати, из-за всех этих событий до сих пор еще не окрестили: у Кальмана не осталось никого, кто бы согласился пойти к нему в кумовья. Ответа приходится ждать долго — в доме на улице Кишмештер нескоро рождаются решения, — но он все-таки приходит; приносит его курьер — назначенная в крестные матери, идеально пригодная и на роль посредницы, и на роль соглядатая Мелинда, которую сопровождает Агнеш, горничная, и господин Пап, жилец. Эмма, взвизгнув от счастья, кидается ей на грудь, Мелинда-Гизелла, внимательно рассмотрев невестку, убеждается, что у них на улице Кишмештер еще не видывали подобной красоты; убеждается она и еще в одном: личное знакомство лишь усугубляет в ней неприязнь к совратительнице брата, и пусть эта женщина улыбается ей, сколько хочет, пусть трясет перед ней своими роскошными волосами — в Мелинде она никогда не обретет союзницу. Третья парка и господин Пап наконец вызволяют маленькую Эмму Яблонцаи из язычества; затем Мелинда выражает желание поговорить с братом наедине, который с той минуты, когда увидел сестру выходящей из коляски с паллагскими лошадьми в упряжке, словно с ума сошел от радости. Эмма ревниво смотрит, как брат с сестрой, взявшись за руки, удаляются в дальнюю комнату; она уверена, что Мелинда не могла привезти плохие вести, какое-то решение, какой-то путь к спасению найден — и все-таки на душе у нее неспокойно. Но дурные предчувствия рассеиваются: муж возвращается после разговора с сестрой сияющий, а после обеда, пока Мелинда отдыхает, сообщает радостную новость: мать, по прошествии стольких лет, согласна принять его обратно, согласна на примирение, они не умрут с голоду, Мария Риккль обо всем позаботилась, а теперь они с Мелиндой поедут вперед, чтобы обсудить кое-какие детали. Лицо Эммы проясняется, она уже водит хороводы с трехлетним Эрнё и с двухлетней Ленке, поет, щебечет — а на следующий день машет вслед коляске, Кальман машет в ответ шляпой, он счастлив и весел; настроение у Эммы немного портится, лишь когда она замечает, что Мелинда, в свои четырнадцать лет уже похожая на старушку без возраста, не машет на прощанье, а лишь оглядывается на нее с какой-то странной иронической улыбкой. «Очень смешно было тогда глядеть на твою мать, — рассказывала Гизелла-парка Ленке Яблонцаи. — Представляешь: она радовалась. Ведь я-то знала, что ее ждет, какие такие радости. Я одна знала, на что способна мама».