Читаем без скачивания Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни - Андрей Кокорев

Неужели это достаточная кара для злодея, предательски убивающего сановника, охраняющего народное спокойствие?»

Без специального исследования невозможно судить о степени справедливости этого суждения относительно всех революционеров-террористов. Что же касается П. А. Куликовского, то судьба в лице «кровавого царского режима» его действительно пощадила. Сначала он был приговорен к смертной казни, но после подачи царю прошения о помиловании получил 25 лет каторги. В 1911 г. Куликовский по состоянию здоровья был переведен на поселение. Видимо, воздух Якутска оказался столь целебным, что у бывшего боевика хватило сил дотянуть до падения самодержавия. После Февральской революции он возглавил областной совет, вступил в борьбу с большевиками и, попав к ним руки в начале 20-х гг., покончил жизнь самоубийством.

Сторонники применения к террористам суровых мер обращали внимание на мягкость наказания подстрекателям и соучастникам убийств. Для них законом предусматривалось тюремное заключение на срок от двух недель до одного года. Публицист «Московских ведомостей» подчеркивал, что прямым результатом либерализма законодателя является ослабление полиции:

«Но если общество не имеет основания доверять судебной репрессии политических преступлений, — оно еще менее может надеяться на репрессию полицейскую.

Мы далеки от мысли обвинять чинов государственной полиции в неисполнении их долга. Такое обвинение в настоящее именно время было бы вопиющей несправедливостью, когда ежедневно на всех концах России полицейские чины падают жертвами гнусных политических убийц. Мы глубоко преклоняемся пред этими героями, несущими верой и правдой свою службу Царю и Родине не ради того грошового вознаграждения, которое они получают, а ради идеи долга, памятуя принесенную им присягу.

Нет такого государства, в котором полицейская служба была бы так тяжела и неблагодарна, как в России. Русская полиция является в настоящее время самым беззащитным элементом во всем Государстве.

Но если это так, если наша полиция так организована, что она сама себя защитить не может — то как же мы можем думать, что она защитит нас, что она исполнит прямую свою обязанность, заключающуюся в предупреждении и пресечении преступлений? Можем ли мы быть уверены, что если она арестует преступника, то он не избегнет заслуженной им участи? Нет, этой уверенности у нас в настоящее время.

Убийца графа Шувалова был арестован за политические преступления, он упорно скрывал свое имя — следовательно, должен был содержаться под стражей с особой тщательностью. А между тем ему позволили «гулять» при Пречистенском полицейском доме, и ему дали возможность бежать с этой прогулки, две недели скрываться в Москве[46], явиться на прием к градоначальнику среди явных и тайных полицейских агентов, которые его «не узнали» и не обратили внимание на его странное поведение, так что он имел полную возможность в выбранный им момент беспрепятственно исполнить свой адский замысел.

Воля ваша, это непостижимо!

Неужели все это в порядке вещей? Неужели это было бы возможно там, где полиция правильно организована, где она стоит на высоте своего призвания, где злонамеренные люди ее страшатся, а честные граждане ее уважают, видя в ней крепкий оплот мирного, законного порядка?

Наша полиция дезорганизована и деморализована с тех пор, как политика «доверия» вернула с триумфом в столицы и в главные центры Империи всю ту шайку негодяев, без которых немыслимо было начать революцию; тогда именно та зловредная политика связала по рукам полицию, принудив ее дать дорогу возвращающимся триумфаторам, не только прекратив всякие за ними наблюдения, но и защищая их революционные демонстрации от негодования верных подданных Русского Царя.

Что же тут удивительного, если общество изверилось в полицию, как оно изверилось в суд, и если оно — как всегда и всюду в таких случаях бывает — возвращается в варварское состояние, прибегая к безобразному самосуду, считая, среди общего беззакония, единственно верным законом дикий закон Линча?»

После гибели графа Шувалова, когда обстановка в Москве требовала энергичных действий полиции, на должность градоначальника временно (с 28 июня по 16 июля 1905 г.) был назначен. тот самый «нераспорядительный» генерал-майор И. Н. Руднев. Что касается А. А. Козлова, то после его настойчивых просьб он был отпущен на покой. По рассказу В. Ф. Джунковского, дождавшись прибытия нового генерал-губернатора генерала от инфантерии П. П. Дурново, Козлов попрощался с сотрудниками и вернулся пешком (в сопровождении все той же кухарки) в свою скромную квартирку в номерах Троицкой. Осталось отметить, что если А. А. Козлову было 68 лет, то П. П. Дурново исполнилось 70. Вместе с ним в Москве появился новый градоначальник, тоже титулованная особа — барон Г. П. фон Медем.

Тем временем страну все больше охватывала революция, и напряженность продолжала нарастать. Стачки превратились в обыденное явление, в конечном итоге вылившись во Всероссийскую политическую забастовку. В Москве действовали хорошо законспирированные террористические группы, а на предприятиях шло формирование боевых рабочих дружин. Почувствовав слабость полиции, распоясались разного рода криминальные элементы. В ответ на рабочих окраинах «блатных» стали просто избивать до полусмерти. Напуганные обыватели буквально завалили полицию прошениями с просьбами о приобретении оружия. При этом среди богатых людей стало особым шиком громко заявлять приятелям: «Ну вот, револьверчиком обзавелся, теперь можно и на баррикады!»

Медем Г. П.

Как в тех условиях проявил себя градоначальник Медем, и о специфике его отношений с генерал-губернатором, рассказал непосредственный участник и очевидец событий В. Ф. Джунковский, занимавший в то время пост московского губернатора:

«Это был жандармский генерал, но не специфический, так как командовал только строевыми частями: сначала Московским, а потом Петербургским жандармскими дивизионами. Последнее время он был помощником начальника штаба Отдельного корпуса жандармов. Это был недурной человек, весьма доброжелательный, старавшийся угодить населению столицы, но не отдававший себе отчета в том, что происходило вокруг, и потому все его распоряжения как-то не соответствовали переживаемой эпохе. Когда начались беспорядки, он совершенно спасовал, не выезжал из дому, и полиция не получала должных директив, кроме того, он не имел поддержки от генерал-губернатора Дурново, который его всячески третировал, несмотря на то, что он был его ставленником. Когда приехал генерал-губернатор Дубасов, Медем почти не выезжал из дому и все время болел. […]

А в Москве генерал-губернатор П. П. Дурново не отдавал себе отчета в том, что происходит, а может быть, и не хотел отдавать себе отчета и делал вид, будто это вовсе не сознательно нарождающийся переворот. Он продолжал заниматься глупостями, мешал градоначальнику работать разными неуместными вопросами, как, например, звонил ему по телефону, спрашивая, почему околоточные ходят с портфелями, затем, вернувшись с какой-нибудь поездки по городу, звонил опять и проверял градоначальника, знает ли он, доложено ли ему из участков, по каким улицам он проехал и т. д.

Градоначальник изводился, раздражался. Раз был такой случай. Группа забастовщиков-телеграфистов явилась на телеграф в дом генерал-губернатора и, переломав аппараты, безнаказанно скрылась. И это тогда, когда во дворе дома генерал-губернатора стоял эскадрон драгун для охраны. Генерал-губернатор позвонил мне по телефону и просил меня приехать. Когда я приехал, П. П. Дурново мне рассказал об этом случае, я, естественно, спросил его: «А градоначальник?» Дурново на это: «Я ему говорил, а он сказал, что разговаривать со мной не хочет, поезжайте, пожалуйста, к нему, — прибавил он, — и скажите, что так нельзя, чтоб он принял меры».

Я отказался от такой роли и сказал Дурново, чтобы он командировал для сего управляющего своей канцелярией или чиновника особых поручений. Тогда Дурново решил отправить к градоначальнику управляющего канцелярией А. А. Воронина, но при этом просил очень и меня поехать вместе с ним. Мы застали градоначальника вне себя. Он и нам повторил, что с генерал-губернатором разговаривать не желает, что он его третирует и отдает распоряжения, ничего общего со службой не имеющие, что вчера он ему по телефону приказал поехать на вокзал встретить знакомую балерину и устроить ее в гостинице, что он не лакей генерал-губернатора, а градоначальник. После долгих увещаний мы добились, что градоначальник примет должные меры, а мы убедим генерал-губернатора быть корректнее. С того дня отношения между Дурново и Медемом остались натянутыми до самого ухода Дурново».